Любовь за гранью 9. Капкан для Зверя бесплатное чтение

Ульяна Соболева

Капкан для зверя

ПРОЛОГ

— Вы должны подписать здесь и здесь. Без вашего разрешения мы не можем начать поставки товара.

Я посмотрела на Джо, моего консультанта-секретаря и скептически поджала губы.

— Я подпишу только после того, как мне предоставят полный отчет. Полный, Джо.

— Но Николас…

Я постучала костяшками пальцев по столу, раздражаясь.

— Мне наплевать, как вы работали раньше. Сейчас я правлю кланом, и я решаю, каким образом мне вести бизнес с моими партнерами. Бумаги об отчетности мне на стол. Ты свободен, Джо.

— Я просто хотел сказать, что господин Мокану уже давно лично проверил поставщика. Так как он проверяет… несколько секунд он отвел взгляд.

— Я в этом не сомневаюсь, но проверю еще раз. Господин Мокану больше не ваш босс. Теперь я решаю, как вы будете дышать, смотреть, двигаться и говорить, я так же могу решить, что вам больше совершенно не нужно делать ничего из вышеперечисленного, и в таком случае от вас останется горстка пепла.

Он сглотнул, и я увидела, как дернулся его кадык, а над верхней губой появились капельки пота. В воздухе витал запах страха… и мне он нравился. Да, с некоторых пор он начал мне нравится, иногда это пугало.

Опустила голову, рассматривая на экране ноутбука особняки в пригороде. Вчера я купила новый дом. Просторный, уютный, очень светлый. С утра слуги уже перевезли в него все вещи.

— Госпожа?

С раздражением посмотрела на секретаря.

— Вы еще здесь?

— Полчаса назад пришли бумаги о продаже вашего дома. Сделка состоялась. Через неделю въедут новые владельцы.

Я кивнула и снова перевела взгляд на экран.

— Отличная работа, Джо. Очень быстро.

Он не должен увидеть, как задрожали мои руки, и слышать, как несколько раз замерло сердце. Когда дверь за ним тихо закрылась, я захлопнула крышку ноутбука и уронила голову на руки, зарываясь пальцами в волосы. Вот и разорвана последняя ниточка с прошлым. С Ником.

Я ведь почти не думаю о нем. Почти. Нет, не потому что время лечит, а, скорее, потому что в этом нет смысла. Иногда приходят такие моменты, когда боль, выпитая до дна, притупляется, но она живет внутри тебя, даже дышит, и я знаю о ее существовании. Просто я ее больше не боюсь. Потому что мы с ней единое целое. Так человек смиряется с неизлечимой болезнью и учится с ней жить, подстраиваться под нее. Я научилась жить с болью.

Сколько времени прошло, как мы стали чужими и больше не виделись? Я потеряла ему счет. Вначале дни тянулись бесконечно, потом они переросли в месяцы, а дальше я перестала смотреть на календарь. Сейчас я жила совсем другой жизнью. Я изменилась, все во мне стало другим, иногда казалось, что это и не я вовсе. О Нике я больше не слышала ничего. Возможно, если бы я захотела, я могла бы узнать, куда он уехал, где он сейчас, но я не хотела. Зачем лишний раз кормить мою боль, чтоб она подняла голову и начала сжирать меня? Кроме того, я могла узнать то, чего знать не хотела бы.

Жирная точка была давно поставлена, и я больше не собиралась превращать ее в многоточие. Я занималась делами Братства. Хотя мой бывший муж и передал правление отцу, я настояла, что справлюсь сама. И я справилась, полностью контролируя как торговлю, так и своих подчиненных. Поначалу это было непросто. Сверхсложно. Я не понимала ровным счетом ничего. Я злилась, рвала бумаги, выгоняла своих помощников за дверь, консультанты в моем присутствии бледнели. Сама от себя не ожидала такой агрессии, но я хотела понимать, чем живет мой клан. Его Европейское ответвление. Со временем я разобралась, лично встречалась с партнерами, изучала эти чертовые договора, схемы, законы. Бывало, посреди ночи звонила отцу, и мы разбирались вместе. Через несколько месяцев я могла с легкостью вести все дела, которые вел Ник.

Но у меня была цель. Иная. И я не хотела, чтобы хоть кто-то узнал о ней раньше времени. Я собиралась сделать то, что до меня не смог никто. Для этого мне требовалось время и полное понимание всего, что происходит в Братстве, всей политики, всей изнанки и подноготной этого мира. Возможно, именно это давало мне много сил жить дальше.

Только иногда, по вечерам, когда я оставалась одна в своем новом просторном офисе и смотрела на ночные улицы Лондона, ловила себя на мысли, что опять его вспоминаю, смиренно выпуская боль на волю. Как сейчас, когда продала НАШ дом. Последнее, что оставалось нашим общим прошлым, кроме детей. Порвала тоненькую ниточку с ним… я надеялась, что порвала. Это как самая жестокая, затяжная ампутация без наркоза, когда даже после прошедшего времени все еще болят старые шрамы. Дико болят. Невыносимо.

И сейчас она не заставила себя ждать. Проклятая агония. Вырвалась наружу, пожирая, изматывая. Я позволила. Давай, терзай меня, сегодня я беззащитна. Сегодня можно. Я налила себе в бокал мартини и посмотрела в окно. Ведь та Марианна умерла. Сегодня я похоронила все, что от нее оставалось… у меня траур. Тронула щеку и отняла руку… слезы. Все же я плачу.

Этой ночью я позволю той Марианне снова метаться в агонии, выть от боли, ломать ногти, кусать губы до крови. В последний раз. А утром… утром я буду смотреть, как мои дети осматривают новый дом, как в него завозят наши вещи, буду улыбаться им и махать рукой из окна. Возможно, еще будут такие моменты, когда я снова стану прежней Марианной, только теперь ее больше никто не увидит. Никто не узнает, что она все еще жива, еще плачет о нем… нет, не вслух, плачет в душе, когда на лице надменная улыбка, а в глазах триумфальный блеск Княгини Европейского клана, перед которой трепещут, целуют руки, боятся сказать лишнее слово. Я сыграла по ней реквием, и каждый день слышу его последние аккорды.

Больше нет Марианны Мокану — она умерла. Есть Марианна Воронова, и она поставила перед собой цель, ради которой пойдет по трупам и по головам.

Глава 1

Я летел в самолете, периодически с раздражением поглядывая на часы. Уже совсем скоро, через какие-то полтора часа я, наконец, увижу свою девочку. Марианна. Как же я соскучился по ней. Мы не виделись долгие шесть дней. Гребаные шесть дней, которые я провел во Франкфурте на переговорах с немцами по поставке нефтепродуктов. Обсуждения были слишком длительными и утомительными. Настораживало то, что большинство наших контрагентов заартачились, когда пришло время подписывать дополнительные соглашения к контрактам. Одни выдвигали свои условия, совершенно неприемлемые для нас, а другие начинали требовать уменьшения стоимости товаров, тонко намекая, что у них имеется возможность обратиться к другим поставщикам. Никаких сомнений не было, речь шла об Альберте Эйбеле. Чертов ублюдок что-то затевал, но что? Один из особо болтливых партнеров шепнул сегодня, что немецкий выродок решил баллотироваться на приближающихся выборах. Он отлично понимал, кому пытается перейти дорогу. И не думаю, что он настолько глуп, чтобы не осознавать возможных последствий своих действий. В районе груди постепенно разливалось хорошо знакомое мне чувство. Липкое. Неприятное.

Смутное ожидание беды. Оно прокралось туда незаметно и исчезло практически сразу. Но, тем не менее, успело оставить после себя мерзкие следы. На данный момент никаких шансов обойти Влада у Эйбеля не было, и быть не могло, но что-то подсказывало: все не так просто. Скорее всего, за спиной главы Северного клана стоят очень важные персоны, позволяющие ему вести подобную игру или даже использующие немца в собственных планах. Но кто бы это мог быть? Слишком много неизвестных для одной простой задачи. Если только эта задача на самом деле не из разряда сверхсложных. Надо будет сразу же созвониться с Владом и попытаться решить ее вместе. Хотя… нет. Влад подождет. Как и Эйбель. Как и все чертово Братство.

Я слишком истосковался по своей женщине, чтобы сломя голову нестись куда-либо, кроме ее объятий. Представил, как обниму, и в висках зашумело. Прижму к себе и поцелую, кусая губы, причиняя боль, заставляя стонать и выгибаться навстречу мои жадным рукам и языку. Никакой нежности. Слишком долго я бы без нее. Проклятье. В паху требовательно заныло. А ведь еще предстоит поездка в этот благотворительный фонд. Перед посадкой на самолет Марианна позвонила и сообщила, что едет на работу. Сегодня выступает Диана со своей труппой, а организатором мероприятия выступит фонд моей жены. Все собранные деньги должны пойти на помощь детским домам. Пока ехал с бешеной скоростью в офис к Марианне, поступил звонок от Влада. Не стал отвечать, зная, что тот потребует личной встречи. Слишком важным был для нас этот контракт. Кроме того, Влад, наверняка, захочет узнать мое мнение о сложившейся ситуации. Но именно сейчас я не мог ему помочь удовлетворить любопытство. Мои мысли были слишком далеки от интересующей его области. Доехал до офиса и выскочил из машины, оставив ее на парковке. Прошел мимо охраны, кивнув головой бравым ребятам за стойкой.

Вот она. Дверь в ее кабинет. По телу прошла дрожь предвкушения. Марианна не знала, что я прилечу сегодня. Она ждала меня завтра ночью. Маленький сюрприз, который я хотел устроить для нас двоих. Открыл дверь и вошел внутрь, отыскав взглядом жену. Она стояла спиной ко мне и разговаривала по телефону. Услышав шум, обернулась, и ее глаза расширились, а на губах расцвела радостная улыбка. Я остановился и резко втянул в себя воздух. Стройные бедра обтянуты узкой черной юбкой, полная грудь хаотично вздымается под полупрозрачной блузкой, роскошные волосы каштановым водопадом ниспадают на спину. Наверное, я никогда не привыкну к ее невероятной красоте. Настолько идеальной, что иногда даже глазам больно.

Марианна быстро попрощалась и отключила телефон.

— Ник, — сделала пару шагов вперед и в нерешительности остановилась, — ты вернулся? Ты вернулся, Ник, — она кинулась в мои раскрытые объятия, а затем отстранилась. — Ты же сказал, что приедешь только завтра.

Я усмехнулся и притянул ее обратно к себе, вдыхая запах волос.

— Сказал, Марианна. Если хочешь, — провел рукой по щеке, — я могу уехать и приехать в назначенное время. Хочешь?

Она недовольно поморщилась и бросила на меня сердитый взгляд:

— Я изголодалась по тебе, а ты бессовестно меня дразнишь. Мысли о тебе сводили меня с ума всю неделю.

— Нет, малыш, я не дразню, — я склонился над ее лицом так низко, что между нашими губами осталось расстояние в миллиметр, — я всего лишь проверяю, насколько сильно ты хотела меня всю эту неделю.

Она судорожно вздохнула и еле слышно выдохнула:

— Безумно.

Провел языком по ее губам и шепотом произнес:

— Слова ничего не значат, Марианна. Они пусты. Покажи мне, насколько ты "изголодалась" по мне. Заставь поверить, малыш.

Она сделала медленный вдох и начала осторожно расстегивать мою рубашку, касаясь кончиками пальцев обнаженной груди, посылая по всему телу искры удовольствия. Низ живота опалило жаром, а ведь это пока еще вполне невинные прикосновения. От нетерпения и желания большего свело скулы.

— Я покажу… сегодня я тебя сведу с ума, — она облизала губы кончиком языка и взялась за кожаный ремень, не отрывая взгляда от моего лица.

Дерзкая девчонка. Надеется обыграть меня в моей же игре. Нет, милая, сегодня мы играем по моим правилам. Впрочем, как и всегда. Я перехватил ее запястье и резко привлек к себе. Посмотрел в затуманенные сиреневые глаза:

— Нет, малыш, так не пойдет. Это слишком просто для тебя. Я желаю, чтобы ты озвучивала каждое свое действие.

Чуть с ума не сошел, услышав, как быстро забилось ее сердце. Хочет меня и нервничает, потому что не знает, чего в этот раз захочу я. Охрипшим голосом приказал:

— Я хочу, чтобы ты сначала произносила, что хочешь сделать со мной, а потом делала.

И, чтобы поощрить и раздразнить, я с силой ее поцеловал, прикусив верхнюю губу. Твою мать. Наверное, я никогда не привыкну к опьяняющему вкусу крови моей женщины. Она застонала, притянув меня к себе за ремень. Зализав ранку, оттолкнул ее от себя:

— Я жду.

Марианна вдернула подбородок и тихо, невыносимо томно, прошептала:

— Я стану перед тобой на колени и буду ласкать тебя, пока ты не прикажешь остановиться.

Проклятье. Кровь забурлила в венах и помчалась вниз. Яйца сжались. А член в брюках моментально затвердел. Хрипло прошептал:

— Как? Как ты будешь ласкать меня, Марианна?

Она опустилась передо мной на колени и посмотрела мне в глаза. Такая нежная, прекрасная, с лицом невинного ангела. Но то, что собирался сейчас делать этот чистый и непорочный ангел, было настолько греховно и возбуждающе, что у меня самого колени подгибались.

— Я возьму ЕГО в руки и осторожно оближу… вот так, — она неуверенно расстегнула ширинку, внутренне готовая, что я остановлю ее. Она сомневается, не зная, что от меня ожидать. Зная, что я люблю контролировать ситуацию. А, точнее, что я не могу не делать этого. Но сегодня нас ждало кое-что другое. Она сжала горячими пальцами возбужденный член, и я выругался сквозь зубы. Вцепился в край стола, удерживая себя от бешеного желания схватить за волосы и грубо овладеть ее ртом. Моя девочка… Движения медленные, осторожные… Она с нежностью лизнула головку и сразу же взяла ее в рот… Охренеть… Член непроизвольно дернулся, и я сжал шелковистые волосы в кулак… Все верно, милая… Именно так… Она прикрыла глаза от блаженства…

Нет, моя хорошая, не смей. Оттянул ее голову за волосы, и она меня поняла — открыла помутневшие глаза и продолжала ласкать ртом, уже неотрывно глядя на меня. Марианна ускорила темп, и я начал терять теряю контроль над собой. Детка, что же ты творишь со мной?

— Дьявол, — выдохнул я. Отстранившись, приподнял ее за плечи и посмотрел в лицо. Она раскраснелась. В глазах неуправляемое желание. Дыхание частое, рваное.

— Дальше, Марианна? — Черт, голос охрип — Что ты сделаешь дальше?

Она жалобно всхлипнула, прикрыв глаза:

— Возьми меня, пожалуйста. Я изголодалась. Я хочу тебя… безумно. Ниииик, — посмотрела на меня и потянулась за поцелуем. Я остановил ее на полпути, приложив палец к ее губам, и Марианна очень медленно втянула его в рот…

— Малыш, — я схватил ее за подбородок и приподнял бледное лицо. Пылающий взгляд сиреневых глаз запустил уже тысячный круг крови по венам. Тело била мелкая дрожь дикого желания, которая передавалась и ей. — Малыш, как ты хочешь, чтобы я тебя взял? Расскажи мне.

Она попятилась назад, к столу и призывно прогнулась, бросив на меня дерзкий взгляд.

— Быстро и жестко. Сейчас. Не могу и не хочу больше ждать.

Твою мать. Сердце застучало как бешенное. Даже если бы она сейчас стояла абсолютно голая, это бы не завело меня так, как эти слова. У меня моментально снесло крышу. Стоило немалых сил не поддаться провокации. Преодолев расстояние между нами, я дотронулся рукой до ее возбужденных сосков… Какие тугие… Жаждущие… Умоляющие ласкать их, взять в рот. Я судорожно сглотнул и, наклонив голову, втянул сосок через ткань блузки. Она прерывисто вздохнула, и я поднял голову:

— Ты, уверена, моя девочка? Уверена, что не хочешь, — я уделил внимание другому соску, лизнув его, — чтобы я сначала безумно долго ласкал твое тело…

Она громко застонала от моих слов и попыталась притянуть мою голову к груди, теряя над собой контроль. Я отрицательно покачал головой и продолжил, подняв руку и одними кончиками пальцев касаясь ее шеи:

— Уверена, что не хочешь, чтобы я сначала ласкал тебя там, внизу, языком? Не хочешь, чтобы взял тебя сначала пальцами и ртом? — Марианна всхлипнула в предвкушении.

И именно в этот момент открылась дверь кабинета, и вошел какой-то холеный хлыщ с дюжиной папок в руках, парочку из которых он выронил от неожиданности. Он остановился в нерешительности на пороге, пытаясь отвести взгляд и что-то сказать.

— Убирайся, если хочешь жить, — прорычал на недоумка. Он попятился и проворно выскочил за дверь. Развернулся к любимой и увидел, что Марианна уже соскочила со стола и лихорадочно приводит себя в порядок.

— Боже, Ник, с тобой я забываю обо всем. Через пять минут у нас совещание… — она умоляюще схватила меня за руку. — Любимый, я не могу не присутствовать на нем. А после, — она сглотнула, видимо, увидев, как заходили у меня желваки, — после… мы продолжим.

Медленно втянул воздух, стараясь успокоиться и унять дикое возбуждение, как снова зазвонил сотовый. На этот раз звонивший вознамерился не сбрасывать до последнего. И поэтому, кинув на Марианну предупреждающий взгляд, вышел из кабинета, попутно отвечая Серафиму. Он сообщил, что Владу удалось договориться с нашими зарубежными партнерами о подписании договора поставок на наших условиях. Вот только они назначили встречу в одном из ресторанов, и мы должны быть там уже через час. Разочарование затопило с головой. Никак не мог отделаться от мысли, что зайди тот парень позже на пятнадцать минут… Уверен, Марианне хватило бы и одного прикосновения, чтобы забиться в экстазе в моих руках. Да что там прикосновение, она вздрагивала от каждого моего слова так, будто я не слова произносил, а долбился в ее тело… Каждая буква — толчок… Я еле сдерживался. Кто бы знал, чего мне стоило не разложить ее на этом столе немедленно и отыметь. Да, именно отыметь: не ласкать, не любить, а грубо и грязно оттрахать…

Вот только мне помешали, и боль от неутоленного желания не отпускала на протяжении всего вечера. В паху невыносимо болело, десны жгло от дикого желания разрядки. Окружающая обстановка ни капли не снизила потребность в сексе. Томная музыка, сексуальные официантки, правда, не в пошлых нарядах, а в одежде буквально на грани приличий. Осторожно заигрывающие, но не вызывавшие у меня никакого интереса. И это все ради того, чтобы после получасового ожидания долбаные французы позвонили и предупредили, что не могут приехать… У них какие-то проблемы, мать их, и они дико извиняются, но явиться не могут. Не знаю, благодаря чему Серафим остался в живых. Наверное, тому, что мне намного важнее было добраться до жены, чем прикончить его… а заодно и Влада с французскими партнерами…

Когда уходил, взглядом дал Марианне знать, чтобы она дождалась меня. И я был более чем уверен, что она меня поняла. Однако охрана любезно сообщила, что госпожа Мокану уже уехала домой. Я гнал машину на бешеной скорости, в своих мыслях уже дважды заставил Марианну биться в оргазме и теперь яростно проникал в горячее податливое тело. Служанка открыла дверь и отшатнулась в страхе, увидев мое лицо. Я усмехнулся. Не спорю, в возбужденном состоянии я страшен. Когда проходил мимо зеркала, метнул в него взгляд и понял, насколько прав — бледное лицо, горящие глаза, сетка едва проступающих багровых вен и крепко стиснутые зубы. Зрелище не для слабонервных. Марианны не оказалось ни в спальне, ни в детских, ни в кабинете. Я нахмурился, меня не было самое большее два часа. Куда она успела уехать? Увидел белый лист бумаги на столе. Это была записка, в которой Марианна сообщала о поездке в оперу. Значит, все это время, пока я страдал от неутоленного желания, моя жена спокойно наслаждалась оперными ариями в компании подруг. В порыве злости схватился за телефон, готовый наорать на нее и потребовать немедленно приехать. Но затем решил, что намного лучше будет самому поехать к ней. Остановившись возле зеркала ухмыльнулся:

— Ник, старина, ты так давно в опере не был. Пора тебе уже приобщиться к культурным развлечениям…

Я как оголтелый мчался на машине к зданию оперы, когда пришло сообщение от Марианны, что она уже у Вольских в их Лондонских апартаментах, снятых на сезон гастролей по Англии.

— Проклятье, — ударил по рулю и резко нажал на тормоз. Я-то уже предвкушал, как буду брать Марианну под арию очередного героя-любовника. Первый и последний раз, когда я был в опере, все мое внимание было отдано молоденькой вампирше, которая жадно ласкала меня ртом во время всего действия… Даже не помню ни имени ее, ни лица. Помню только, как зашкаливал адреналин в крови от осознания, что мы делали это практически на публике. С тех пор прошло около ста пятидесяти лет… И настало время обновить мои воспоминания.

Я завел машину и резко дернулся с места. Подъехав к зданию, подошел к кассе и взял два билета в ВИП-ложу на ближайшую постановку. Когда кассир произнесла название, я рассмеялся. Моцарт "Дон Жуан". Как символично, вашу мать.

Войдя в дом Мстислава, поморщился: слишком много людей. И половина из них, видимо, из труппы Дианы. Заметил мельком, как Мстислав с яростью смотрит на Диану, разговаривающую с Мистером УНИСЕКС. Было бы время, объяснил бы другу, что с таким же успехом он может ревновать Диану к женщине. Но времени у меня не было. От осознания, что я сейчас увижу свою девочку, кровь забурлила и сердце забилось с бешеной силой. Отчаянно пытался разглядеть ее среди разряженной толпы, но тщетно.

Поймал на себе жадные взгляды присутствовавших самок… Именно самок, потому что улыбки, которыми они одаривали меня, иначе как похотью в неприкрытом виде не назовешь. Когда-то это заводило меня. Это обещание в их глазах. Чувство власти над толпами женщин. Теперь кажется, что с тех пор прошли тысячелетия. Больше ни одна из них не заводила меня так, как та, которую я сейчас искал. Я предвкушал. Чувствовал себя охотником в погоне за самой ценной и самой неуловимой добычей. Я нашел ее в зимнем саду. Среди сотен ароматов пышно цветущих кустов и деревьев знакомый запах опьянял больше всех, обещая море удовольствия. Она сидела на скамейке, разглядывая экран своего телефона. Ждет сообщения от меня. Я непроизвольно сглотнул, увидев ее наряд: белое слегка просвечивающее платье, которое открывало стройные точеные ноги. Представив, как она этими самыми ногами обхватывает мои бедра, почувствовал напряжение в штанах и резко втянул в себя воздух. Марианна повернула голову в мою сторону, и ее глаза распахнулись шире. Первой реакцией при виде меня была радость, но затем мое возбуждение передалось ей, и я увидел, как расширились ее зрачки. Взгляд потемнел и это охренеть как завело меня. Я не мог больше ждать. Шагнул к ней и, взяв за руку, повел за собой. Как мы добрались до машины и выехали на дорогу, я плохо помнил и понимал. Как и не вспомнил совершенно о ее пальто, оставленном у Изгоя. В голове билась одна-единственная мысль: Взять. Сейчас. Немедленно. Жестко. Заметил краем глаза, как Марианна положила ногу на ногу, и, едва не застонал вслух, увидев край кружевных чулок. Не поворачивая головы от дороги, я начал гладить ее ногу пальцами… Очень бережно и нежно, хотя мне безумно, до лихорадки хотелось сжимать ее ноги, оставить на нежной плоти следы от своих пальцев… Ее реакция не заставила себя ждать. Она прикрыла глаза и закусила губу. Черт, девочка, только с ней мне приходится так напрягаться, чтобы удержать себя в руках. Я продолжал гладить ее ноги и, когда она откинувшись на сидение, расслабилась, раздвинул их резким движение руки. Улыбнулся, услышав судорожный всхлип.

— Куда мы едем? — спросила она.

— Я искал тебя в опере, ты уехала. Я купил два билета VIР. Мы возвращаемся обратно. Я буду трахать тебя под классическую музыку, Марианна.

Она вцепилась в мою руку, которую я, продолжая поглаживать, поднимал все выше.

— Я была на балете, а не на опере. — Она застонала. — Диана выступала.

А по мне хоть на выставке охотничьих собак, малыш. Она говорила что-то еще, но я уже не слушал. Моя рука пробиралась все выше, когда… Я выругался вслух. Она не надела трусики. Она была абсолютно голой под эти платьем. Горячей и влажной. Из груди вырвалось глухое рычание. Я отчетливо сознавал только одно: она провела столько времени в окружении мужиков, не надев нижнего белья. Ревность. Злость. Возбуждение. Дикое и необузданное. Такой коктейль эмоций захлестнул меня. Не знаю, что было бы дальше, если бы мы не подъехали к зданию. Я буквально тащил ее за собой, так как идти она сама уже не могла… Чувствовал, что она возбуждена до предела. Ноги не держали ее. И если бы я отпустил тонкую руку, она рухнула бы на мраморный пол. Да вот только ничто на свете не заставило бы меня отпустить ее сейчас. Она была моей добычей в тот момент. Моей самой большой наградой. Марианна — тот самый джек-пот, который достался бездушному монстру.

Мы дошли до нашей ложи, и я посадил ее в кресло. Она осмотрелась по сторонам, потихоньку приходя в себя. Нежно дотронулся до ее шеи и резко повернул к себе, удерживая за затылок.

— Почему ты ушла из дома, зная в каком я был состоянии?

— Ник… Я не дал договорить, закрыв ей рот ладонью.

— Я хочу знать, какого черта, моя жена ушла из дома в платье на голое тело? Чего ты добивалась?

Она нежно улыбнулась и накрыла мою руку своей, а потом взяла мой палец в рот и жадно облизала, глядя в глаза. Меня бросило в жар. Схватил ее за подбородок, требуя ответа.

— Я хотела свести тебя с ума, Ник. Ты же бросил меня голодную. Накажи, — снова обхватила палец губами, удерживая за запястье, — накажи… за то, что не дождалась, — она протянула руку и, схватив за ворот рубашки, рванула к себе, — накажи меня сейчас, черт тебя раздери, я с ума схожу уже несколько часов. Давай, возьми меня, Ник. Чего ты ждешь?

Чеееерт… Вот этого я точно не ожидал… Я же знаю свою маленькую скромную девочку… Она не из тех шлюх, которые любят заниматься сексом на публике… Она до сих пор смущается от некоторых моих приемов в постели. Я думал, она попросит не соблазнять ее на публике… Начнет отбиваться от моих ласк. Но нет. Марианна все-таки удивила меня. На секунду закрыл глаза, чтобы прийти в себя… Вдох-выдох… Вдох-выдох. Мое внимание привлекло жемчужное украшение на тонкой шее. Отпустил ее подбородок и, удерживая взгляд Марианны, обхватил за шею рукой. Я поигрывал жемчужинами ожерелья, наблюдая, как она сглотнула слюну. Другую руку я положил на грудь и слегка сжал ее.

— Нииик, пожа.. — Я заткнул ее рот поцелуем… Диким, неистовым поцелуем… И она отвечала мне столь же яростно. Твою ж… Она прикусила мне губу. До крови… И это возбудило меня еще больше. Хотя я и думал, что дальше некуда… Мозг взорвался… Я резко поднялся и сел в кресло. Схватив Марианну за талию, посадил к себе на колени. Минорную музыку увертюры сменила достаточно живая, побуждая к более активным действиям. Марианна извивалась на мне, терлась об меня, пока я снимал с нее ожерелье…

— Проклятье, милая, подожди, — Ноль реакции. Она не владела сейчас собой, словно находилась в прострации.

— Не двигайся, малыш.

Она затихла, продолжая дрожать всем телом от предвкушения…

— Марианна, девочка, приоткрой рот, — даже не верится, что этот хрип и есть мой голос. Она посмотрела на меня и попыталась сконцентрировать на мне свой взгляд. Я чувствую по запаху, как она течет для меня.

Именно сейчас отсутствие трусиков на ней мне было на руку…

— Ты сейчас откроешь рот, хорошая моя, и закроешь глаза. — прошептал ей. Она быстро кивнула и прикрыла глаза. Я положил ей в рот первую жемчужину ожерелья и ее щеки вспыхнули… Да… Она отлично поняла, что я собираюсь делать. Она втягивала их в рот… Одну за другой. А я не мог отвести взгляда от ее пухлых губ. Захватил пальцем последнюю жемчужину и медленно вытянул из ее рта. Затем встал с кресла, удерживая одной рукой Марианну, и посадил ее на свое место. Кресло было широкое, и она откинулась назад. Мне было наплевать, что вокруг люди… Тем более, что здесь царил полумрак… Я уже почти не слышал музыку. Сейчас никто и ничто не могли меня отвлечь от нее. Даже если бы вокруг все горело, не заметил бы этого. Впрочем, как и она. Я встал на колени перед ней, и Марианна приподнялась, чтобы увидеть, что я сделаю. Когда я провел ожерельем по ее лепесткам, она снова откинулась назад и застонала, распахнув ноги еще шире. Ее запах. Сводит с ума. Каждый раз, как первый. Потянул медленно ожерелье… Вверх и вниз… Вверх и вниз… Она задрожала…

— Тебе нравится, девочка? Нравится?

— Даааа, — ее трясет словно в лихорадке. И эта дрожь передается мне.

Я наклонил голову и языком проследовал за жемчугом. Каждая жемчужина цепляла возбужденный бугорок между влажными лепестками, а вместе с движениями моего языка он твердел все сильнее и сильнее. Вверх и вниз… вместе с моим хриплым дыханием. Да, девочка, кончи для меня сейчас. Я хочу чувствовать, как ты кончаешь. Марианна схватила меня за волосы и ногами резко сжала мою голову. Ее тело выгнулось дугой, стон был похож на рыдание. По моей спине градом катились капли холодного пота, я сам был на грани. Представил себе, как сладко сжимаются ее мышцы от судорог оргазма и у меня живот скрутило от нетерпения оказаться в ней. Войти до упора, в подрагивающее тело и излиться в нее немедленно. Она кончала… О, как она кончала… Жадно… Сильно… Я чувствовал спазмы ее лона своими пальцами. Стиснул зубы до боли, а она билась в агонии наслаждения. Моя ладонь, прикрывающая ее рот увлажнилась… Плачет… Моя девочка плачет…

Я приподнялся и посмотрел ей в лицо… Сейчас она выглядела так, как я люблю больше всего: растрепанная и опустошенная мощным оргазмом, на лице блуждает слабая улыбка, а глаза… Глаза прикрыты, как будто не осталось сил даже на то, чтобы приподнять тяжелые веки. Все также, не открывая глаз, она подняла руку и обвела мои губы… Сатанея от желания, я зашипел и оскалился… Марианна надавила на клык пальцем, и я почувствовал во рту вкус ее крови… И уже не смог сдержать себя… Меня била крупная дрожь от потребности. Взять. Тут же, немедленно. Я опустил руку на ее грудь и сильно сжал напряженный сосок. Марианна глухо застонала и выгнулась навстречу моей грубой ласке. Я потерял контроль. Лихорадочно расстегнул ширинку, зверея от бешеной жажды овладеть ею, и вошел в нее одним резким толчком. Вошел до упора, по самые яйца. Она вскрикнула и подняла навстречу бедра. Мне окончательно снесло крышу. И я начал долбиться в нее. Сильно и жестко. Как заказывали… Получите, распишитесь.

Она отвечала мне с такой же неистовостью… В этот момент мы не занимались любовью. Мы были как дикие животные, изголодавшиеся друг по другу… Смотрел в ее напряженное лицо, упиваясь каждой эмоцией, каждым вздохом и стоном. Серенада Дона Жуана была саундтреком к нашему собственному эротическому фильму… Я уже понимал, что надолго меня сейчас не хватит, когда почувствовал, как по ее телу прошла первая судорога наслаждения. Хрипло зарычал, уткнувшись лицом ей в шею… Она откинула голову назад, в изнеможении закрыв глаза… Нет, только не так. Я должен видеть ее взгляд, когда она будет кончать.

— Марианна, не смей. Смотри на меня.

Она распахнула глаза… взгляд голодный, ошарашенный, горящий и требующий немедленной разрядки…

— Нииик, дааааа.

Ее оргазм схлестнулся с моим… Почувствовал, как мышцы лона судорожно сжимают мой член, и кончил. Оргазм накрыл с головой. Сокрушительный, разрывающий легкие и каждый нерв на моем теле на мелкие атомы невыносимого удовольствия на грани с агонией.

Домой с Марианной мы ехали куда спокойнее, чем в оперу. При выходе из здания я проверил телефон и заметил сообщение от Серафима, в котором он просил о срочной встрече. Умный парень. Побоялся помешать своим звонком. Я хищно усмехнулся: оказывается, жажда жизни — это чертовски сильный мотиватор для смены поведения даже бессмертными. Но, несмотря на срочность предстоящей встречи, я не торопился. Марианна удивленно переводила взгляд со спидометра на мое лицо. Уж она-то точно знает, что я признаю только быструю езду. Но что-то меня сдерживало сегодня. Хотелось побыть рядом с моей девочкой. Она выглядела такой довольной. Усталой, но невероятно счастливой. Смотрел на нее и чувствовал, как сам растворяюсь в ее эмоциях. Но в тоже время какая-то мысль мне не давала покоя… Она стучала в висках и не давала сосредоточиться на веселом щебетании Марианны. Что-то было не так, а я не мог понять, что же именно? Но уже подъезжая к поместью, вдруг весь похолодел от осенившей догадки. Оно снова вернулось. Ощущение беды. Тянущей безысходности. Появилась твердая уверенность, что предстоящий разговор с главой ищеек станет отправной точкой для начала неприятностей.

Глава 2

КогдаНикуехал, я с трудом сдержала вздох разочарования, как всегда мужские проблемы Братства. Серафим вечно не вовремя. Не люблю этого наглого типа.

Хорошо помню, насколько быстро его отношение ко мне изменилось, как только мы с Ником расстались. Зорич относится ко мне, как и к любой девке, которая волочится за Мокану. С одним отличием, что я все же требую к себе уважения, а точнее Ник надерет ему задницу, если он не будет оказывать должного почтения,

но если этот верный пес услышит "фас", то разорвет меня на части, не задумываясь. Я обхватила себя руками, все тело зудело от неудовлетворенного желания и последнего взгляда мужа, который он бросил на меня, перед уходом:

"я вернусь, малыш, мы продолжим и не смей заканчивать без меня, я запрещаю".

Невыносимо тянуло получить разрядку именно так, как он меня научил. Ник раскрыл мою чувственность до конца, сметая любое смущение и преграды.

Никаких запретов. Теперь я и сама ловко пользовалась всеми теми уловками,

которые могли свести его с ума. Но с ума сходила, и я сама. Последнее время все больше, потому что томилась от постоянных разлук, от этих женщин, которые окружали его, везде и повсюду. Флирт, голодные взгляды самок, мечтающих урвать ласку, готовые ползать у его ног в низменном желании исполнить любую прихоть. Как долго Ник будет оставаться полностью моим? Как долго я смогу быть уверенной, что я единственная? Я училась не ревновать, справляться с эмоциями, но иногда это было просто невозможно и мною овладевало отчаяние.

Я верила ему, но в то же время всегда боялась потерять… потерять себя в его сердце. Каждый раз, когда Ник отдалялся я сходила с ума от дикой ревности и не смела ее показать никому. Даже ему. Я — княгиня и не унижу себя подозрениями,

расспросами и недоверием, но я женщина… безумно влюбленная в самого непредсказуемого и жестокого мужчину из всех, кого когда-либо встречала. От меня ожидают соответствия статусу, ведь я ЕГО жена. Я та, кто удостоился любви самого Николаса, та, кто носит его фамилию, и я не имею права на унизительную ревность.

Я зашла в душ и открутила кран, закрыла глаза. Все будет хорошо. После всего что мы прошли вместе меня не сломают такие мелочи. Это не про нас. Это слишком ничтожно, по сравнению с тем, что нам удалось преодолеть.

Выступление Дианы немного отвлечет от всех этих мыслей, я давно не выезжала в свет, давно не чувствовала немного свободы.

Проверила, что сотовый работает, посмотрела на свое отражение в зеркале — великолепный вечерний наряд, белое платье от "Коко Шанель", короткое спереди и со шлейфом сзади, полностью открывающее плечи с вкраплением серебряных нитей и нитка жемчуга на шее. Я распустила волосы и расчесала до блеска. Нет времени на парикмахеров. Как говорит мой муж: "твои волосы сами по себе великолепное украшение, ты не нуждаешься в вычурных прическах". Да, он любит мои локоны, относится к ним с каким-то поклонением, а мне нравится, когда он к ним прикасается, наматывает на пальцы или больно дергает за них, усиливая мое наслаждение его властью, в то время как бешено овладевает мной сзади… О Боже… как я истосковалась по нему.

Я бросила взгляд на часы и прихватив сумочку вышла из комнаты.

После сбора средств для фонда мы поехали домой к Изгою. Весь вечер я ждала Ника, смотрела на часы, несколько раз набрала его номер, но позвонить не решилась. Не хотела мешать. Если он обещал вернуться побыстрее, то обязательно вернется. В конце концов толпа утомила меня, и я вышла на улицу подышать осенней прохладой. Я сидела в беседке, прислонившись спиной к холодному мрамору и думала о том, что все эти три года я была безмерно счастлива. Каждый день, каждую минуту с ним, с нашими детьми, с недолгими встречами наедине, но мое счастье граничило с дикой эйфорией. Я впитывала и наслаждалась каждой секундой потому что жизнь научила меня ценить мгновения.

***

Я почувствовала его еще до того, как он появился. Возможно ожидание обострило всю мою интуицию до предела. Вскочила со скамейки, уронив бокал. Ник зашел в беседку и прислонился к косяку проема плечом, сложив руки на груди. Он напряжен, очень зол, взбудоражен и невероятно возбужден. Адский коктейль.

Потом вдруг шагнул ко мне и взял за руку.

— Поехали, — хрипло произнес, сжимая мою ладонь, и мы молниеносно оказались у его машины. Я чувствовала, его скрытую ярость, но у меня не осталось сил на вопросы. Я понимала, что и он сейчас не может говорить. Мы на взводе. На пределе оба. Недели разлуки и с нами творится что-то невероятное. Мне казалось, что я лечу в пропасть на бешеной скорости, у меня дух захватывало,

Ник оставался самым загадочным и невероятным мужчиной в моей жизни,

безумно желанным, невыносимым. Он галантно распахнул передо мной дверцу машины и захлопнул ее, когда я устроилась на переднем сидении. Сел рядом и мы вихрем сорвались с места.

Он всегда водил машину как дьявол. Я судорожно сглотнула и посмотрела на его профиль. Все черты лица заострились. Его лихорадка передавалась мне и казалось, что я уже не дышу, каждый мой вздох — это стон нетерпения и дикого голода по нему.

Резкий взгляд темно-синих глаз на мои ноги, зрачки расширились и почти слились с радужкой, когда он увидел кружевную резинку чулок. Протянул руку и провел по моему колену. От прикосновения его пальцев меня пронзило током. Боже, какой он невероятно сексуальный за рулем. Эта щетина, неизменная сигара, чуть прищурившись смотрит на дорогу. А пальцы медленно гладят мою ногу,

поднимаясь все выше. Я в изнеможении закрыла глаза, закусив губу, когда эти пальцы коснулись голой кожи над резинкой чулок, непроизвольно сжала колени.

Потому что если прикоснется я кончу, вот на этой бешеной скорости, когда он смотрит на дорогу и дерзко, бесстыдно сводит меня с ума, но не ласкает, только готовит и дразнит. Доводит до сумасшествия. Мои ладони впились в сидение, когда он властно раздвинул мне ноги. Я всхлипнула и посмотрела на мужа из-под полуопущенных ресниц, чувствуя, как плывет мой взгляд и как я источаю влагу.

Когда-нибудь я перестану так дико его хотеть?

— Куда мы едем? — спросила я и голос сорвался на стон, потому что он сильно сжал мою ногу, не позволяя свести их вместе.

— Я искал тебя в опере, ты уехала. Я купил два билета вип. Мы возвращаемся обратно. Я буду трахать тебя под классическую музыку, Марианна.

Повернулся ко мне, и я вздрогнула от яростного голода в его взгляде. Боже… он разорвет меня. Я еще никогда не видела его настолько голодным. Даже грубые слова завели настолько сильно, что по всему телу пошли мурашки от предвкушения.

В опере мне уже стало наплевать где мы, сколько людей вокруг. У меня отказали все тормоза. Он рядом со мной. Здесь. От него восхитительно пахнет табаком,

дорогим парфюмом и им самим. Я задыхаюсь от его близости. Весь контроль у него, я больше ничего не контролирую.

Я соскучилась, истосковалась до боли в груди, извиваясь у него на коленях под грохот музыки, аплодисменты зрителей, а потом замерла чувствуя, как сердце бьется в горле, на секунду вспыхнуло дикое желание извиваться на нем до последнего, до оргазма, спазмы которого уже накатывали издалека, мягкими волнами неконтролируемого экстаза, но я сдержалась. Ник ведет. Всегда. Его пальцы вцепились в мое жемчужное ожерелье, и он медленно снял его с моей шеи.

— Ты сейчас откроешь рот, хорошая моя, и закроешь глаза, да? — прошептал и от этого шепота по телу прошел электрический ток. Музыка грохотала неистовыми аккордами то стихала. Я томно закрыла глаза и приоткрыла рот, почувствовала языком жемчужину ожерелья, щеки вспыхнули. Я не знала, что именно Ник собирается делать, но понимала, что как всегда это приведет к взрыву,

невероятному, утонченному, порочному удовольствию, его фантазии не знали границ… или опыт… О Господи, от предвкушения свело скулы. Я покорно облизала жемчужины и вся напряглась, чувствуя, как до боли затвердели мои соски и какой влажной я стала внизу, где все пульсировало от нетерпения и дикого возбуждения.

Жемчужины медленно выскользнули из моего рта и Ник, подхватив меня за талию,

пересадил в кресло. Я цеплялась за воротник его рубашки, пытаясь притянуть к себе, но этот дьявол избегал поцелуя, доводя меня до отчаянного исступления,

дыхание со свистом вырывалось из легких, обжигая горло. Я погрузилась в лавину безумия. Он сводил меня с ума, он полностью порабощал мою волю. Откинулась на спинку кресла и увидела, как Ник опустился на колени, играя пальцами с жемчугом и глядя мне в глаза, затуманенным первобытной страстью, взглядом.

Он обещал мне пытку наслаждением. Когда прохладные, влажные бусинки заскользили по моей плоти, цепляя клитор, я запрокинула голову назад и из горла вырвался хриплый стон, непроизвольно распахнула ноги шире, ломая ногти о поручни кресла. Когда вместе с прохладой жемчуга, безумно медленно скользящего по моему лону, почувствовала влажное, тянущее прикосновение его умелого, дерзкого языка к невыносимо возбужденной плоти, я жалобно застонала,

но аккорды музыки заглушили мой стон. Ник резко дернул ожерелье вверх,

продолжая быстро и жестко ласкать меня языком, и я с громким криком сорвалась в оргазм. Сокрушительный, разрывающий легкие и каждый нерв на моем теле на мелкие атомы невыносимого удовольствия на грани с агонией. Я непроизвольно вцепилась в его волосы и выгнулась дугой, наверное, я кричала, потому что Ник накрыл мой рот ладонью, и я впилась в нее зубами, содрогаясь и захлебываясь криками. Почувствовала, как он ввел в меня горячие пальцы и дернулась всем телом вперед. Ник грязно выругался, но я все еще не могла разобрать слов, я ослабела и плавилась как воск, а по щекам текли слезы. Я с трудом приоткрыла глаза, все еще подрагивая от невероятного наслаждения,

встретилась с Ником взглядом и дух захватило от этой нереальной красоты, когда хищник уже не контролирует себя, когда все планки сорваны. Бледный,

заостренные черты лица, подрагивающие, влажные от моих соков, губы. Я коснулась их, и он захватил мой палец ртом, сверкнули заострившиеся клыки и я надавила на один из них, вспарывая кожу, будоража и провоцируя зверя,

разорвать добычу. Подводя его к тонкой грани, где он будет сдерживаться и в то же время безумствовать в свирепом желании рвать меня на части, а мне хотелось его одержимости, испепеляющего желания забрать все что я могу ему дать,

забрать даже больше, жадно отнять меня саму. С ним, как на острие опасной бритвы, каждое его прикосновение режет вены, вспарывает терпение, искушает,

совращает и резким контрастом он вдруг нежно ласкает, безумно нежно, настолько трепетно, что внутри порхают бабочки, а потом снова сбрасывает в горячее сумасшествие, превращаясь из чуткого опытного любовника в похотливое,

развратное животное. Нет предела его изощренной фантазии, каждая игра утонченней предыдущей, каждая ласка острая и невыносимая. Я дразнила этого зверя и никогда не знала в какой момент лопнет тонкая струна и он сорвется с цепи, чтобы сожрать меня.

Сейчас я наслаждалась его голодом, зверь оскалился и жаждал драть меня на части. Хочу его бешеную жажду и этот взгляд: "ты напросилась, я порву тебя,

малыш". Да, рви, не щади.

Ник лихорадочно дернул змейку на ширинке и резким толчком вошел в меня до упора, глухо застонал и от разрывающей наполненности я вскрикнула, но пощады не будет. Все. Я в его власти и он возьмет все что захочет взять, без сантиментов и нежности, неистово и жестко. С каждым толчком я чувствовала приближающийся ураган который сметет остатки разума. Ник яростно целовал мои губы, прокусывая нежную кожу, переплетая свой язык с моим, вторя хаотичным движениям его члена внутри меня, разжигая пожар, клокотание голодной страсти. Закинул мои ноги на плечи, и я выгнулась навстречу, закрывая в изнеможении глаза, чувствуя, как он сжимает мою грудь, касается твердых, до боли напряженных сосков, как целует мои икры, проводит по ним языком продолжая вдалбливаться в меня с диким остервенением, такой горячий огромный внутри, неистовый, разрывающий, дарящий боль и наслаждение.

Порабощающая властность, требующая беспрекословного подчинения его желанию. Деспот, тиран, жестокий манипулятор, знающий, как заставить меня орать от неудовлетворенного желания и молить о пощаде, которой не будет. Я вскрикивала от каждого толчка, захлебываясь стонами, слезами наслаждения, в изнеможении закрывая глаза.

Оргазм был неожиданным, лишающим разума, он вспорол мое сознание и я изогнулась в сладкой судороге, запрокинув голову, чувствуя, как Ник сильно сжимает мои волосы на затылке не останавливаясь не на секунду, а потом этот хриплый рык, его напряжение, мышцы, каменеющие под моими пальцами и я заставляю себя открыть глаза потому что хочу видеть его безумие, вот это нереально прекрасное, оголенное, неприкрытое наслаждение. Запрокинутая голова, задыхающийся рот и мучительная маска болезненной агонии дикого удовольствия. Быстро сокращаюсь вокруг его плоти, слегка тянет низ живота от невероятной вспышки экстаза. В этот момент весь контроль у меня, и я сжимаю Ника руками и ногами, чувствуя, как вздрагивает внутри меня его член, исторгая семя, слыша его прерывистое дыхание и короткие хриплые стоны. Уткнулся лицом мне в шею, а я задохнулась от безумной любви к нему, от мучительного счастья с привкусом горечи и диким страхом потерять.

Постепенно голоса и звуки музыки начали прорезаться сквозь туман обоюдного сумасшествия. Мои щеки залила краска стыда и я тихо прошептала:

— Мы сумасшедшие, — хотела освободиться, но Ник сжал сильнее и приподняв голову посмотрел мне в глаза, усмехнулся краешком рта, а я утонула, растворилась в кристально светлой синеве, видя свое отражение,

чувствуя опустошенность во всем теле.

— Со мной можно все, малыш. Ты помнишь? А все что нельзя — можно втройне. Я бы взял тебя сейчас даже если бы мы стояли посреди площади. Я голодал по тебе слишком долго. Это только начало.

С ним можно все, а без него… есть ли вообще жизнь, если он не рядом?

***

Но минуты полного единения, без жестокой реальности, быстро закончились. Мы приехали домой и Ник заперся в кабинете вместе с Серафимом. Я пошла к себе,

прикрыла дверь, сбросив с себя одежду стала под душ. Я была счастлива,

какой-то нереальной запредельной эйфорией. Он со мной на несколько недель.

Вместе. У нас так редко получалось отключится от всего и побыть вдвоем, только бы эти их постоянные беседы с Серафимом не помешали. Я не вмешиваюсь обычно в их дела и не имею ни малейшего представления, что они там обсуждают, но всегда был страх, что может произойти что-то способное разлучить меня с ним надолго. Мне надоел Лондон я жаждала вернуться домой. Здесь все чужое для меня, а Ник… он говорил, что слишком много сил потрачено на то,

чтобы держать в узде Европейские кланы и его присутствие необходимо, а мне нужно быть рядом с ним.

Я переоделась в легкое платье, заплела мокрые волосы в косу и спустилась вниз.

Тут же появился слуга с подносом и поставил на столик графин с лимонадом. Я автоматически поблагодарила и включила телевизор. Новости — это как всегда очередной документальный фильм ужасов. Но репортаж из Лондона меня заинтересовал. Странные беспорядки на улицах, массовые поджоги, особняков видных политиков какими-то протестантами. В мире смертных свои войны и интриги за которыми мы пристально следим. Но это не моя забота, гораздо сильнее поразило то, что один из сгоревших домов это особняк Элины, моей знакомой, ее муж вел бизнес с Николасом. Они представители королевского клана. Я набрала номер подруги, но она мне не ответила. Впрочем, ей сейчас не до меня. Я отправила сообщение о том, что очень сожалею, а потом резко подалась вперед. В новостях как раз показывали сгоревший особняк, санитары выносили трупы, накрытые белыми простынями и грузили мертвецов в черные минивэны. Это значило, что санитары, вовсе не медики — это Чистильщики,

мертвецы не из мира смертных, а из нашего. Я посмотрела на свой сотовый и сильно сжала пальцы. Только что я отправила смс той, кто уже мертва. Я судорожно сглотнула и налила себе воды. Может вернуть детей обратно в пригород?

Странные поджоги и убийства… кто знает с чем это связано. Я поговорю с Ником.

Пусть дети едут домой.

На душе появилось липкое предчувствие надвигающейся бури. Словно внутри меня образовалась воронка, которая неприятно тянула нервы.

Я бросила взгляд на часы — долго они там. Очень долго. Позвонила Диане, но она тоже не ответила. Я набрала Фэй и у нее сработал автответчик.

Я выключила телевизор и вышла в сад. Душно как. Гроза будет точно. Прошла к ограде, увитой плющом. В этот момент верх ограды полыхнул искрами. Они засверкали на зубцах и по всему периметру высокого забора. Я вздрогнула — пустили лазерные лучи. Странно. Такое обычно происходит при усиленной охране дома. Зачем понадобилось включать сегодня?

— Госпожа, сейчас небезопасно подходить к ограждению.

Я резко повернулась — один из охранников. Никогда не помнила их лиц и имен.

Они вечно снуют, как тени. У них работа оставаться незамеченными. Верные призраки моего мужа. Он всегда смеялся, когда я их так называла.

— Почему пустили лучи?

Спросила я, обхватывая себя руками, подул ветер и меня пробрало до костей. Особенности моей странной сущности — наполовину оставаться человеком. Парень посмотрел мне в глаза и тут же отвел взгляд.

— Получили приказ от Господина пару минут назад.

Я кивнула и в этот момент полил дождь. Резко. Самый настоящий ливень.

Охранник снял с себя плащ, подал мне, и мы мгновенно спрятались под навесом заднего двора. Я инстинктивно укуталась, а он промок до нитки.

— Ничего себе погодка. Неожиданно, — парень усмехнулся и тут же смутился, — простите.

— Зайди в дом, ты промокнешь, — я толкнула дверь, но охранник отрицательно качнул головой:

— Я и так мокрый. Простуда мне точно не грозит, — усмехнулся, и смахнул капли со щеки, — да и не положено нам. Я должен быть снаружи до рассвета. Не имею право покинуть пост.

На его поясе затрещала рация.

— Дэн… как слышишь. Прием. Что там на заднем дворе? Все работает?

— Да, все под током, — ответил в рацию и вернул ее обратно.

— Что-то происходит? Нам угрожает опасность?

— Теперь точно нет, Госпожа. Он снова посмотрел на меня и отвел взгляд. Да, у Ника вышколенныеподчиненные. Этот вампир очень молод. Возможно не так давно обращен.

Темноволосый, худощавый, но коренастый. Лицо очень юное и взгляд живой, еще не тронутый вот этим вселенским опытом древних вампиров, таких, как мой муж или отец. Я протянула ему плащ.

— Спасибо, Дэн. Выполняйте свою работу.

Вернулась в дом и услышала, как хлопнула парадная дверь. Видимо, наконец-то уехал Серафим.

Ник так и не вышел из кабинета. Я поднялась к нему, приоткрыла дверь. Он сидел за столом, сжав переносицу двумя пальцами и постукивал сигарой по столешнице. Увидев меня, резко встал, преодолел расстояние в несколько шагов и обнял до хруста в костях. Молча. Я чувствовала напряжение Ника и ничего не понимала. Он зарылся лицом в мои волосы и шумно втянул мой запах. Наконецто расслабился и пальцы, сжимающие мое тело до боли, слегка разжались.

Я всегда давала ему успокоение, именно в те минуты, когда он был напряжен, но сейчас… это было нечто иное. Нет, мой муж никого и ничего не боится. Я не видела в его глазах страх. Никогда.

Он скорее нагло смеется смерти в лицо. А сейчас… мне казалось, что это страх. Только этот упрямец ничего мне не расскажет. Он перестал вмешивать меня в дела Братства после последней войны с Асмодеем. Оградил от политики полностью. Я принимала любое его решение, я доверяла интуиции мужа и способности защитить семью. Я всецело посвятила себя детям, дому, своему бизнесу. Фонд захватил все мое свободное время. Я проводила там каждый день, иногда вместе сдетьми.

— Неприятности? — тихо спросила я. Слабо кивнул. Ведь его что-то гложет. Я чувствую это нутром. Зарылась пальцами в непослушные волосы, и он устало закрыл глаза.

Расспрашивать бесполезно и не нужно. Медленно гладила его по волосам,

пропуская шелковистые пряди сквозь пальцы, чувствуя, как он успокаивается от моих прикосновений. Провела ладонью по его щеке, а Ник перехватил мою руку и прижался к ней губами. Я обняла его за шею, и он посмотрел на меня. Взгляд смягчился… и дух захватило — это так невероятно, когда в глазах хищника плескается щемящая нежность ко мне, ради этого можно пройти все круги Ада.

Ник поправил прядь моих волос мне за ухо, а потом провел по моей щеке костяшками пальцев.

— Я говорил тебе, что ты мой наркотик?

Я улыбнулась и кивнула. Конечно говорил и не раз.

— Мой личный антидепрессант.

Снова прижался ко мне и тяжело вздохнул. А я обхватила его голову руками и закрыла глаза, чувствуя, как он зарылся лицом в ямочку между шеей и мои плечом. Мне просто было хорошо от того что он рядом. Иногда эти моменты сближают сильнее, чем секс, когда вот этот сильный, властный Зверь обретает покой в моих объятиях, когда я могу видеть его настоящим, и он не боится показать свои слабости потому что доверяет мне.

— Ник, пусть дети вернуться сюда, в Лондоне неспокойно.

Прижал меня чуть крепче и прошептал мне в волосы:

— Я усилил там охрану. Они сейчас переехали в другой особняк, тамбезопасно. Им не нужно ехать сюда.

Значит… значит скоро здесь начнется нечто более масштабное, и я всецело доверяла интуиции Ника. Если он так считает, то у него есть все основания.

Только знать бы что происходит.

— Малыш, почему у тебя мокрые волосы? — спросил тихо, задумчиво, зарываясь во влажные локоны пятерней.

— Выходила на улицу и как раз пошел дождь.

Он поцеловал меня в шею снова демонстративно втягивая шумно воздух,

показывая, как ему нравится мой запах.

— Если бы я мог, то спрятался бы с тобой на необитаемом острове эдак на месяц и гори все синим пламенем.

Это извинение за то, что не может проводить больше времени с нами.

Я пошла к двери, потом обернулась и тихо сказала.

— Когда я с тобой, у меня появляется свой маленький необитаемый остров, потому что все остальные просто исчезают. Я скоро вернусь, ко мне должны приехать из фонда.

Глава 3

Все-таки моя гребаная интуиция в очередной раз не подвела меня. Однако, никакого удовлетворения по этому поводу я не испытывал. Скорее наоборот. Мысли в голове лихорадочно сменяли одна другу. Я встал с кресла и подошел к окну, пытаясь найти тот единственный, верный, вариант дальнейшего развития собственных действий.

Я был у себя в кабинете, когда раздался звонок от Серафима. Он уже знал о том, что я прилетел, и собирался отчитаться по ситуации, что сейчас сложилась вокруг Влада в частности, и в Братстве в целом. Очень кстати, вашу мать. Последние десять минут я и сам буквально мечтал об этом. То, что доносили мне знакомые и ли партнеры по бизнесу пока еще казалось маловероятным, но уже настораживало. Бунты. Поговаривали, что сам Влад решил подогреть обстановку в клане с их помощью. ВО что изначально верить не хотелось, учитывая то, что на носу были выборы. Я еще не знал о том, что по предварительным данным Влад Воронов их благополучно проигрывал своему оппоненту Альберту Эйбелю.

Именно поэтому и ждал звонка главы ищеек, надеясь на то, что уж он-то точно обладает всей полнотой информации. Но то, что рассказал мне Зорич практически выбивало почву из — под ног. В голове не укладывалось, что Влад способен на подобный поступок. Это объясняло многое.

Почти три года демона не было слышно. Клан мало-помалу оправлялся от нанесенного этим подонком урона. Черные львы старались поскорее забыть тот ужас, что им пришлось пройти. Кому — то это удавалось, кому — то нет. И, конечно, глупо было бы предполагать, что Король Братства входит в первую группу. Такое не забывается. Влад чувствовал на себе ответственность за каждую жизнь, что унесла проклятая война. По-другому и не могло быть. Он правитель. Он каждый день корил себя за то, что Асмодей ушел от наказания. Я это знал. Слышал в его голосе при телефонных разговорах, видел в глубине глаз при каждой встрече. Там затаилась боль. Та, которую он успешно прятал от поданных холодностью, а от дочерей и внуков радушными улыбками. Вот только я за сотни лет слишком хорошо изучил своего брата, чтобы поверить тому, что он смирится с произошедшим.

Он изменился. Очень сильно. Стал более жестким. Жестоким. Теперь это уже был совершенно другой Влад Воронов. Мир как будто разделился для него на своих и чужих. И, черт тебя побери, оказаться в категории его врагов.

Но чего я точно не ожидал от брата, так это того, что он решит украсть дочь Асмодея. В другое время я бы восхитился этим поступком. Да, что там говорить, я бы сам, лично, выкрал это исчадие Ада и привез к нему. Но не сейчас. Не тогда, когда клан только начал поднимать голову. Когда мы были еще слишком слабы для того, чтобы дать достойный отпор. Раз и навсегда покончить с демоном. И не тогда, когда мне есть, что терять. Нечто намного большее, чем власть или уважение подданных. Те, за кого я эгоистично готов отдать еще столько же жизней, делая вид, что забыл произошедшее с нашим кланом.

Серафим отчитался и замолчал, хладнокровно ожидая моей реакции на услышанное. А у меня появилось смутное подозрение того, есть что-то еще, о чем он умолчал. Я нутром это чуял. Что-то не менее важное, чем похищение отродья демона и слежка за Марианной. Проклятье. Руки непроизвольно сжали подоконник. По донесению Зорича за Марианной вели наблюдение ищейки Северных львов. Долбаный Эйбель. Он тоже что-то затеял, и, я голову готов дать на отсечение, что немец связан с Асмодеем. Уж если и сохранилось у меня какое-то из человеческих чувств, то это интуиция. Вспышка злости охватила тело, глаза заволокло красной пеленой. Какого хрена, Влад? Почему ты даже не посоветовался со мной. Хотя, когда это он считался с мнением своего блудного брата. Он же аристократ. Лев. А не презренная Гиена, каковой он до сих пор, видимо, считает меня.

Я лежал с закрытыми глазами на нашей кровати и думал, думал, думал. Голова уже отказывалась работать, посылая меня к такой-то матери.

Услышал тихие шаги жены. Марианна открыла дверь и зашла в комнату. Воздух сразу наполнил ее аромат. Я шумно втянул его в себя… Мой любимый парфюм. Самый возбуждающий и самый дорогой для меня.

— Не притворяйся, что спишь, Николас. Или так притомился за последние пять сотен лет, что решил отдохнуть?

Марианна села на край постели и провела пальчиком по моим бровям, будто стараясь разгладить складку между ними. Все так же с закрытыми глазами я наслаждался ее такими простыми и невинными прикосновениями. Палец спустился по щеке вниз и начали обводить губы. Я высунул язык и облизал его, затем медленно втянул в рот и услышал, как она прерывисто вздохнула. Я открыл глаза и встретился с ее взглядом. Что только в нем не отражалось: и зарождающееся возбуждение, и бездна нежности, и тонна беспокойства. Все-то ты чувствуешь, маленькая моя. Как же мне оградить тебя от всего этого…

— Они уже ушли, Ник.

— Я знаю, девочка моя.

Я притянул ее к себе и обнял. Марианна устроилась у меня на плече, забравшись с ногами на кровать. А я наслаждался минутами спокойствия с ней, безотчетно гладил ее волосы и плечи.

— Малыш, как ты смотришь на то, чтобы поехать в Прагу? Представь, как там сейчас красиво…

— Без тебя? — она нахмурилась, — Даже не думай.

Ее тело сразу напряглось, и я физически почувствовал, как она готовится к тому, чтобы обрушить на меня все доводы против моего предложения. Моя дерзкая малышка. Вот что мне всегда нравилось в ней: она могла соглашаться со мной безоговорочно и уступать мне в чем угодно. Но, если вдруг наши мнения резко расходились, пиши пропало. Переубедить свою собственную жену я мог с великим трудом. Я закрыл ей рот ладонью и тихо рассмеялся, услышав возмущенный писк.

— Подожди, малыш. Послушай меня.

Я перевернулся, сжимая ее в объятиях, и оказался сверху на ней. Опустил руку и медленно поднял подол платья, лаская нежную кожу подушечками пальцев.

— Только ты, я и трое наших детей. Целых две недели. Без телефонов и интернета… Что скажешь?

Она смотрела на меня, не отрываясь, ее дыхание стало учащаться… Марианна даже нахмурилась, сверкнув глазами… Я хрипло рассмеялся — злится, что не даю думать, отвлекаю. Я видел, какие мысли крутились у нее в голове. Я действительно видел. Первой была радость из-за того, что мы проведем время вместе; затем она начала подозревать, что все неспроста. Я даже уловил момент, когда она уже собралась завалить меня вопросами о причинах моего неожиданного решения, хотя сама и догадывалась в общих чертах. Но мои действия не давали ей сосредоточиться. Рука уже нашла край трусиков и наглаживала кружева. Марианна сдалась, видимо, решив, что мое предложение слишком ей нравится, и не стоит портить нам обоим настроение неприятными разговорами.

— Маленькая, я жду ответа. Нет, если, конечно, ты против… — она не дала мне договорить и поспешно кивнула, а я, нагло улыбнувшись, снова обнял ее и, прижав к себе, перевернулся на бок, а потом разжал объятия и встал с постели.

— Ты подумай, а я еще поработаю.

Стоило огромных усилий не рассмеяться, когда я услышал, как от ярости участилось ее дыхание…

Я знал, что Марианна разозлится. Знал, потому что чувствовал сладкий аромат ее желания. Я предполагал, то она постарается меня соблазнить. Даже представлял себе, как бы она это делала. Думал, что будет возбуждать меня прикосновениями, поцелуями. В мыслях я уже насмехался над ее попытками. В этой игре всегда побеждаю я. Всегда.

Но уж чего я точно не ожидал, так это того, что она проигнорирует меня. Сначала я почувствовал, как усилился запах ее возбуждения. Твою мать. Я резко склонился над кроватью и повернул ее обратно на спину, посмотрел в глаза, ожидая увидеть смущение, злорадство, лукавство, что угодно. Но, нет. Ничего подобного. Она ласкала себя так, как будто меня и рядом не было. Я проследил взглядом за ее рукой и шумно вдохнул воздух, увидев, КАК она облизала свои пальчики и скользнула ими под шелк трусиков, слегка раздвинув стройные ноги. Эротично… Это было сногсшибательно наблюдать за ней. Представлять, что это я сейчас так нежно касаюсь ее. Я кожей чувствовал, каким густым стал воздух вокруг нас. А Марианна продолжала себя трогать, сладко постанывая. Ее ресницы дрожали, а рот приоткрылся и мне хотелось пить ее стоны. Я видел, как покраснела бледная кожа, а сама она тяжело и прерывисто дышала, глядя на меня из-под опущенных ресниц. Я снова посмотрел на ее пальчики под прозрачным кружевом и сглотнул, а она в нерешительности замерла, буквально в миллиметре от самого сладкого местечка, и я понял, что и на этот раз выиграю. Пусть даже эта игра не совсем в моем стиле.

— Продолжай, — голос сорвался, — Медленнее, нежнее.

И она не посмела ослушаться. Все так же не открывая глаз, Марианна дотронулась до клитора и вздрогнула. Я простонал вместе с ней, когда она начала двигать пальцами мучительно медленно и прогибаться в такт этим движениям, запрокинув голову, а потом все быстрее, и быстрее… Ее пальцы порхали в хаотичном ритме и мне хотелось рычать от нетерпения. Член уже вовсю рвался из брюк, но я лишь смотрел на нее… А потом увидел как она резко скользнула пальчиком прямо в себя. И я не смог сдержаться:

— Твою мать, Марианна.

Я поднял взгляд и увидел, как она прикусила нижнюю губу. Тогда я еще не знал, что эта картина будет часто являться мне в воспоминаниях: моя жена, раскрасневшаяся, лежащая на спине, с искусанными губами и прикрытыми глазами… ласкающая себя и невыносимо сексуально постанывающая.

Я не выдержал рванул кружево трусиков, чтобы видеть, как ее пальцы исчезают в розовой плоти и блестят от влаги. Хрипло застонав, наклонил голову и коснулся ее лона языком, Марианна тут же схватила меня за волосы, громко вскрикнула. Я сам проник в нее средним пальцем на всю длину и ощутил, как ритмично она сокращается вокруг него, услышал ее резкий крик, но не дал сомкнуть колени, продолжая ласкать ее пальцем и языком одновременно.

Когда последняя судорога стихла, она открыла глаза и, приподняв голову, посмотрела на меня с томной улыбкой. Я же снова наклонил голову и стал ее облизывать. Я чувствовал на своем языке ее вкус — самый сладкий сок на свете. Член уже буквально молил о разрядке. Десны пекло, температура тела зашкаливала. Но я продолжал нежно и неторопливо пожирать ее плоть, миллиметр за миллиметром. Изредка прикусывал кожу и чувствовал, как она выгибается и стонет мое имя:

— Ниииик. Пожалуйста… пожалуйста. Возьми меня. Сейчас.

Все так же продолжая ласкать языком, протянул руку и начал играть с набухшими сосками, заставив ее втянуть в себя воздух и жалобно всхлипывать.

Я же приподнялся наверх к ноющей женской груди и облизал сосок. А затем дунул на него и услышал тихий стон.

Марианна лихорадочно стягивала с меня штаны, пока я уделял внимание другому соску. Она бесстыдно распахнула ноги, дерзко поощряя меня на большее. И я уже не в силах был отказаться от этого пиршества. Я медленно вошел в нее и начал осторожно двигаться. Она была очень горячей и мокрой, горела от нетерпения. Я знал, что она хотела жесткого и страстного секса, но сейчас хотел по-другому. ЧЕРТ, я тоже люблю ворваться в нее со всей дури и долбиться, что есть мочи. Но сейчас я сдерживал себя. Чувствовал, как по спине стекает пот, по телу проходит дрожь от потребности кончить, но не позволял себе сорваться. Это был один из тех редких моментов, когда я не трахал, не брал ее жестко и остервенело, а занимался с ней любовью. Когда казалось, что лучше умереть, чем упустить из виду ее закатывающиеся от наслаждения глаза и пронзительные крики удовольствия.

Она кричала мое имя, судорожно сжимая мой член тугой плотью и царапая спину, толкая меня за ту грань реальности, которая всегда стиралась в ее присутствии. Я зарычал, изливаясь в нее. Марианна, гладила мои волосы, пока я выравнивал дыхание, положив голову на ее плечо и вдыхая воцарившийся в комнате запах бурного секса.

***

Но все мои планы полетели к чертовой матери, как и все в этой гребанной жизни всегда случается "кстати". Воронов захотел немедленно встереться, а я ждал, когда он созреет для разговора. И он созрел, мать его, ночью, когда я все еще думал, что у меня есть время. День… два… неделя. Только его, к сожалению, не оказалось. Хотя, тогда я не мог подумать, что моя жизнь разделится га "до" и "после" нашего разговора.

Утром я позвонил Владу, сообщая о том, что возникли препятствия на пути к границам города. Встретиться пришлось на нейтральной территории, неподвластной ни кланам, ни нейтралам.

Потянулся к бару за бутылкой и налил себе виски. Зорич на мое молчаливое приглашение молча покачал головой. Ну, что же. Как знаешь. Я опустошил бокал и, подхватив портсигар, вышел из машины. В голове начали проясняться мысли. Совсем скоро произойдет то, о чем я мечтал сотни лет. Хочет этого Влад или нет. Вот только, как обычно, мечты осуществляются только тогда, когда уже не нужны вам.

Влад уже ожидал меня возле своеобразной и еле заметной глазу "стены", испещренной лазерными лучами. Напряженный. Челюсти стиснуты, а в глазах полная решимость.

— Какого черта здесь происходит, Влад? Что за херня творится на твоей территории?

Он бросил на меня тяжелый взгляд.

— У нас серьезные неприятности.

— Это я уже понял, — я усмехнулся и закурил сигару, — прости, я бы предложил и тебе, но не хочется остаться без пальцев. — выпустил дым в воздух, следя за выражением его глаз — Тебе известны причины восстаний?

Есть. Он быстро посмотрел на меня и тут же отвел взгляд:

— Это битва за власть, Ник. Так бывало и раньше.

Прищурился, не отводя взгляда от его лица.

— Но не в таких масштабах. Только битва за власть? И ничего личного?

"Ну же скажи, Влад. Докажи, что тебе не наплевать на мое мнение".

Влад чертыхнулся, разом вспылив.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, Ник. Не играй со мной в словесные шахматы. Говори, что это за намеки.

Стало обидно. Он до последнего решил скрывать информацию о сучке Асмодея. Хотя я и ожидал подобного. Не доверяет. Ну, видимо, Мокану, ты все-таки сам не заслужил этого долбаного доверия от брата. Я приблизился к стене и процедил сквозь зубы.

— Это ты. НЕ играй. С нами. Со всеми. Влааад. Я не намекал. Я всего лишь хотел дать тебе возможность самому мне все рассказать.

— Рассказать о чем?

Он слегка прищурился и посмотрел на меня с понимание. "Да, Воронов. Я знаю. Гребаный ад, но я знаю, в какую задницу ты втянул нас всех.".

— Не о чем. О ком? Например, о своей очаровательной маленькой пленнице.

Влад резко выдохнул дым.

— Она должна была стать залогом нашего мира, я собирался рассказать, когда гостил у тебя — ты не дал мне. Все это имеет непосредственное отношение к битве за власть.

Очередная вспышка неконтролируемой злости накрыла с головой. Он пренебрег моим мнением, и меня же обвиняет в этом.

— Я не дал??? Да, я раз пять дал тебе возможность рассказать, но ты строил из себя непонимающего.

— Дочь Асмодея — могла стать гарантией нашей неприкосновенности.

— Но не стала. Не стала, Влад, — сплюнул на землю и выкинул сигару в сторону, — вместо этого ты подставил нас всех. Себя, меня, свою семью, Братство. Всех. Ради чего? Ради твоих амбиций? Жажды мести?

— Ник, твою мать, не нагнетай. Да, я скрыл, у меня были на это причины.

— Проклятье, Влад, о какой причине может идти речь, если в нескольких странах мятежи, и, чтоб ты знал, за Марианной кто-то установил слежку. какая к черту может быть причина, а?

Влад поднял руки в примиряющем жесте.

— Успокойся. Я предвидел такое развитие событий. Смотри, — он достал из внутреннего кармана карту и тряхнул, раскрывая ее, на ней секторы семей клана Черных Львов были отмечены черным, семьи, поднявшие бунт — красным, — вот эти семьи не присоединились к мятежу, вот здесь наши территории будут надежно охраняться резервистами. — он внимательно посмотрел на меня — Я выступлю перед народом и пойдем на Асмодея войной. Мы свергнем его правление раз и навсегда в нашем мире. Вместе мы сила, брат. Это шанс отправить его прямиком в Ад. Поверь, я прежде всего забочусь о благополучии клана и Братства.

Прикурил сигару, разглядывая разноцветную карту в его руках. Мало, Влад, слишком мало нас. С тем планом, что он мне сейчас выложил, мы могли в лучшем случае рассчитывать на скорую и безболезненную смерть. Причем всем кланом. Стиснул зубы, когда в голове неожиданно возникла фотография моей семьи.

— Ты показал мне жалкую кучку своих союзников и хочешь сказать, что искренне веришь, что с их помощью можешь победить Асмодея? Очнись, Влад. Он не просто бессмертный. Он высший демон. Ты даже не представляешь, КАКУЮ опасность он представляет. Ты уже вне закона, Влад. Уже. Я уверен, что у Асмодея давно припасена необходимая бумажка с жалобой на тебя Нейтралам. И нам остается лишь ждать, когда он ее им предъявит. И что ты намерен делать тогда?

Влад недовольно поморщился.

— Напасть первыми, Ник. Взять его гребаное поместье и найти доказательства его вины. Я не прощу этой суке смерти наших близких. Я не прощу ему ни одну смерть наших собратьев. Он уйдет из нашего мира с позором и поджав хвост, но мне нужна ваша помощь. Ваше доверие.

Доверие? Он говорит о доверии, мать его. После того, как сам же благополучно проигнорировал вопрос о нем. Я смотрел на охваченного возбуждением Влада и понимал, что он своего решения не изменит. Вот только король не осознавал, с кем начал эту игру. Или же слишком переоценивал свои силы и подготовку. А я знал, что это нельзя ни в коем случае делать. Я вспоминал об этом гребаном ублюдке слишком часто, наблюдая, как веселятся и играют моя жена и дети. Почти каждый день голову посещали мысли, что все могло обернуться совсем по другому. Стиснул зубы, отгоняя мрачные образы.

— Влааад, ты просто не понимаешь, о чем говоришь. Ты даже не представляешь, с кем начал эту гребаную игру. Если не веришь мне, спроси у Мстислава, что из себя представляет Асмодей.

Влад озлобленно сжал руки в кулаки.

— Да плевать что он из себя представляет. У меня есть козыри. Есть план. И я хочу, чтобы ты пошел за мной. Мы ударим его так как никто и никогда не бил эту тварь. Нас будет много. Со временем, но будет. В этом мире закон это МЫ.

— И ты готов сейчас развязать встречную войну? Готов рискнуть всем? Оказаться один на один с Асмодеем и Нейтралами? Готов к тому, что возможно, всех нас отправят под суд и казнят? Готов? Если ты — да, то я — нет. У меня есть жена и дети. И я не хочу лишиться семьи из-за твоих великих планов мести, Влад. Я пас. Все что я могу — это предоставить тебе пристанище на моей территории.

Влад невольно отступил на шаг назад. В карих глазах читалось недоумение и неверие в происходящее.

— Твою мать, Ник, только не говори, что ты сейчас отворачиваешься от меня. Ты это серьезно? Что значит ты пас? А о чем забочусь я? Не о семье?

— Я не знаю, о чем ты заботишься. Может, и о семье, но твой ход в корне неверный, брат. Я уже побывал в том аду, — Демон раздери эту проклятую стену. Как же хотелось схватить его за плечи и хорошенько встряхнуть. — Твою мать, Влад, твоя дочь тоже там побывала. Нашей семье этого дерьма хватило по горло.

Влад сделал резкое движение вперед и оскалился, показывая клыки. Он был в ярости. По бледному лицу пробегали черные вены, глаза горели красным.

— Дьявол, Ник. Это наш шанс, наш единственный долбанный шанс избавиться от этого урода навсегда и на законных основаниях. — я покачал головой, поражаясь ходу его мыслей. — Не отворачивайся. Эй. Ник. Мать твою. Мы сколько прошли вместе этого дерьма. Демоны убили нашего отца, Лина погибла по их вине. Вспомни, сколько наших собратьев погребены под руинами проклятого банка крови? Вспомни. Он вышел сухим из воды. Ник, посмотри мне в глаза и скажи, что не пойдешь за мной. Посмотри мне, сукин ты сын, в глаза и скажи, что бросаешь меня сейчас.

Сердце сжали ледяные щупальца тоски и безысходности. Каждый из нас принял решение. Я уже знал, что не смогу его разубедить. Как знал и то, что через пару-тройку секунд жестоко разочарую своего брата. Брата, который связывал такие большие надежды со мной.

— Влад, каждое твое слово-правда. И я абсолютно согласен с тобой. И так же, как и ты я готов убить Асмодея. Я готов делать это каждый день тысячами разных способов. Мочить этого гада… Но с меня хватит. Я устал трястись в страхе за свою семью. Твои дети уже взрослые, Влад. А мои слишком малы. Я не могу, брат. Я не принимаю твой план. Мы придумаем другой способ. Не сейчас. Позже.

— Я больше не Король Братства, Ник. Позже уже не будет никогда. Только сейчас. Я возьму его за яйца и буду сжимать так сильно пока они не лопнут. Брат… — Влад покачал головой — я не верю, что ты говоришь мне это. Я не верю. Я рассчитывала на тебя. — следующие слова он практически выкрикнул мне в лицо — Я.РАСЧИТЫВАЛ. НА.ТЕБЯ. МОКАНУ.

Посмотрел ему в глаза. Так и есть. В них все еще горит надежда. Сколько раз мы оставляли все разногласия за спиной и встречали опасность вместе? Плечом к плечу. Влад имел все права требовать от меня этой поддержки. Слишком многое он когда-то сделал для меня. И понимание этого изнутри подтачивало уверенность в выборе правильного решения. Вот только я уже не имел никакого права так рисковать своими детьми и женой. Произнес медленно, не повышая голоса. Он поймет. Я надеюсь на это.

— Значит, в этот раз ты ошибся, Воронов. Я свое слово уже сказал. И это слово НЕТ.

На мгновение Воронов закрыл глаза, смиряясь с поражением. Но когда открыл их в них царила все та же решимость.

— Значит, я пойду в этот бой один, и я подниму клан без тебя, Ник.

Упрямый сукин сын.

— Какой клан, Влад? Уже нет никакого клана. Ты сам отлично знаешь, что он сейчас расколот как минимум на две части. И одна из них не поддерживает тебя. Более того, они готовы выдать тебя и всех твоих родных Асмодею, лишь бы только прекратился тот ужас, который сейчас с ними со всеми происходит. Так что ты представляешь сейчас только половину клана, — сделал паузу, обдумывая свои последующие слова. Понимая, как воспримет их он — Отдай мне вторую часть, Влад, и я постараюсь поднять ее и успокоить.

Влад резко опустил руки. В глазах явно читался шок. Этого он точно не ожидал.

— Ты… ты хочешь расколоть клан, Ник? Ты не только отворачиваешься от меня, ты хочешь разделить нас на части?

Я покачал головой.

— Нет, Влад. Он уже давно расколот. С тех самых пор, как начались мятежи. Тогда Черные львы перестали быть одним единым. И я не отворачиваюсь от тебя. Ни в коем случае. Но если я вижу, как ты ведешь нас всех к верной гибели, я сделаю все возможное, чтобы спасти стольких, скольких смогу. Зачем тебе подданные, которые будут мечтать о твоей смерти, готовые предать тебя при первой возможности? Отдай их мне.

Он медленно выдохнул, а потом усмехнулся, разглядывая мое лицо так, будто видит впервые.

— Все. Хватит. Я тебя понял. Завтра тебе пришлют по электронной почте все бумаги.

Я мог… черт… я мог быть не таким наивным идиотом, спасибо Мокану, что тыкнул меня в это дерьмо еще раз и показал мне чего ты на самом деле стоишь. Давай убирайся, трусливо поджав хвост. Я подпишу. Все это по праву твое. Забирай и катись к такой-то матери. Ты всегда хотел власти, теперь ты ее получишь.

А это больно. Когда в очередной раз тебе указывают твое место. Причем делает это некто важный и дорогой для тебя. Я понимал, как он воспримет мое требование. Понимал, что в его глазах снова стану корыстным подонком, затесавшимся в его семью. Тем не менее, я и предположить не мог, как сильно будет саднить в груди от этого презрительного тона.

— Влад. Твою мать, Влад. Посмотри на меня и хорошо запомни мои слова: если бы сейчас я был один, я бы играл на твоих условиях. Но сейчас у меня есть семья. Это же и твоя семья, Воронов. Твоя дочь и внуки. И я должен, понимаешь, должен, заботиться о них. Потому что больше некому. И моя жажда власти здесь абсолютно ни при чем. А насчет бумаг — я хочу подписать их сегодня. Завтра может и не быть для нас. Так что поторопись с этим. У меня все.

— Позаботься о моей дочери и внуках, Ник. Поклянись, что сделаешь все, чтобы они остались в живых и уведи их, когда я введу армию в твой город, пройду победным парадом по твоим улицам и рядом со мной знамя победы ты не будешь держать. Иди, Ник. Только сначала поклянись, что сделаешь все чтобы моя дочь, МОЯ семья остались живы… и иди. Это твое право. Сейчас я рад, что отец мертв, ему бы было больно, как и мне.

Вот он. Его ход конем. Знал, как задеть, да побольнее. Прикусил щеку с внутренней стороны. Только не вспыли, Мокану. Этим ты только выдашь себя. Теперь ты не имеешь права разыграть не ту карту. Я прищурился, наблюдая, как плотно сжал губы мой брат, теперь находящийся по ту сторону баррикады.

— Поверь, Влад, я как никто другой, хотел бы, чтобы твои слова оказались вещими. НО я знаю, что это не так. Клясться я не буду, потому что никогда не даю клятв.

Влад молча развернулся, даже не попрощавшись, и направился к своей машине. А я до последнего стоял у лазерного ограждения, провожая его взглядом. И только когда "Мерседес" рванул с места, а я уже садился в собственный автомобиль, мысленно прокручивая наш диалог, в голове вдруг послышался голос брата "Я больше не Король Братства, Ник…" Вот оно. Какого хрена? Как я мог пропустить эту информацию? Возможно ли, что именно это скрыл от меня глава ищеек?

Глава 4

Я зашел в кабинет и громко хлопнул дверью. Ну, спасибо, братец, удружил. Заварил кашу, которую и вместе нам не расхлебать. Подошел к стойке и плеснул себе виски. Я чувствовал, как меня рвет на части от злости и безысходности. Нужен был план дальнейших действий, но тот, что постепенно складывался в голове, мне кардинально не нравился. Я продумал десятки вариантов, пока ехал после встречи с Вороновым в ближайшую гостиницу. А после — и в самолете на пути в Лондон, но ни один из них не казался более вероятным, чем тот, что я считал наименее приемлемым. Только не сейчас. Не после того, что произошло три года назад. Не тогда, когда мы были по — настоящему, безоговорочно счастливы, пусть и не такое долгое время.

Хотя… Осушил бокал одним глотком и снова потянулся к бутылке. По большому счету, других вариантов я пока не видел. Да, пусть тот, к которому я все больше склонялся, и будет весьма болезненным для нас, но он, по крайней мере, способен обеспечить безопасность моей семьи. И помощь королю. Истинному королю братства.

Встреча с Альбертом прошла не совсем так, как я рассчитывал. Нет, конечно, я не настолько наивен, чтобы думать, что Эйбель с распростертыми объятиями пойдет на встречу. Но все — таки предпосылки к положительному для меня итогу встречи имелись.

Более того, этот напыщенный болван вместо того, чтобы адекватно и сразу согласиться на встречу, выгодную нам обоим, долго ломался. Как будто я с ним не разговаривать собирался, а целку его рвать. Сука. Я даже удивился, что он позвал меня к себе домой. Хотя, он, несмотря на замашки настоящего индюка, дураком явно не был. И, видимо, поэтому не захотел разговаривать со мной на публике. Ведь неизвестно еще, чем обернется надвигающаяся война, так зачем светить себя заранее с одной из сторон? Умная сволочь.

Пока ехал к нему, тщательно обдумывал, ЧТО ему скажу. Был практически уверен, что он сразу согласится. Так как, несмотря на пошатнувшееся положение Влада, Черные львы все еще достаточно сильны, и объединение клана актеров и художников с европейскими Черными — довольно неплохой способ упрочить положение Северных львов и их предводителя. Особенно в свете последних событий.

Черт, да, я даже приказал бумаги приготовить и подвезти их к дому Альберта. Однако, позднее оказалось, что я значительно поторопился. Эйбель пригласил меня в гостиную и, предложив виски, начал рассуждать на тему о необходимости быть особо осмотрительным в "такое нелегкое для всех время". Я слушал его краем уха в то время, пока меня разбирала злость от осознания того, что Альберт не подпишет в ближайшее время бумаги об объединении кланов. Я знал, что внешне остаюсь таким же равнодушным, как и зашел в этот дом, но чего мне стоила эта показная невозмутимость…

— Николас, познакомься, это моя родная сестра Изабэлла. Бэлла, это князь нашего братства Николас Мокану.

К нам присоединилась стройная блондинка. У девушки была тонкая талия, высокая грудь и длинные ноги, но что-то меня отталкивало в ней. Может быть, хищный взгляд ее холодных серых глаз. Она смотрела так, будто в мыслях уже раздела меня донага и вовсю трахала.

— О, тот самый Николас Мокану, — Говорит с придыханием, выделив голосом "тот самый". — Как же, наслышана о Вас, Николас.

Еще бы ты не была обо мне наслышана. Такие шлюшки, как ты, всегда любили обсуждать меня. Но играть свою роль мне надо до конца, и потому, лениво улыбнувшись, подыгрываю ей:

— Дааа… И что же именно Вы, милая Бэлла, обо мне слышали?

— Очень многое из того, о чем не могу думать спокойно. — Она посмотрела прямо в глаза и медленно облизнула нижнюю губу.

— Не думал, что мысли обо мне заочно Вас, — сделал паузу, будто подбирая нужные слова — …возбудили. Учитывая то, что я, — нарочито медленно оглядел ее с ног до головы, задержавшись взглядом на груди, — сам пока не приложил к этому усилий. По крайней мере, пока.

Она захлопала глазами, видимо, не ожидая, что я стану так говорить в присутствии ее брата, который тут же повернул разговор в нужное русло.

В общем, поездку к немцу нельзя считать успешной в полной мере, но и неудачной она не была. По крайне мере, теперь я знаю, как можно воздействовать на старика Аби в случае чего. И его блондинистая сестра, уверен, неплохо сослужит мне в этом.

***

Я поймал за локоть проходившую мимо столика официантку и попросил повторить заказ. Она улыбнулась и, виляя задницей, отправилась выполнять его. Затянулся сигарой и лениво посмотрел на танцовщицу. Уже минуты две она работала практически на меня одного. Стриптизерша сексуально извивалась под музыку и бросала многообещающие взгляды. Вот она прогнулась почти до самого пола и улыбнулась мне. Раздраженно положил купюру на утонувшую в блестках сцену и отвернулся от блестевших чистой похотью глаз. Прости, детка, но твои телодвижения для меня интересны ровно настолько же, насколько и рост популяции сурикатов в Африке.

— И все-таки Николас Мокану не меняется, чтобы о нем ни говорили.

Изабэлла подошла ко мне и прижалась щекой к щеке, имитируя поцелуй, и потираясь уже возбужденными сосками о мою грудь. Практически течет и уже готова согласиться на все, что угодно. Даже несмотря на то, что я ничего и не предлагал. Спросите, как она здесь оказалась? Это я ее пригласил. Когда уже сегодня Альберт на мой звонок ответил, что ему необходимо еще время подумать, я понял, что пора действовать другим способом. Время поджимало. Я оставил в одиночестве свою жену. Мои дети были, пусть в безопасном месте, но все же вдалеке от родителей. А брат, наверняка, вовсю проклинал меня как предателя. И у меня совсем не было ни этого самого времени, ни особого желания ждать, пока немец снизойдет до подписания нужных бумаг.

До последнего надеялся, что не придется его применять, но не повезло. Итак, настала пора применить особый метод культурного убеждения строптивых особ, исключающий угрозы и запугивание. Метод Мокану. Надо будет запатентовать его. Я уже собирался набрать своим, чтоб пробили телефон его сестры, как мне позвонили на сотовый:

— Николас, это Вы? — Глубокий голос Изабэллы я узнал сразу.

— Изабэлла, когда я слышу такой сексуальный голос, меньше всего мне хочется, чтобы его обладательница обращалась ко мне на "Вы".

Она сексуально рассмеялась. Причем, это прозвучало так, будто девушка ставила свой смех часами, записывая на диктофон, а затем прослушивая.

— Негодяй. И как же ты догадался, что это я?

— Ну, скажем так, — небольшая пауза, — я ждал твоего звонка.

— Ммм, — хриплый смешок, — …и зачем?

А затем, что согласен даже оттрахать тебя, лишь бы твой недоумок-брат подписал чертов договор. Но вслух произнес совершенно другое:

— Ну, может быть, затем, что ты меня заинтересовала так, как никто в последнее время. И я не прочь бы увидеться. Без присутствия твоего брата. Ты хочешь встретиться, куколка?

— Да, очень, — кто бы сомневался. А вот сейчас будет небольшая проверочка. Хотя я уже и имел довольное четкое представление о ней после вчерашней встречи.

— Детка, я сейчас в стриптиз-клубе "ХХХ". Знаешь, где это? Ну, и отлично. Давай, тогда подъезжай. Буду тебя здесь ждать.

— Хорошо, я скоро буду, Мокану. Смотри не уйди оттуда.

Бинго. Какая разница в какой семье родилась женщина, она может быть аристократкой или уличной торговкой, суть ее одна и та же — обычная похотливая сучка.

И теперь Изабэлла Эйбель стояла передо мной в коротеньком черном платье с глубоким декольте и улыбалась, ожидая ответа на свою реплику.

— Бэлла, девочка, Мокану настолько совершенен, что ему нет смысла меняться. Кто бы чтобы ни говорил.

— Но я слышала, что ты верен своей жене Мар…

Я не дал ей договорить. Мне не понравилось, как звучало имя Марианны в ее устах. Казалось, будто оно становится грязным. Поэтому я вздернул одну бровь и сказал:

— Н-да, а я-то думал, что ты захотела встретиться со мной, а не с Марианной. Мы можем поехать сейчас ко мне домой, и ты там познакомишься с моей женой и расскажешь все, что слышала обо мне. Как тебе такой план?

Изабэлла скорчила гримасу и отрицательно покачала головой:

— Ну, уж нет, Мокану. Раз уж я заполучила тебя в свое пользование, неважно на какое время, я не собираюсь делить тебя ни с кем.

Я самодовольно улыбнулся и, обхватив ее за талию, направился в сторону VIР-кабинок.

С Изабеллой я попрощался ближе к двум часам ночи. Думал, надолго меня не хватит, ан нет, продержался с ней около трех часов. Нет, никакого секса не было. Меня буквально коробило от мысли трахнуть эту шлюху. Иногда совершенно необязательно заниматься с женщиной полноценным сексом. Достаточно намеков, легких полутонов, движений рук и головы, вовремя измененного тембра голоса… И она уже счастлива настолько, будто ее имели несколько часов кряду.

Тем не менее, все это время блондинка неутомимо меня соблазняла. То наклонялась так, что грудь буквально вываливалась из декольте, то ногу на ногу перекладывала. Шерон Стоун, мать ее. А я смотрел на это и понимал, что будь здесь со мной Марианна, ей бы не пришлось применять ни один из этих методов, чтобы возбудить меня. Мне бы хватило тонкого аромата ее желания или влажного блеска глаз, чтобы сойти с ума и наброситься на нее.

И все же результат стоил потраченного времени. Изабэлла полностью согласилась со мной в том, что один сильный клан лучше двух слабых и расшатанных. И, что немаловажно, заверила меня в том, что обязательно поговорит с братом на эту тему. А малышка, как я отчетливо понял, имела немалое влияние на своего родственничка. И это значило, что уже можно возвращаться в Англию. И там уже начинать играть первое действие спектакля.

***

Еще перед вылетом из Лондона я отдал приказ охране никого не впускать на территорию нашего особняка. Равно как и не выпускать. Знал, что это не совсем справедливо по отношению к Марианне. Но так же и понимал, что это было единственным верным решением на тот момент, учитывая сообщение об установленной за ней слежке.

Теперь я уже подъезжал к дому и старался успокоиться: еще в клубе мне позвонили из охраны и сообщили, что Марианна вопреки моему запрету все-таки покидала дом.

К ней, видите ли, приезжала близкая подруга, жена моего партнера по бизнесу, частенько проводившая время у нас, и они вдвоем куда-то ездили. Ну, о том, что она способна нарушить мои запреты, я не сомневался. Неприятно, но такое уже бывало. Но вот тот факт, что охрана допустила подобное, это уже нонсенс. А уж, когда я думал о том, что эта самая подруга вполне могла быть послана нашими врагами, то вся спина покрывалась холодным потом.

Марианна стояла возле гаража и смотрела на меня, не отрываясь. И то, как она стояла на лондонском ветру, обхватив руками тонкие плечи, заставило сердце сжаться от нежности. Такая хрупкая, но в то же время решительная. Даже сидя в машине, я чувствовал ту злость, которую она сейчас испытывала. Загнал машину в гараж и подошел к ней.

— Здравствуй, дорогая, — Обхватил руками ее замерзшие пальчики и поднес к губам.

— Мне тут сообщили что ты сегодня неплохо покаталась?

— Доброе утро дорогой. Ты тоже очень неплохо покатался в эти дни.

Она злится. Нет, скорее в бешенстве. Глаза горят, дыхание хаотично вырывается из груди, а щеки окрасил румянец негодования. До боли захотелось прижать ее к себе и покрыть поцелуями ее сердитое лицо, преодолевая напрасное сопротивление, а затем, когда она уже начнет оттаивать в моих объятиях, закинуть ее на плечо и отнести в спальню, где я наказывал бы ее до самого утра. Но я не мог этого позволить себе сейчас.

— Сейчас мы говорим не обо мне. И даже не о том, кто и как проводил время. — Сжал ее руки. — Мы говорим, о том, что ты проигнорировала мое требование не покидать пределы дома.

— А ты, — она вырвала руку и ткнула указательным пальцем мне в грудь, — посмел вести за моей спиной политические игры, Ник. Ты посмел скрывать от меня то, что сейчас происходит в братстве, и ты посмел разделить нашу семью на части.

— Малыш, повторяю, сейчас я хочу знать лишь одно, — я приблизился к ней и наклонил голову, удерживая ее взгляд, — какого хрена, ты выходила из дома, Марианна?

Она прищурилась:

— Я не твоя служанка. Быть женой Мокану — не значит быть твоей рабой. И с каких пор я должна спрашивать разрешение для совершения самых обыденных действий? Ты же не спрашиваешь моего разрешения и шатаешься по притонам в поисках приключений, когда семью рвет на части.

Я почувствовал, как в голову со всей дури ударила ярость. Каждое ее слово было одновременно и заслуженным, и несправедливым. Сам не понял, как схватил ее за горло рукой и прошипел:

— Нет, ты не моя раба, Марианна. Ты моя жена. И должна в точности делать так, как я говорю. Потому что ЭТО — не моя блажь. В первую очередь, я забочусь о твоей безопасности, понимаешь? — Я слегка сжал руку и продолжил. — Ты моя жена, и значит должна слушаться меня. Беспрекословно. И мне глубоко наплевать, отец, мать, брат или сестра. А тем более, подруга. Если я сказал, ни с кем и никуда, то будь добра — слушайся.

Она опешила от моих слов и со всей силы вцепилась в мою руку. Ее буквально трясло от злости:

— Я твоя жена, но я не вещь, Ник. Запрещая, объясни почему, возможно тогда я послушаюсь. А сейчас ты пьян. Отпусти. Ты делаешь мне больно.

Верно, малыш, я пил. Хлестал виски в самолете, стараясь заглушить в себе последние остатки того, что люди называют совестью. Так как отчетливо представлял себе, что нас с тобой ждет дальше.

Усмехнулся, но все же ослабил хватку:

— Больно, Марианна? Брось, ты отлично знаешь, КАК я делаю больно. А это, — я снова нажал на шею, — это же так… ни о чем… Я просто хочу, чтобы ты знала, если я что-то запрещаю, значит на это есть причины. Важные причины. И если я не раскрываю тебе их, то значит и не надо, чтобы ты знала. Просто выполняй мои требования, и у нас не будет никаких проблем. — Наклонился и издевательски провел языком по ее губам. — А сейчас, малыш, лучше зайди в дом.

Только отвернулся, чтобы уйти, как услышал презрительное:

— Не смей ко мне приближаться после своих шлюх.

Проигнорировав замечание о шлюхах, я резко развернулся к ней и вздернул бровь:

— Даже так?

— Меня тошнит от тебя. Я видела тебя с ней. Не считай меня покорной идиоткой, Мокану.

В ее голосе слышались слезы, но моя девочка сильная. Она не срывалась, хоть и тряслась от злости и обиды. А я все сильнее сжимал руки в кулаки, сдерживая себя от желания прижать ее к себе и успокоить, уверить, что нет никакой другой женщины, что она может выходить куда угодно, как раньше, когда достаточно было лишь предупредить меня по звонку о своих перемещениях. Пришлось задушить в себе внезапный порыв.

Шагнул к ней навстречу и, склонив голову набок, спросил:

— С кем ты видела меня, Марианна? Ты хоть спросила, кто это? Сразу сделала свои выводы, — С яростью посмотрел на нее и отвернулся, шагая к дому.

Но чувство тревоги не отпускало, все больше разрастаясь. Все-таки не хотел, чтобы у нас с ней было все вот так. Не надо было, чтобы она видела меня с блондинкой…

***

Я направился прямо в кабинет и позвонил в охрану. Кое — кто явно не понимал, у кого на службе находится. И следовало наказать подонка, тем самым преподав урок остальным. Вызвал к себе заместителя Серафима Дэна.

— Итак, быстро, коротко и четко. Кто и почему позволил моей жене выйти за периметр?

— Господин, к Госпоже приехала…

— Мне насрать, кто к ней приехал. Отвечай на мой вопрос: кто и почему позволил ей уйти из дома?

Парень побледнел и опустил взгляд. Затем, видимо, собравшись с духом начал:

— Господин…

Я налетел на него и, схватив за грудки, прорычал:

— Кто?

— Я, Господин — сдавленно выдавил из себя охранник.

Идиот тупоголовый. Я оскалился, обнажив клыки:

— Почему? Что из моего распоряжения, твою мать, ты не понял, Дэн?

— Господин, но ведь Вы знаете…

— И ты, вместо того, чтобы послать их или хотя бы позвонить мне и сообщить обо всем, наложил в штаны и беспрекословно послушался каких-то недоумков? — Я встряхнул его.

— Отвечай, тварь, — Он коротко кивнул, и я ударил парня. Сильно и смачно. Голова откинулась назад, из носа пошла кровь.

— Значит, так, запомни: в этом доме ты выполняешь мои и ТОЛЬКО мои приказы. Ни Марианны, ни ее подруг, ни короля, ни Бога, ни Дьявола, никого бы то ни было еще. Только мои, ты понял?

Придурок дышал с трудом:

— Я понял, Господин, но… Она была так расстроена…

Я ударил его еще раз. Парень упал, и я сел на корточки и, схватив за голову, приблизил его лицо к своему:

— Госпожа была расстроена, а ты хотел успокоить ее, да? Отвечай.

Дэн слегка кивнул, глядя на меня расширенными от страха глазами.

— Запомни: никто. Ни король, ни Марианна, ни ее брат или сестра. Ты подчиняешься только мне. И никому больше.

Я с силой толкнул его так, что голова несчастного ударилась о стену, и встал на ноги. Подошел к телефону и позвонил Серафиму.

— Серафим, значит так. Сюда ты назначаешь себе другого зама. Только смотри, чтобы был обученным. Мне сопляки здесь не нужны. А Дэн у нас занят — у него круглосуточная вахта с сегодняшнего дня. И, да, он у нас пару-тройку дней на голодном пайке будет. Никакой крови.

Положил трубку и, даже не повернувшись к охраннику, сказал:

— Все. Свободен.

Сел в кресло и, откинув голову назад, закрыл глаза. Не был бы вампиром, можно было бы надеяться на то, что все это всего лишь дурной сон. Что совсем скоро я проснусь. И мне не надо будет отправлять свою жену и детей как можно дальше от себя для того, чтобы спокойно сделать то, что я собирался.

— Долбаный Асмодей, — стукнул кулаком по столу. Как бы не противилось этому все мое существо, но мне придется на время стать одним из верных его слуг. Снова. Пусть Влад думает, что брат оставил его. Пусть презирают Изгой и Габриэль за трусость. Но пока что Николас Мокану будет вести тихую и мирную жизнь на противоположной стороне баррикад. Правда, ключевое слово здесь все — таки "тихая".

Но больнее все же от того, что снова придется причинить боль Марианне. Как бы я ни тешил себя иллюзиями об обратном, без этого не обойтись. Только доверься мне, малыш. Поверь, что мне не нужна ни одна блондинка рядом. А, вернее, нужна. Даже очень. Но совершенно не для того, чтобы занять твое место.

Глотая слезы, сжимая руки в кулаки я пошла за ним в дом. Меня трясло, он ушел от разговора, уклонился как он всегда это любит делать. Недосказанность его конек, а я ненавижу, когда остается неясность. Я хотела получить ответы на свои вопросы. Я хотела понять, что сейчас происходит. Почему мне запретили выходить из дома? Почему я не получила ни одного объяснения. Поднявшись по лестнице, я остановилась у кабинета мужа. Я слышала все, что он говорил Дэну. Слышала это ледяной тон, звук удара… эти вкрадчивые нотки от которых у всех начинало биться сердце в горле от страха, от паники. Николас Мокану страшен в гневе, и я об этом никогда не забывала, но сейчас мне стало жаль этого паренька. Он не в чем не виноват. Я заставила его открыть ворота. И я обещала, что с ним ничего не случится если он выполнит мой приказ. Получается я солгала. Мой муж лишил меня возможности отдавать приказы в этом доме. Дэн выскочил из кабинета, и я почувствовала, как внутри поднимается волна злости. Я толкнула дверь кабинета и увидела, как муж метнул на меня горящий взгляд и тут же отвернулся к бару, доставая бутылку виски.

— Мы не договорили, Ник. Не нужно уходить от разговора. Теперь ты наказываешь охранников? За мое своеволие? Они не виноваты, что по статусу должны подчиняться и мне тоже. Они не знают, что ты вдруг решил отобрать мои права хозяйки этого дома.

Он слушал меня, а сам наливал себе виски в бокал. Повернул ко мне голову и лениво произнес:

— Я наказал его не за твое, а за собственное своеволие. Ему был дан четкий приказ. Он его не выполнил. Марианна, какая разница кто по ту сторону забора? А если бы твоя подруга приехала не одна и привела за собой наших врагов и тебя бы застрелили или похитили?

Я задохнулась от его слов и уже собралась ответить, но он остановил меня:

— Неважно, кто и зачем. Важно, что он не послушался меня. Милая, я раньше и за меньшее мог сердце вырвать.

— Ник, ты понимаешь, что унижаешь меня этим, выставляешь бесправной в этом доме? В нашем доме. Ты разругался с отцом, ты рвешь меня на части, и я должна делать какой-то нелепый выбор.

Он криво ухмыльнулся:

— Ты уже не в первый раз оказываешься в такой ситуации. А свой выбор ты сделала уже давным-давно. И теперь уже поздно менять свое решение. Ты со мной. И делаешь все так, как я скажу. И, Марианна, желательно без лишних вопросов.

— Ник, что происходит? Ты отдаляешься от меня. Ты… я не узнаю тебя. Ты… как чужой, Ник. Почему?

Мне казалось я задыхаюсь, казалось, что сейчас в этой комнате пусто и хоть он и стоит в нескольких метрах от меня — он далеко, не со мной, не рядом.

Ник подошел ко мне и вдруг прижавшись лбом к моему лбу, прошептал:

— Я не чужой, малыш. Я все тот же. Ты забыла, кто я? Я такой, какой я есть и не жди от меня иного.

Мне до судороги захотелось обнять его, рывком, спрятать лицо у него на груди и зарыдать. Это было временное облегчение, вот этот его голос, вот эти слова, а потом снова тот запах духов… чужих. Его руки на ЕЕ талии. Вот эти самые руки, родные руки. Которые сейчас касаются моих плеч. В этот момент стало невыносимо больно. Я отшатнулась от него и глядя в глаза, срывающимся голосом тихо сказала:

— Я никогда не забываю кто ты. Ты не даешь мне забыть.

Я вышла из кабинета, чувствуя, как слезы все же катятся по щекам. Есть вещи, через которые переступить невозможно.

Я могу простить ему все, но я не прощу вот этого дикого чувства безысходности, когда я должна выбирать между ним и отцом. Это невыносимо. Это сводит меня с ума. Даже то, что я видела его с той женщиной, все меркнет, перед чувством этой безысходности. Ник запретил кому бы то ни было появляться на территории поместья, он обращается со мной как со своей вещью, и он напомнил мне, что я должна его бояться. Нет, хватит, я не боюсь, я видела от него слишком много боли, чтобы ломаться каждый раз, когда он приказывает мне или звереет, не сдерживая эмоций. Я, наверное, уже прошла тот этап, когда дрожала от его гнева. Сейчас я хотела одного — уехать к детям. Рядом с ними меня не будет пожирать тоска, я не буду видеть, как начинается война между двумя мужчинами которых я люблю, самыми главными мужчинами в моей жизни — моим отцом и моим мужем.

Я не приму твоих решений Ник, ведь ты не принимал в расчет мое мнение, мои чувства, мою боль и тоску.

Я вернулась к нам в спальню, несколько секунд смотрела на нашу постель, а потом решительно вышла оттуда и направилась в комнату Ками. Завтра прикажу слугам оборудовать для меня в доме другую спальню. Я больше не буду безропотной овцой на заклании, я тоже имею право голоса и право, чтобы с моим мнением считались. Я вошла в детскую и заперлась на ключ изнутри. Да, он разнесет дверь в щепки ели решит зайти, но он будет знать, что я этого не хочу. Бросилась на постель, и инстинктивно обхватив подушку руками зарыдала. Я еще не понимала, что это начало конца. Начало моего осознания того, кто такой на самом деле Николас Мокану и что я значу для него. Приоритеты были расставлены и я… я далеко не на первом месте в его списке жизненных ценностей, я скорее приложение к вальяжной жизни хищника, легкая добыча, которую можно легко заманить в свои сети.

Но и я изменилась, Ник. Я выросла рядом с тобой. Я уже не та девочка, которая смотрела на тебя восторженными глазами и внимала тебе как Богу. Я взрослая женщина и не хочу, чтобы ты ломал меня, подминал под себя. Я устала. Я хочу жить, дышать улыбаться, смотреть как растут наши дети и быть счастливой. Только я почему-то не уверенна, что ты сможешь мне все это дать, потому что моя любовь к тебе, она как безумие, которым горит моя душа, а ты… ты убиваешь меня ядом жестокого безразличия, но ведь всегда есть предел… когда любовь может умереть, захлебнуться в агонии… и я… я боюсь утонуть в пустоте. Я боюсь разочароваться в тебе…

Глава 5

Когда я выходил из душа, я уже знал, что Марианны нет в нашей спальне. Так уж сложилось: я всегда чувствовал кожей ее присутствие рядом. Сейчас же я ощущал лишь холод пустой комнаты вокруг себя, и откуда-то появилось нестерпимое желание найти ее. Найти Марианну и успокоить. Я знал, что она чувствует. Я читал это в ее глазах, позе и словах. Моя девочка не просто обижена, она в полной растерянности от того, что не понимала происходящего. Я ощущал собственным телом ту боль, что сейчас терзала ее, разрывая Марианну буквально пополам.

Обо всем этом я знал и без ее слов. Вот только не мог ничего сделать, чтобы изменить это состояние. Пока не мог. Вопрос о том, чтобы рассказать все подробности нашего с Серафимом плана моей жене, даже не стоял. Узнай, она, что я задумал, ни за чтобы не согласилась со мной. Более того, уверен, стала бы мешать в осуществлении задуманного.

А то, что мой план уже совсем скоро вступит в действие, я понял после звонка Альберта. В котором глава Северных сообщал, что согласен подписать договор об объединении двух кланов. Что же, Мокану, неплохо поработал. Вот только даже это не приносило облегчения. Наоборот, все больше сжималось сердце от предчувствия беды большей, чем сейчас угрожала нам. Долбаная интуиция.

Правда, немец уточнил, что проект документа разработают его юристы. А это значит, что он готовится выторговать себе нехилые дивиденды с заключения этого соглашения. Надо будет немедленно вызвать к себе Серафима и все — таки подготовить и свой вариант договора.

Все это я обдумывал, пока шел по коридору в сторону комнат детей. Я знал, что Марианна в одной из них. Она всегда в моменты меланхолии приходила туда, даже если самих детей не было дома. Заглянул в комнату Сэми, и, убедившись, что она пуста, подошел к маленькому царству моей принцессы.

Я дернул ручку, но она не поддалась. Вот это сюрприз, Николас. Меня захлестнуло бешеное желание сломать эту гребаную дверь к чертям собачьим. Зайти в комнату и напомнить Марианне, как я ненавижу запертые двери. Я чувствовал, как кровь со скоростью света гнала по венам, и удлинялись клыки. Твою же мать. Она отлично знает, что какая-то хлипкая деревяшка для меня не преграда. Просто таким способом решила показать мне мое место. Я уже занес руку, чтобы снести это препятствие, но в последний момент остановился.

Если она хочет поиграть в обиженную невинность в последние дни нашего совместного пребывания, то пусть так и будет. Я развернулся и пошел обратно в спальню, напоследок громко бросив ей:

— Это был твой выбор, Марианна.

Намного позже, уже после телефонного разговора с Зоричем, в котором приказал ищейке достать мне всю информацию об Изабэлле Эйбель, я сидел в кабинете, заливая в себя один за другим бокалы виски и борясь с желанием подняться наверх к Марианне. К этому времени я уже пару раз набирал номер Влада, но упрямый сукин сын, похоже, включил меня в черный список. Хотя, наверное, это все-таки произошло не сейчас. Иногда казалось, что брат меня из этого списка даже и не исключал.

Конечно, чего греха таить, подобное чаще случалось все же по моей собственной вине. Когда решения принимались вот так. Единолично. Только, как показали события трехгодичной давности, иногда из-за необдуманных или же эгоистичных действий одного страдают сотни и даже тысячи невинных.

Этого дерьма я сполна наелся в последней войне против демона. Теперь подобное предстоит сделать Владу. Не было ни капли сомнений в том, что Воронов сейчас совершает те же ошибки, что и я не так давно. Вот только, как говорится, со стороны всегда легче увидеть чужие промахи.

Уже завтра я подпишу с Эйбелем контракт и официально стану не только отделен от брата в глазах общества и, что важнее, Асмодея, но и стану, в какой — то мере, его прямым конкурентом. Конкурентом за власть, влияние, бизнес. Для Влада я стану подлым предателем, ради корысти поправшим принципы нашего отца. А Марианна убедится в который раз, что тот, кого она полюбила, не что иное, как придуманный ею самой образ.

И в такой ситуации время играло против меня. Чем больше я тянул с тем, чтобы отправить Марианну в поместье на нейтральной территории, тем больше становилась вероятность неблагоприятного исхода всей этой истории для нашей семьи.

***

Вчера мы подписали с немцем договор об объединении кланов. Изабэлла терлась об меня, как голодная кошка, совершенно уже не стесняясь присутствия братца и Серафима рядом. Все шло по накатанной. Именно так, как я и планировал. Вот только сейчас, сидя в одиночестве в собственном кабинете, я не чувствовал никакого удовлетворения на этот счет. Каждый шаг вперед, что я делал для достижения поставленной цели, отбрасывал меня на пять или десять шагов назад в отношениях с любимой женщиной.

Прошло два дня с момента той ссоры, а мы с ней не перекинулись ни словом. Это было не просто тяжело. Это было больно даже на физическом уровне.

Думаю, такую боль можно сравнить с мукой умирающего от жажды человека. Когда он сидит напротив целого графина с кристально чистой прохладной водой, но не может утолить своей жажды, потому что его отделяет от вожделенного желания непробиваемая прозрачная стена.

Примерно подобное чувствовал и я. Вот только в нашем случае это было тяжелее вытерпеть. Потому что эту самую стену воздвиг я. И только мне по силам было снести ее. Да мне это было по силам… Но в то же время я не мог, я мать его, не мог ее раскрошить, взорвать, разбить, потому что там за этой самой пресловутой стеной, нас ожидала целая бездна крови, боли и потерь… страшных потерь, невосполнимых.

Зашел слуга и доложил о приезде Серафима. А после появился и сам ищейка, который поведал о последних событиях в том мире, в котором оставался Влад, и отчитался по заданным ему ранее вопросам об Изабэлле. Также он рассказал и о том, какие нам предстоит заключить контракты с учетом нового положения и недавно созданного клана.

Подошел к бару и предложил Зоричу виски, заранее зная, что он откажется. Тот вдруг прервал свою речь о договорах и осторожно поинтересовался о том, как поступить с теми наблюдателями, что оставались в доме каждого из членов моей семьи. Хороший вопрос, если брать во внимание тот факт, что в мятежное время остаются единицы тех, кому можно безоговорочно доверять. Я сел в кресло и, пожав плечами, прикурил сигару. Прищурился, глядя на Серафим. Просто образец невозмутимости. Готов голову дать на отсечение, что у него в мозгу постоянно крутятся тысячи шестеренок, но вы никогда не увидите этого. Только те эмоции, которые он считает нужными показать. А Зорич таковой признает только одну — полную невозмутимость.

Выдохнул дым в потолок:

— Пусть остаются на местах. Наблюдение за ними не прекращай. И насчет Влада… Не поверю, что ты не сможешь найти хотя бы одного способного вампира, который мог бы регулярно поставлять нам информацию из королевской резиденции, — я поморщился, заметив секундный блеск в его глазах, — вернее, из особняка Воронова. На этом все, Зорич. Ты свободен.

Опустошил бокал и, машинально потянувшись за бутылкой, остановил, собравшегося уйти, ищейку:

— Кстати, Серафим, ты должен будешь совсем скоро отвезти Марианну в одно из моих поместий. Да, в сопровождение ей отправь своего бывшего зама… как там его. Дэна. Думаю, после преподанного недавно урока парень горит желанием доказать, что он исправился.

Зорич коротко кивнул и склонил голову на бок, во взгляде появилась заинтересованность:

— Все-таки, Николас, ты решил…

— Именно. Будем придерживаться плана с Изабэллой Эйбель… Которая, — саркастично усмехнулся, — совсем скоро станет твоей новой госпожой.

Серафим ушел, и практически сразу я услышал легкие шаги Марианны за дверью. Вот она, видимо, в нерешительности остановилась. Сердце галопом понеслось вскачь. Пришла. Сама. В груди вспыхнула надежда на примирение. Пусть хотя бы ненадолго. На пару дней. На день. Но день, который мы проведем вместе. В любви и нежности, но никак не в ненависти или презрении друг к другу.

— Входи, Марианна. Не заперто.

Дверь осторожно открылась, а у меня вдруг задрожали руки от болезненной тяги прикоснуться к ней вот такой, ранимой и грустной. Залпом опустошил бокал и выкинул его в камин. Марианна все так же стояла возле двери, не решаясь подойти ближе.

— Полагаю, игра в молчанки окончена? Пришла поговорить? Созрела?

Я специально говорил грубо, стараясь обидеть ее. Либо так, либо я сам брошусь к ней…

Она многозначительно посмотрела в сторону бутылок, выстроившихся на столе. Осуждает… Ухмыльнулся:

— Не думаю, что ты пришла ради лекции по поводу вреда алкоголя для печени вампира?

Она вздернула подбородок вверх:

— Я пришла сказать, что я уезжаю в Лондон к детям.

Надежда на примирение лопнула с громким хлопком, резонансом по нервам, итак натянутым до предела.

Улыбнулся, стараясь скрыть дикое разочарование:

— Даже так? Охренительно. Я как раз собирался предложить тебе уехать.

— Значит, ты уже и это решил за меня? Спасибо, что так заботишься обо мне. Угадываешь все мои желания.

В голосе тонна презрения. Прикусил щеку с внутренней стороны. Играем до конца, Мокану. Нет времени для сантиментов.

— Я стараюсь. Я очень стараюсь угодить тебе.

Черт, девочка, знала бы ты, чего это стоит мне, как меня выворачивает изнутри, как хочется крушить все вокруг от безысходности и бессилия что-либо изменить.

— Конечно, ведь я принадлежу тебе, — она шагнула ко мне, — и ты мною распоряжаешься, как тебе вздумается, как своими вещами. Это я не могу распоряжаться тобой, а тебе все позволено.

Захотелось громко расхохотаться. Я перестал распоряжаться своей жизнью по собственному усмотрению более десяти лет назад. С тех самых пор, когда одна маленькая взбалмошная девчонка, в лесу, шантажом, вынудила меня поступить так, как было выгодно ей. Именно с того времени я перестал принадлежать самому себе.

Но вслух я произнес совершенно обратное:

— Марианна, неужели за все эти годы ты не поняла одной непреложной истины: да, ты принадлежишь мне. А вот Николас Мокану не принадлежит никому.

Она резко побледнела и срывающимся голосом произнесла:

— Я рада, что ты мне напомнил. Только скажи мне, Ник, разве брак подразумевает принадлежность в полном смысле этого слова? Брак подразумевает рабство? Игру в одни ворота? Я не подписывала договор с работодателем, я не продавала тебе авторские права на меня. Я выходила замуж за любимого мужчину, а не за Хозяина. Если ты считаешь меня своей вещью, Ник, то ты очень сильно ошибаешься. Я принадлежу тому, кто принадлежит мне. И эта принадлежность не мое тело, а моя душа, мое сердце. Если твоя душа и твое сердце никогда не были моими, то мне искренне жаль, что я настолько заблуждалась в тебе.

Вскочил с кресла не в силах усидеть на месте. Но и смотреть в ее глаза не мог. Отвернулся к окну. Хотелось заорать, что, да, она заблуждается в отношении меня. Но не в том контексте, что ей представлялся. Хотелось встряхнуть ее за плечи и трясти так долго, пока в ее глазах не исчезнет ненавистное мне выражение недоверия. Это не могло быть правдой. Иначе не пошла бы она из-за меня к Асмодею… Иначе не простила бы тогда, когда я сам себя не прощал.

— Да. Брак подразумевает принадлежность, — Я развернулся к ней, и она от неожиданности отступила на несколько шагов назад, — Если мы говорим о тебе. И ты не хуже меня знаешь, что принадлежишь мне во всех смыслах этого слова. Твоя душа, твое сердце, твои глаза, твое роскошное тело. Даже твои мысли безоговорочно принадлежат мне. Ты принадлежишь мне, Марианна, и это не обсуждается.

Она скептически поджала губы, а мне вдруг до боли захотел прижаться к ним своими и целовать их, терзать, кусать, врываться в ее рот языком, чтобы не говорила, чтобы дышала мне в губы, и я жадно пил ее дыхание.

— А вот, что касается твоих слов об игре в одни ворота, то ответь мне на один вопрос, любимая: как может кто-то принадлежать тебе, если он не принадлежит сам себе? Я не отрицаю свою любовь. Я, скорее, мог бы отрицать существование солнца или луны. Поверь, малыш, мне легче отказаться от крови, чем от тебя. Но запомни: можно приручить Зверя, но нельзя забывать, что он никогда и никому принадлежать не будет. Это не его прихоть. Это его натура.

Она разочарованно усмехнулась и медленно выдохнула:

— Ник, я всегда знала, что ты очень самоуверен. Только почему ты считаешь меня все той же маленькой девочкой, на которой ты женился десять лет назад? Рядом с тобой я могла многому научиться. Ты так не думаешь? Я принадлежу тебе вместе с мыслями и всем остальным — звучит потребительски, не находишь?

Проклятье. Нет ничего сложнее, чем говорить с тем, кто не слышит твоих слов.

— Твою мать, Марианна. Это может звучать как угодно… Мне насрать… Просто так оно и есть.

— Я знаю, что тебе плевать. Только я не стану с этим мириться. Больше не стану, Ник. Только услышь меня, пожалуйста. Нет, не прослушай и забудь, а именно услышь — я не стану с этим мириться. Разве я прошу тебя принадлежать мне целиком и полностью? Ты не домашний зверек, Ник. Я прошу твое сердце. До сегодняшнего дня оно все же принадлежало мне одной. Я жила с этим, я дышала именно этой уверенностью, что как бы ты ни поступил, твое сердце, твоя душа принадлежат мне. Это давало силы бороться за наши отношения, за наши чувства. Да, я попросила слишком много, и ты дал. Это все, что имело смысл. Больше мне ничего от тебя не нужно. Похоже мы по-разному понимаем слово "принадлежать". Для тебя принадлежность — это мое тело, моя верность, мои мысли — а что ты дашь мне взамен, Ник??? Если даже не можешь дать мне уверенности в твоих чувствах ко мне.

Сознание затопила бешеная злость на эти слова. На ситуацию в целом. Она увидела меня с какой-то курицей и решила, что я не "принадлежу" ей. А ведь та женщина мне нужна именно для твоего спасения, Марианна. Что я даю взамен, малыш? А как насчет уважения собственного брата и близких друзей? Как насчет той репутации, которая только-только начинала складываться? Этого мало? Или того, что я стараюсь отбросить тошнотворные мысли какая я шлюха, торгующая сейчас своим телом для выживания? И точно так же совсем скоро буду расплачиваться за возможность всем нам выжить в этой гребаной войне. Но об этом Марианне тоже не стоило знать.

Шагнул к ней и процедил сквозь стиснутые зубы:

— Милая, какие из произнесенных мной слов тебе еще непонятны? Я не отказывался и не откажусь от тебя и ты это прекрасно знаешь.

— От меня? Или от моего тела? От чего ты не можешь отказаться?

От тебя, глупая. Без тебя нет смысла больше ни в чем.

— Хочешь, я скажу за тебя? — продолжила она, уничтожая меня этими фразами, давая мне пощечины одна сильнее другой, — Ты просто никогда не отдашь свое, и не важно, нужно оно тебе или не нужно, любишь или не любишь, просто оно твое и должно остаться твоим. С таким же успехом можно любить картину на стене, купленную за баснословную цену, или твой Лейбл, от которого ты тоже не в силах отказаться.

Твою ж мать. Лейбл. Она сравнила себя с алкоголем. Вся выдержка вмиг испарилась к чертям собачьим. Резко притянул ее к себе и схватил за волосы. Движением руки дернул ее голову назад, а другой сильно сжал грудь, намеренно причиняя боль за сказанные слова. Она всхлипнула, но зверю, внутри меня, в этот момент было не до жалости.

— Марианна, — прошептал ей в губы, удерживая взгляд, — у тебя роскошное тело… Не спорю… Ты и сама это знаешь… Но, кроме этого, ты отлично понимаешь, что стоит мне щелкнуть пальцами, и сотнями прибегут женщины, не менее красивые, чем ты. Многие даже более искушенные в постели. И, если бы ты мне нужна была только из-за своих прелестей, я бы бросил тебя, давным-давно пресытившись ими.

Снова дернул ее за волосы и медленно провел носом по шее, вдыхая запах и наслаждаясь прикосновениями. Первыми за последние пару дней. Она внутренне напряглась, понимая, что это не ласка, это мое желание наказать.

— Но когда я с тобой столько лет, когда я признаюсь тебе в своей любви, заметь, в открытую, значит меня интересует нечто большее, чем просто трахать твое шикарное тело.

Я прикусил нежную кожу на шее, вызвав судорожный вздох.

— Например, как сейчас все любят говорить, твой богатый внутренний мир, то есть твоя душа. И это правда, девочка моя, я никогда не отдам свое, — провел языком по месту укуса, понимая, что еще немного, и я сам потеряю контроль, — но я могу отказаться от многого сам… И я отказывался, ты лучше других знаешь, что отказывался. От имущества, от своего положения в обществе, от своего окружения… Порой, даже от жестокости… И, даже, представь себе, на довольно долгое время от моего любимого Лейбла… Если надо будет, я могу отвергнуть брата и Фэй, друзей и знакомых. Единственное, от чего я не в силах отказаться — это ты, Марианна, Самуил, Камилла, и Ярик.

Я отпустил ее волосы и сжал подбородок, заглядывая в глаза:

— Хорошо запомни эти слова, любимая. От того, что я не твержу тебе это постоянно, не значит, что этого нет. Они не приобретают большей ценности при постоянном повторении. Я слышу тебя, я прекрасно тебя слышу, и то, — стиснул зубы, успокаиваясь, — что ты не станешь мириться, я тоже услышал. И что же ты предпримешь, Марианна? Оставишь меня?

Она попыталась освободиться, но я сжал ее сильнее, так сильно, что мог сломать, но не выпустить именно сейчас, ожидая ответа.

— Да, ты можешь иметь, кого угодно и когда угодно, только пальчиком помани, и все эти… они сами будут ползать перед тобой на коленях.

— Все верно, малыш. Да только все они так и остаются на коленях, никогда не поднимутся в моих глазах до твоего уровня.

А Марианна, будто не замечала моей усмешки.

— Ты сказал, что давно бы бросил меня, но зачем тебе меня бросать? Когда можно иметь и то, и другое. Их тела и мой богатый внутренний мир одновременно. — Схватилась за мое запястье и сбросила руку с груди. — Мою душу, мое сердце ты топчешь изо дня в день, из года в год. Есть притча про стакан с водой, наполненный до самых краев, и иногда достаточно одной капли, чтобы вода хлынула наружу. Насчет того, что я предприму и оставлю ли тебя, — она истерически рассмеялась, — а у меня есть свобода выбора, Ник?

Отступил от нее на шаг. Не верилось, что разговор принял такое русло. Не верилось, что я собирался задать следующий вопрос той, в которой был уверен больше, чем в себе. Пристально посмотрел ей в глаза:

— А если бы была, Марианна, ты бы ушла? Несмотря на то, что это был твой выбор.

— Мой выбор был, когда я отдала свое сердце тебе. — Она нервно сцепила ладони. — Это был мой добровольный выбор. Я была готова к последствиям, и я была готова простить тебе очень многое, Ник. Ты сам прекрасно об этом знаешь, но если я пойму, что все, что ты говоришь мне — ложь, что в твоих глазах больше нет моего отражения, что я не живу в твоем сердце — да, я уйду. Если ты позволишь уйти. Только физически можно удержать тело, и это не страшно. Страшно, Ник, когда уже больше ничего не держит душу рядом с тобой. Я надеюсь это не про нас. Я очень хочу на это надеяться.

Именно сейчас я больше всего проклинал Влада из-за его идиотского поступка с дочерью демона. Не сделай он этого, мне ничего не стоило бы вырвать собственное сердце из груди, чтобы показать ей, ради кого оно билось. Но я не имел права сделать этого теперь, когда на кон поставлена жизнь Марианны и моих детей. Да, мне дороже, чтобы она дышала со мной одним воздухом и ненавидела меня, чем погибла, сгорая от любви ко мне. Как бы я хотел вспороть вены у нее на глазах, чтобы доказать, насколько моя кровь кипит только в ее присутствии.

Единственное, что я мог, это ударить со всей силы кулаком по стене, сдерживая Зверя от желания причинить боль моей женщине:

— Дьявол, Марианна. После десяти лет нашего совместного Ада и Рая ты все равно сомневаешься моих чувствах. Я прошу тебя. Слышишь? Прошу, не задавай вопросы. Просто доверься мне. Безоговорочно. Молча. Потому что, если я начну отвечать на них, все может полететь к чертям…

Она судорожно сглотнула:

— Я еще доверяю тебе. Только мне все труднее молчать. Я слишком долго молчала. Все эти десять лет, как ты говоришь Ада и Рая, я молчала и шла за тобой с закрытыми глазами. Только сейчас у меня такое чувство, что ты ведешь нас к обрыву, на дне которого я сверну себе шею.

— Проклятье, — сердце болезненно сжалось от ее слов, я прислонился своим лбом к ее лбу, и прошептал, закрыв глаза, — Малыш, я не знаю… Может, ты и права… Может, это и обрыв… Но даже если и так, знай, что я не дам тебе свернуть шею… Если мы и упадем, то только вдвоем… И я буду снизу…

Она неожиданно обхватила руками мое лицо, пока я с упоением перебирал ее волосы, успокаиваясь от простых прикосновений, выравнивая дыхание и пытаясь унять дрожь, охватившую все тело от ярости, бессилия, непонимания…

Вдруг раздался еле слышный шепот:

— Я больше не хочу падать, я жить хочу.

Мы одновременно открыли глаза, и Марианна вцепилась в воротник моей рубашки и закричала:

— Я, черт возьми, хочу жить, а не постоянно падать. Жить с тобой. Улыбаться, просыпаться рядом. Я устала падать, Ник. Я устала подниматься и собирать себя по кусочкам. Я. ХОЧУ. ЖИТЬ.

Нет, это не удар поддых. Это страшнее. И больнее. В десятки раз. Или в тысячи. Наверное, нечто подобное чувствуют пациенты, услышав от врача, что им ампутируют какую-то часть тела. И я сейчас был одним из этих больных, только что потерявшим последнюю надежду на полноценное выздоровление. Потому что та, от которого оно зависело, стояла передо мной, уже не скрывая ни своей усталости, ни слез… ни того, что сама потеряла веру в нас. Ту самую веру, которая давала мне дьявольские силы всегда.

Сделал шаг назад и криво усмехнулся, раскинув руки в стороны:

— Живи, Марианна, живи. Вот только, как ты поступишь, если я все-таки упаду?

Желудок скрутило в ожидании ответа. Затаил дыхание.

— Я буду молиться, чтобы этого не случилось. И без тебя я не живу, я существую. Хочу жить и смогу, это настолько разные вещи. Меня убивает, что ты знаешь об этом, и все равно ведешь меня за собой, а, точнее, ты меня тащишь, Ник. Насильно. Ты не даешь мне даже маленький шанс понять тебя.

Медленно выдохнул воздух. Не поймешь, Марианна. А если и сможешь понять, то не примешь. Не мой вариант.

Я смотрел на нее и понимал, что это все. Именно сейчас решится, открывается ли для меня еще один фронт, уже в собственном доме, или же Марианна в который раз станет моим союзником. Что изменилось в ней? Она столько лет доверяла мне без долгих раздумий… Разлюбила? Устала от меня? Глаза заволокло пеленой ярости, снес со стола посуду, обрушивая гнев на мебель:

— Черт побери, Марианна. Просто поверь мне. Не. Задавай. Вопросы. Не старайся понять. Ты узнаешь все потом. Обещаю. Я все сам расскажу. Но только потом. А сейчас просто поверь мне.

Ее глаза расширились от неожиданности. Марианна, как никто другой, знала, на что я способен в порыве гнева. И сейчас меня всего трясло. Как в лихорадке. Я сам не мог понять, почему. Смешались сразу несколько факторов: это и ярость, и раздражение ее упрямством, и страх потери тех крох доверия, что у нас были… и отчаяние от того, что пока я не мог раскрыть всех своих карт. Инстинктивно притянул ее к себе, и она обняла меня в ответ, прижимаясь плотнее. Мы простояли так несколько секунд, и я отстранился от нее, уже чувствуя, как начинаю терять контроль над Зверем, видевшим только один выход из ситуации: заставить согласиться с моими условиями через боль. Ее боль. Отступил еще на пару шагов назад, стараясь все же предотвратить жестокость, и прорычал:

— Поверь мне, или мы снова пойдем уже по пройденному кругу.

— У меня эти круги не кончаются. Не кончаются, понимаешь? Круг за кругом. Первый, второй, десятый. Даже в Аду их семь, а у меня они БЕСКОНЕЧНЫЕ.

Я хотел привлечь ее к себе, но она отшатнулась, скрестила руки на груди и дерзко посмотрела мне в глаза:

— Не прикасайся ко мне. Слышишь. Не прикасайся, чтобы успокоить меня. Это больше не работает, Ник. НЕ РАБОТАЕТ. Я не хочу, чтоб ты меня трогал. Я уеду сегодня же. Дай мне пройти. Мне больше не о чем с тобой говорить.

Сцепил зубы, сжимая руки в кулаки:

— Марианна, — хриплый голос срывался, — ни один из этих кругов ты не прошла в одиночестве. В этих котлах мы варились вместе. Всегда. Вдвоем.

Снова приблизился к ней и схватил за плечи, больно сжимая. Она попыталась оттолкнуть, и тогда монстр вырвался наружу. Я приподнял девушку над полом и буквально впечатал ее в стену. Марианна больно ударилась головой и тихо всхлипнула, а я сильно тряхнул ее и прорычал в лицо, отчетливо понимая, что его полностью сменила уродливая маска вампира с красными глазами:

— Никогда не разговаривай со мной в таком тоне, Марианна. Никогда. И это я решаю, есть ли у нас тема для разговора или нет и это я решаю, — сжал рукой шею, лишая возможности вздохнуть, — когда тебе надо уходить.

Диким усилием воли я заставил себя успокоится, унять зверя, и отпустил ее горло, глядя застывшим взглядом на следы от моих пальцев, которые оставил в приступе бешенства. Она обессиленно сползла вниз на пол. Этот разговор закончится срывом, я не контролирую себя рядом с ней от дикого страха потерять и от ярости на себя самого и проклятую, дерьмовую ситуацию в которой все мы оказались. Я должен оставить ее одну. Немедленно.

— Сейчас уйду Я, а ты можешь собрать свои чемоданы.

Пошел к двери, и уже в спину получил контрольное:

— Я их уже давно собрала.

Замер на секунду, потом решительно распахнул дверь и с оглушительным грохотом захлопнул с другой стороны, так что штукатурка посыпалась на пол.

Вот и все. Точка невозврата пройдена. И теперь есть только один курс — вперед. В бездну. В кровавое болото, которое мне так ненавистно и так хорошо знакомо.

Глава 6

После встречи с Элис на душе скребли кошки. Да, я была в шоке, когда мне запретили выезжать из поместья, но все еще находилась в неведении. В своей ракушке в которой тепло и уютно, в иллюзии, которую мой муж поддерживал во мне это время… в то самое время когда за гранью этого мира все рушилось, взрывалось, горело.

Элис рассказала мне то, чего не сказал Ник, то, о чем не заговорил со мной отец. Мы больше не семья. Мы какие-то жалкие клочки, разорванные и раскиданные по разные стороны баррикад. Отец и Фэй недоступны и от волнения я не нахожу себе места, Ник тоже не отвечает на звонки, вокруг меня хаос, от которого начинается паника и лихорадка.

Когда за мной захлопнулись ворота, я невольно оглянулась на Элис, словно чувствуя, что больше никогда ее не увижу… ведь завтра утром чистильщики будут выносить обугленные тела из ее дома. А сейчас мною все же овладел гнев, я редко испытывала эту глухую ярость, пожалуй, последний раз я злилась в детстве на Крис. Отец и мой муж все решили. Оба. Точнее Ник. Никто не думал обо мне, о моих чувствах, о чувствах Крис и о наших детях, нас разделили. Я прекрасно понимала, что означает раскол клана — это разделение семьи. Это полный разрыв и граница между территориями. Европейское Братство, которое досталось нам такой страшной ценой, снова является государством в государстве. Когда я вышла замуж за Майкла, объединили клан, совершили невозможное и вот теперь спустя десять лет мы там, где начинали и хуже всего — я посередине всего этого. Я на грани. Это жестоко. Не знаю, какие политические игры они затеяли, с чем не согласился мой Ник, но я все же не на его стороне. Впервые я не поддерживаю и не принимаю это решение — семью нельзя разделять, мы сильны, потому что вместе, потому что братьев Воронова и Мокану уважают даже в Мендемае, с нашей силой считаются остальные расы, а теперь… мы слабы по одиночке. Зачем Ник так поступил? Почему? Я больше не хочу быть в стороне, я хочу понимать, какого черта здесь происходит, и я потребую объяснений. Если он решил все за меня, я хочу знать почему я должна принимать это решение и почему он не посоветовался со мной?

Я вернулась в дом и решила ждать его столько сколько потребуется, хоть до утра, сутками, но он со мной поговорит и даст мне объяснения.

Шли часы, я нервно ходила по зале, поглядывала в окно, снова отметив, что ограда под током, я позвонила ему на телефон несколько раз, но мне отвечал автоответчик, а я ненавидела это. Ненавидела, когда он делал вот так — ставил между нами стену своего идиотского Мокануупрямства и мне оставалось только биться об нее головой.

В новостях показывали новые поджоги, убийства, массовые беспорядки на улицах. Мир сошел с ума. Я видела даже из наших окон зарева горящих зданий в центре города. Позвонила детям, поговорила с Сэми и Ками, услышала голос маленького и немного успокоилась, прилегла на кушетку. Снова включила телевизор. Наконец-то перестали показывать ужасы, творящиеся на улицах, пошли новости столичных тусовок, которые несмотря на беспорядки, продолжали отрываться в обычном режиме. Я заскучала, снова бросила взгляд на часы — полтретьего ночи, а его нет и все телефоны закрыты, рабочий сбрасывает на секретаря, личный отключен.

— Вы смотрите прямую трансляцию ночного ток шоу "Упс". И вы не представляете, какие кадры случайно попали в фокус нашего независимого корреспондента. Пока на улицах творится беспредел, наши бизнесмены развлекаются в режиме нон-стоп.

Я хотела переключить и потянулась за пультом.

— Самый сексуальный и молодой олигарх, счастливо женатый на дочери одного из богатейших людей мира, засветился в обществе любовницы. Да, да, посмотрите на эту парочку, они только что вместе вышли из вип-комнаты в стрип клубе "ххх", самом злачном месте нашего города. Николас Мокану заботливо провожает свою спутницу к ее автомобилю. Обратите внимание на этот кадр.

Я выронила пульт и замерла, чувствуя, как сердце замедляет бег. Крупным планом, в полумраке показывали Ника с какой-то невероятно красивой женщиной, он вывел ее с черного хода к машине, придерживая за талию, точнее, немного ниже талии, и когда она нырнула в автомобиль, слегка хлопнул по ягодице, эдаким жестом удовлетворенного самца. Мне ли не знать этот жест? Женщина послала ему воздушный поцелуй.

Ник махнул ей рукой, достал сигару, прикурил и направился обратно в клуб.

Я выключила телевизор и закрыла лицо руками, пытаясь унять дрожь во всем теле. Так значит вот какая политика. В тот момент, когда я разрываюсь здесь от этой безысходности, после того как мой муж, разделил мою жизнь на две части, он развлекается, а я… а я как дура сижу здесь и жду его. Впервые за много лет, я снова увидела его с другой женщиной. Это было больно. Нет, еще не пришла та самая ревность и дикая тоска, когда ты осознаешь предательство, но появилась тягучая безысходность и отчаяние, которые нарастают постепенно внутри. Предчувствие, что с нами что-то не так. Я делаю не так или он… но что-то происходит.

Швырнула пульт в телевизор и выскочила на улицу. Мне нужно было глотнуть свежий воздух. Немедленно, потому что мне казалось, что я задохнусь.

Холодный ветер рванул мои волосы, взметнул подол платья, и я поежилась, увидев как приближается автомобиль Николаса. Я напрасно надеялась, что состоится разговор, мой муж отделался от меня с холодным презрением, словно я надоедливое, тупое насекомое, которому нечем заняться. А потом он наказал Дэна, за то, что-то выпустил меня. У меня случилось дежа вю. Словно весь тот кошмар, что мы уже прошли возвратился обратно. Ник отдалился настолько, что сейчас мне казалось, что он меня ненавидит.

Ночью он пришел ко мне. Я вцепилась в подушку, когда услышала его шаги. Остановился за дверью, дернул ручку, зажмурилась ожидая сокрушительного удара, втайне надеясь, что он разнесет эту дверь, как и стену отчуждения между нами. Но нет, шаги стали отдаляться. Как и он от меня… быстро, каждый шаг как болезненный стук сердца, все дальше и дальше от меня. Мое сердце здесь, а его с ним, а раньше… раньше мое всегда оставалось там, где он, а его сердце там, где я.

— Это был твой выбор, Марианна, — я закусила запястье, сильнее сжимая подушку, чтобы не побежать за ним.

Я так и не пошевелилась, до самого утра. Даже днем я лежала и смотрела в потолок, слушая как тикают часы, как отъезжают и подъезжают машины, голоса слуг, стук в дверь, снова шаги. Только ОН не дома. Уехал еще до рассвета. Я не знала этого наверняка, но я чувствовала. Его присутствие ощущается всегда. Ближе к полудню я все же встала с постели и решила позвонить детям, меня ждал очередной удар под дых — мой сотовый заблокирован на исходящие звонки. Я бросилась к компьютеру, но интернет тоже отключен. Точнее в сети стоит новый пароль, и я его естественно не знаю. В ярости смела ноутбук со стола и громко застонала. Наказывает. Если я иду поперек его приказов, значит надо лишить меня возможности это делать. То есть просто отрезать от внешнего мира. Типа — смотри телевизор Марианна и вышивай крестиком. Я тяжело дышала, сжимая руки в кулаки. Через десять лет, десять лет проведенные вместе я все еще не могу понять его и никогда не пойму.

Я вышла на улицу, в надежде поймать чужую сеть. Смешно, если учитывать, что мы живем за городом в лесополосе. Но надежда умирает последней. Я хотела написать Фэй, чтобы она приехала ко мне.

Ничего. Глухо. Вне зоны доступа сети. В тюрьме в собственном доме. Я швырнула сотовый о каменную стену ограды и тот разлетелся на куски. Вопреки моему ужасному внутреннему состоянию на небе светило солнце, безоблачно, гладкая лазурь, синева. Бывали минуты, когда ЕГО глаза были такими же синими, как небо, когда он смотрел на меня. Пронзительно синими, удивительно нежными. Тоска сжала сердце очень сильно, заставив прижать руку к груди и стиснуть челюсти. Внимание привлек шорох. Я резко обернулась и замерла. Под деревом в тени сидел тот самый парень, охранник, которому ночью досталось от Ника из-за меня. Он прислонился к стволу дерева, прячась от палящих лучей солнца. Я бы прошла мимо, но все же остановилась, потому что почувствовала запах… запах гари и крови. Подошла к парню и прижала руку ко рту, кожа на его лице и руках покрылась волдырями и слегка дымилась, губы потрескались, и он тяжело дышал.

— Ты в порядке?

Охранник приоткрыл глаза и кивнул.

— В порядке. Передохну и закончу обход, госпожа.

"Голодный паек. Трехсуточная вахта…" — парень голоден и его специально заставили нести дежурство днем, чтобы солнечные лучи поджаривали его живьем, а регенерация наступала очень медленно, превращая каждую минуту дежурства в пытку. Я содрогнулась от этой жестокости. Что ж в разных способах изощренной мести моему мужу нет равных. Но кто сказал, что я не хозяйка в этом доме? Я склонилась к парню.

— Ты не восстановишься до ночи. Ты слишком голоден. Я прикажу отвести тебя в дом.

Я хотела уйти, но охранник схватил меня за руку.

— Меня разжалуют. Не нужно. Я справлюсь.

Я бросила взгляд на его обожженную кожу на запястье, потом посмотрела парню в лицо. Черт. Не помню его имени. Не знаю, как моему мужу удавалось вызывать в них вот это фанатичное чувство преданности ему, они готовы за него дохнуть… или это страх. Боятся Мокану сильнее смерти. Плевать. При мне никто не будет здесь умирать от голода. Парень выпустил мою руку и закрыл глаза.

Через несколько минут я вернулась с пакетом крови, став на колени, надкусила краешек и подала парню. Он удержал меня за запястья.

— Не положено. Приказ есть приказ. Я солдат. Я обязан продержаться.

— Обязан умирать здесь потому что подчинился моим приказам? Потому что тебя не поставили в известность, что это не правильно? Нет. В моем доме, пока я здесь хозяйка никто не будет умирать от ран и от голода. Пей. Я тоже тебе приказываю.

Парень отрицательно качнул головой.

— Приказывать может только Господин.

— Насчет этого нет. Успокойся. Никто не узнает.

Я поднесла пакет к его губам, и просунув руку под затылок, помогла сделать глоток. Он пил жадно, прикрыв глаза от наслаждения, по бледному лицу пробегали сетки вен, с губ срывалось легкое рычание. Он допил, и я забрала пустой пакет. Волдыри на лице исчезли, но все еще оставались на руках. Прикоснулась к ним и закрыла глаза, чувствуя знакомое жжение под пальцами, забирая боль себе. Когда снова посмотрела на парня увидела, как жадно он вглядывается в мое лицо, словно с каким-то благоговением, восхищением. Странный взгляд… и глаза у него очень темные, почти черные. Я смутилась. Пожалуй, долгое время я вообще не замечала чтобы мужчины осмеливались на меня смотреть. Вот так открыто.

— Вы не должны были этого делать, — тихо сказал он и рывком встал с земли, подал мне руку, и я поднялась с колен. Сейчас его лицо приобрело здоровый оттенок. Я снова удивилась насколько он молод. Возможно был обращен в юном возрасте. Внешность вампиров весьма обманчива.

— Ты не должен нести наказание из-за меня. Завтра обещали грозу. Так что солнечные лучи больше не страшны тебе. Солнце уже не в зените, и ты сыт. Мы в расчете.

Парень смутился и отвел взгляд.

— Прости, я забыла, как тебя зовут.

— Дэн, Госпожа.

— Я запомню. В этот раз обязательно запомню.

Я вернулась в дом, выбросила пустой пакет в специальный контейнер и села в кресло. Слышала, как слуги переносят наверху вещи, как стучат двери комнат — я полностью переселилась в дальнюю спальню для гостей. Да, Николас Мокану — это тоже мой выбор.

Ты совершенно прав. Ты теперь не можешь иметь меня, когда тебе вздумается, да и тебе явно есть кого иметь на стороне. Желающих вагон и маленькая тележка. Я не готова позволить тебе прикоснуться к моему телу, пока ты топчешь мою душу. Я вообще не знаю к чему я теперь готова. Я хочу свою прежнюю жизнь, я хочу слышать голоса детей, и я хочу, чтобы мой муж уважал меня, уважал мои чувства. Я черт возьми, хочу, чтобы он пришел ко мне и… да, пусть не извиняется, пусть просто скажет, что он сожалеет, что он понимает меня. Одно слово. Маленькое. Одно единственное: "Соскучился"… Хотя, я уже не уверенна, что мне этого достаточно.

Но он не приходил ни в эту ночь, ни в последующую. И я решила уехать. Нам нужно побыть вдали друг от друга чтобы успокоится и принять какие-то решения. Рядом с детьми я смогу расслабиться и отвлечься. Пришла к нему сообщить, что уезжаю, в тайной надежде на то, что остановит меня, на то что прижмет к себе и все это окажется сном… дурным кошмаром… Только реальность оказалась страшнее кошмара. Я увидела зверя, того самого, который прятался внутри него все эти годы и мне стало холодно, так холодно, что я просто не могла оставаться рядом с ним.

Я никогда не чувствовала такого опустошения как в эти минуты. Нет это нельзя назвать просто болью, это скорей всего разочарование, когда смотришь на свое отражение в зеркале и тебя тошнит от собственной ничтожности. Меня именно тошнило, я автоматически расчесывала волосы и смотрела самой себе в глаза. Я сама виновата. Во всем. Я всегда позволяла так к себе относится. Возможно я слишком многое списывала на его сущность на манеру поведения, которую полюбила когда-то, которая заворожила меня как мотылька завораживают языки пламени. Я всегда знала, что формат наших отношений далек от идеала. Нет я не мечтала о серенадах под окном, о романтических ужинах при свечах о приторно сладких признаниях в любви, но я все же хотела, чтобы меня любили… уважали, считались с моим мнением и в то же время я позволяла Нику доминировать во всем. Отдавала ему контроль собственноручно и на каком-то этапе… не знаю в какой момент я просто потерялась, стерлась на фоне его самого, стала тенью, всепрощающей домашней собачкой, которую можно и пнуть, и погладить и все по желанию хозяина и в зависимости от его настроения. Где в этих отношениях я сама? На каком месте? В котором часу в течении дня он думает обо мне и думает ли? Или я все же являюсь просто вещью о которой вспоминают в тот момент, когда она нужна больше всего, пользуются, а потом опять кладут в ящик и так до бесконечности пока эта вещь не износится, не сломается или ее просто не выбросят за ненадобностью. На каком этапе эволюции нахожусь на данный момент я? Похоже на самом последнем, все остальное уже пройдено.

Я заколола волосы на затылке, поправила рукава платья. Я должна приехать к детям бодрая и красивая. Главное, чтобы Сэми не почувствовал. Хотя, он уже наверняка все знает. Но я буду играть эту роль до конца, и они не догадаются насколько пусто у меня внутри. Я хотела только одного быстрее уехать, не успеть его увидеть перед отъездом, чтобы избежать ту волну болезненного страха потерять. Впрочем, как можно потерять того, кто никогда тебе не принадлежал? "Запомни Николас Мокану не принадлежит никому".

Я запомнила. Более того, похоже эти слова легли на мое сердце еще одним шрамом, врезались в мое сознание как позорное клеймо. Позорное потому что я как всегда заблуждалась, считая, что имею право думать иначе. Меня ткнули лицом в грязь в очередной раз, показывая мое место. Да, это был мой выбор. Десять лет назад. Но не сейчас.

Я вышла из комнаты, невольно прошла по коридору и толкнула дверь нашей спальни. Подошла к трюмо и долго смотрела на нашу фотографию, где мы, счастливые улыбались фотографу. Я взяла ее дрожащей рукой, провела большим пальцем по его лицу.

"Ник… я все еще до боли люблю тебя… но я больше не хочу быть твоей тенью". Несколько секунд смотрела на снимок, потом сняла браслет с руки и положила на полированную поверхность. "Я буду любить тебя вечно"…Сейчас мне казалось, что эти слова означают совсем другое "Я буду ломать тебя вечно… я буду мучить тебя вечно".

Осторожно прикрыла за собой дверь и сердце дрогнуло. Он вернулся.

Спустилась по лестнице и все тело сковала судорога болезненного сожаления, унизительное желание прямо сейчас бросится ему на шею и умолять позволить мне остаться. Я сжала челюсти мысленно проклиная свою слабость. Ник остановился и посмотрел на меня. Я чувствовала его взгляд кожей, каждой клеточкой моего тела. Собрала все остатки гордости, силы воли и прошла мимо, к распахнутым дверям. Сердце застыло в жалкой надежде, что позовет, окликнет… но нет. Тишина, собственное дыхание и каждый шаг отдаляющий нас друг от друга все дальше и дальше.

Наверное, я была очень бледной, мне вообще казалось, что мои ноги стали ватными и что я с трудом стою, двигаюсь, разговариваю. Дэн подал мне руку и помог сесть в машину. Услышала тихое:

— Вы в порядке?

— Да, спасибо, — улыбнулась и он закрыл дверцу внедорожника.

Я стиснула пальцы чтобы последний раз не посмотреть на окна нашего дома. Потому что это больно. Больно вдвойне. Даже если ОН и провожает меня взглядом, то я могу сорваться и броситься обратно, а если нет, то я буду уничтожена окончательно. Не знать. Иногда это самый лучший выход. Просто не знать.

Машина отъехала, шурша колесами по мелкому гравию, и я сцепила пальцы, закрыв глаза и стараясь сделать вдох.

Нас сопровождал целый кортеж охраны. Нет, никто бы не заметил, знала только я, что две машины спереди и сзади — это сопровождение и вертолет, летящий над трассой это тоже охрана. Усиленная. Что ж иногда вещи бывают настолько дорогими, что их нужно охранять, но при этом они все же остаются вещами.

Прошло около получаса, а мы все ехали. Я посмотрела на часы. Вылет В Лондон через час, хоть это и личный самолет Ника все же мы опаздываем. Посмотрела в окно и сердце тревожно забилось. Мы едем по загородной дороге и совсем не в сторону частного аэропорта. Еще несколько минут я напряженно всматривалась в указатели, скорей всего едем другой дорогой, возможно в целях безопасности. Только внутри грызла неясная тревога. Когда мы проехали блок пост перед закрытой зоной, и дальше пошла полностью глухая местность без указателей я судорожно сглотнула — меня не везут в аэропорт. Я резко повернулась к Дэну.

— Куда мы едем?

Он отвернулся к окну.

— Куда мы, едем, черт вас раздери??? Я опаздываю на самолет. Немедленно вернитесь на трассу.

Я толкнула его в бок, потом повернулась к другому охраннику, он бесстрастно смотрел вперед, поправляя наушник от рации.

— Да, въехали на Нейтральную. Все понял. Отзывайте вертолет. Мы почти на месте.

Мною овладела паника, я испуганно смотрела по сторонам, судорожно вцепившись в сумочку.

— Что происходит? Вы меня похитили да? Я прошу немедленно вернуться обратно. Мой муж. Он все узнает, он порвет вас на части. Вы обязаны исполнять его приказы. Вы…

Дэн медленно повернул голову ко мне:

— Госпожа, это и есть его приказ. Мы четко выполняем указания Князя.

Внутри все похолодело. Я стиснула пальцы с такой силой, что побелели костяшки. Когда-то я уже слышала эти слова…

"Мы выполняем указания Вашего мужа, Госпожа"… После них моя жизнь превратилась в Ад из которого я выбиралась потом очень долгое время, когда тот, кого я люблю превратился в моего Палача. Ник выполнил свое слово — мы пошли по новому кругу моей персональной агонии.

Глава 7

После ссоры с Марианной не хотелось оставаться дома ни на минуту. Стены давили на сознание, а воздух казался слишком тяжелым. Или, может, это все-таки были не стены дома, а чувство вины, прочно укрепившееся внутри и с каждой секундой разраставшееся все больше. И я боялся, что еще немного, и оно заполнит меня всего и заставит подняться наверх и подолгу стоять на коленях перед Марианной, вымаливая прощение. Поэтому поспешно выскочил из дома и сел в машину, стараясь не смотреть на окна спальни. Потому что знал — если вдруг увижу ее фигурку в окне или даже хотя бы качнувшуюся штору, то не выдержу и сдамся к чертям собачьим. А этого делать никак нельзя.

Машина сорвалась с места и поехала в никуда. Именно так. Автомобиль сам поворачивал влево-вправо, снижал и повышал скорость, игнорируя светофоры. Сам по себе, так как я в этом процессе практически не участвовал. Я все еще был дома. В своем кабинете. И все еще слышал тихий голос жены в своей голове "Я больше не хочу падать. Я жить хочу" и крик, полный боли и отчаяния. Я тоже хочу, чтобы ты жила, малыш. Только к этому я и стремлюсь.

А в голове опять набатом: "Круг за кругом. Первый, второй, десятый. Даже в Аду их семь, а у меня они БЕСКОНЕЧНЫЕ"

Свернул на обочину и ударил ладонью по рулю. Проклятье. Я знал, что будет сложно. В очередной раз. Но не представлял, что настолько. Грустно усмехнулся собственным мыслям. Марианна права, она меняется рядом со мной. Наше прошлое не могло оставить прежним ни ее, ни меня.

Зазвонил сотовый, отвлекая от тяжелых мыслей. Серафим. Очень кстати. Прямо сейчас мне хотелось напиться так, чтобы потерять над собой контроль. Может, тогда эта ноющая боль в груди отпустит, а легкие снова смогут дышать свободно… А довериться в таком состоянии я мог, к сожалению, только ищейке. Потому договорился с ним встретиться одном из ночных клубов города.

К заведению подъехали одновременно, и я прямиком прошел к столикам возле сцены. За понравившимся мне сидело трое поддатых мужиков. Встал за спиной одного из них, и окатил недоумков ледяным взглядом. Не знаю, что они увидели в моих глазах, но это что-то явно их напугало, так как они быстро подорвались и освободили нам места.

Кивнул Зоричу на стул:

— Садись. Будешь сегодня моим гостем.

Он молча сел за столик, проводив полуголую официантку красноречивым взглядом.

Быстро просмотрел меню и бросил его на стол.

— Виски? Коньяк? — Прищурился, следя за выражением его лица. — А, может, ром? — Спасибо Николас, но я на работе…

Отмахнулся от него:

— Сегодня нет работы. Только мы и виски, Зорич. Так что расслабься, — подмигнул ему, — или ищейки такими способностями не обладают?

Он усмехнулся и откинулся на спинку стула:

— Разговоры по душам, Николас?

Покачал головой:

— Только не на трезвую голову, Серафим. И потом, ну откуда у нас с тобой душа? — Жестом подозвал официантку и заказал виски. А потом еще, и еще. До тех пор, пока обвиняющий голос в голове не стал отступать на задний план, уступая место громкой музыке, гремевшей в зале.

Мы напивались несколько часов подряд, хотя, вернее будет сказать, что напивался все-таки больше я. Ищейка четко понимал, почему я выбрал его компанию, и старался не терять контроль над ситуацией.

Через некоторое время ему позвонили, и он, бросив быстрый взгляд в мою сторону, ответил. А затем, тихо произнес, видимо, не предполагая, какой именно реакции ждать от меня в таком состоянии:

— Все готово. Марианна уезжает уже через час.

Молча кивнул и встал, кинув несколько банкнот на стол. Слишком скоро. Дьявол. Я сам торопился отправить ее в безопасное место, а когда этот час наступил, мне кажется, что еще слишком рано для расставания. Только не так. Не после того опустошившего нас обоих скандала…

Зорич направился к своему автомобилю, а я к своему. Успокойся, Мокану, ты сам еще до поездки в клуб приказал Серафиму подготовить все для отъезда Марианны. Обратного пути все равно уже нет. Так надо. Ради ее безопасности. Ради всей нашей семьи.

Вот только разум отказывался смириться с этим. Сердце кольнуло от осознания того, что она уезжает. Прямо сейчас. Может, даже я застану ее перед отъездом. Мы не разговаривали с ней с момента ее переселения в другую комнату. Если не считать ссору. Но тот скандал конструктивным диалогом никак не назовешь.

И вот она уезжает. Оставляет меня. Причем, мне даже не пришлось уговаривать ее, придумывая разные причины. Она сама так решила. За нас обоих. Сомкнул руки на руле с такой силой, что на миг показалось, сломаю. В тот момент, не сразу понял, что неосознанно затаил дыхание, а кулаки сжались сами собой. Такого раньше не было, чтобы она всего лишь ставила меня перед фактом. Да еще и чемоданы заранее собрала. Как будто мое мнение ничего не значило.

И сейчас я даже не знал, чего хотел больше: чтобы она все еще была дома или же уже уехала. Саркастически усмехнулся в одиночестве салона. Кого я обманываю? Конечно, я хотел, чтобы она все еще находилась в поместье, чтобы кинулась мне на грудь и исступленно поцеловала, заверяя в своей любви… Мы еще очень нескоро увидимся…

Заехал на территорию и меня окатила волной облегчения. Успел. Слуги только заносили вещи в машину.

Кивнул Зоричу, уже вовсю управлявшему всем процессом, и зашел домой. Марианна как раз спускалась по лестнице. Одета в коротенькое черное платье и туфли на высоких каблуках. Моментально озверел, представив, как она поедет в этом в одной машине с чужими мужиками. Понимал, что она сделал это намеренно, чтобы вывести меня из себя, зная, как я отреагирую на подобное.

На чистом автомате собирался шагнуть навстречу, когда встретился с ее ледяным взглядом. И внутри что-то оборвалось. Резко. С мясом. Понял, что никого прощания не будет. Ни слез, ни упреков, ни просьб, вашу мать. Ничего. В сиреневых глазах царил самый настоящий лед. Холодный и отталкивающий. От которого стыла кровь в жилах.

Марианна посмотрела прямо на меня и прошла мимо. Совсем рядом. Так, будто меня там и не было. Я лишь крепче стиснул зубы и сунул руки в карманы, чтобы не сорваться. Не схватить ее за руку и не выбить из головы все эти долбаные мысли о расставании. Их я понять не мог, как ни силился. Разве она может быть свободна вдали от меня? И что тогда значит для нее "быть свободной"? Быть независимой от меня? Этого она желает? Возможности самой принимать решения? Если она добивается именно такой "свободы", то я точно не мог предоставить ей этого. Я сам был накрепко привязан к ней невидимой веревкой. И сейчас эта веревка была накинута на мою шею, и душила, не давая возможности вздохнуть полной грудью. Марианна отдалялась от меня, а захват, вместо того, чтобы слабеть, смыкался на горле все сильнее.

Выдохнул воздух и пошел в кабинет. Сразу направился к бару и, не обратив внимания на стакан, взял бутылку виски.

Сделал глоток янтарной жидкости и встал у окна. Следил, как парни усаживались во внедорожник. Серафим давал последние распоряжения водителю. Вот к машине подошла Марианна, и один из охранников, кажется тот самый ублюдок, что недавно был наказан за своеволие, помог ей сесть в машину. Она поблагодарила его и улыбнулась. Улыбнулась, черт побери. Какому-то гребаному придурку. А на дом даже не оглянулась. Зная, что еще долго не увидимся, меня игнорирует, а ему скалится.

Джип взревел и уехал. А я все еще стоял у окна и чувствовал, как накатывает волнами дикая ярость. На Марианну, на себя, на Влада и этого сукиного сына Асмодея. Но больше всего на жену. Она уехала так, будто ставила точку в наших отношениях. Будто не было этих десяти лет нашей общей жизни. И теперь она начинала новую жизнь. Без меня. Совершенно другой. Такой, какой я ее еще не знал. Зато она меня знала. И, наверняка, понимала, что это не все. Разговор у нас с ней состоится. И теперь я уверен, что скоро.

— Проклятье, — со злости кинул бутылку в стену и обернулся на дверь, встречая ошарашенный взгляд своего начальника охраны.

Я ходила по пустым комнатам шикарного поместья. И смотрела на стены остекленевшим взглядом. Мне казалось, что я сошла с ума. Нет, не просто сошла с ума, а превратилась в сгусток боли, от которой ослепла и оглохла; от которой каждая клеточка моего тела болела настолько невыносимо, что я не могла даже вздохнуть. Я держалась за стену и просто бродила по коридорам. Часами, днями. У меня шумело в голове, и я не отдавала себе отчет в том, что просто снова и снова прохожу по незнакомым пустым комнатам, мои шаги эхом отдаются под высокими сводами и застывают где-то очень высоко, теряются. Я их слышу, а биение своего сердца — нет. Я не знаю, сколько дней я здесь провела. В своей новой тюрьме. Наверное, неделю. Может меньше, а может больше, но то что это тюрьма и в ней меня заперли, чтобы больше не мешала, я уже не сомневалась.

В первый день своего заточения я кричала, меня била истерика, швыряла посуду, стучала в двери, разбивала окна с витыми решетками. Я не верила никому из них. В тот момент не верила, что меня здесь заперли по ЕГО приказу. Я требовала выпустить, умоляла, обещала деньги, почести. Я унизительно заглядывала в глаза охранников и просто молила сделать хоть один звонок к НЕМУ. Чтобы он забрал меня, приехал и нашел меня. Как это было всегда. Но мне просто сухо отвечали "не велено". Я кидалась на них с кулаками, я орала, но ко мне относились еще учтивей, чем в моем собственном доме. Слуги боялись на меня смотреть, а охрана стойко вынесла сутки моих криков и истерик. Мне неизменно приносили попить, поесть, мою порцию крови в пакете и выполнялась любая прихоть. Все. Кроме выйти за периметр или позвонить и воспользоваться интернетом. В этом проклятом доме не было ни одного телефона или компьютера. Я была уверенна, что меня похитили, хотя и видела все те же знакомые лица охранников. Но это они же и подстроили. Конечно они. Ник заплатит за меня и заберет отсюда. Когда найдет — они все сдохнут. Все до единого. Каждый из них. Я была в этом уверена. Наивная глупая дурочка. Я все еще верила в него. Разве он не сказал мне верить? Разве не просил об этом? Он бы не обманул.

Я была отрезана от внешнего мира. В этот дом не просачивалась никакая информация. Лучше бы и не просачивалась. Наверное, если бы я оставалась в неведении я бы не сошла с ума, как сейчас.

Только все тайное всегда становится явным, да и не было это тайной ни для кого, кроме меня. Сходя с ума от скуки я часто смотрела в окно, на роскошный сад, на высокие заборы. В этот раз наконец-то на территорию въехал автомобиль. Я узнала номера. Это тоже охрана из нашего дома. Видимо они менялись через несколько суток. Все кроме Дэна, которого я почти не видела. Разве что из окна, по ночам, когда он обходил территорию. Меня взбудоражили новые лица, я тихо прокралась по лестнице вниз, в крыло для обслуги, затаив дыхание, на носочках. Услышала их голоса и затаилась.

— Ну и… что происходит в княжеском особняке?

— Ты не поверишь. Полный переворот. Готовимся принять новую Хозяйку.

Я судорожно сглотнула.

— Да ну. Не болтай.

— Ты что не знаешь последние новости? Мокану развелся с НЕЙ.

— Охренеть.

— Да. Развелся и уже готовится к свадьбе с Изабеллой. Из дома вывезли все вещи бывшей Госпожи. Все на свалку. Вывезли даже расчески и зеркала. Полностью сменили мебель в спальне. Шикарно. Мне нравится.

Я еще не верила… мне все еще казалось, что они говорят не обо мне. Только все тело заледенело, от лихорадки зуб на зуб не попадал.

— А мне ее жалко… Скотина ты. Нашел, чему восхищаться. Госпожа слова плохого нам не сказала. А кто знает, что новая выкинет.

— А какая нахер разница. Новая, старая. Мне все рано. Одного не пойму, что он стережет ее как зеницу ока. Развелся и выгнал бы на все четыре стороны. И нам бы спокойнее было.

— Не знаю. Это не нашего ума дело. Нам платят, чтобы мы ее охраняли и чтоб ни один волос с ее головы не упал. Вот и будем делать нашу работу. Не то Мокану наши головы поотрывает.

— Тебе легко говорить. Ты сейчас уедешь. А я может на свадьбе хочу погулять.

— А как их дети? Они вернулись из Лондона?

— Нет. Но я слышал, что он и детей у нее отобрал. Она вообще теперь полный ноль и вне закона.

— Врешь.

— Клянусь. Я лично слышал его разговор с Зоричем. Лично. Он отдавал указания насчет детей и сказал, что теперь никто, кроме него, не имеет на них прав, даже его БЫВШАЯ жена. Северный и Европейский кланы объединились, и дальше начнется война с Вороновым. Это конец Черных Львов и начало новой истории. Мы в правильном месте и у правильного Хозяина, друг. За это надо выпить.

Послышался смех, а я медленно сползла по стенке. Мне казалось, что с меня содрали кожу живьем, что каждый мой нерв оголился, и по нему пустили электрической ток. Наверное, такую же боль испытывает умирающий под пытками. Осознание иногда приходит медленно, а иногда оно вспарывает нервы, мгновенно убивая все внутри, взрывая душу. Когда ты летишь в глубокую черную дыру… и, да, я сверну шею там на дне… сама… в одиночестве… никем не услышанная… забытая… и…нелюбимая. Ненужная. Жалкая. Каждое ЕГО обещание было ложью, грязной, наглой, продуманной ложью. Все игра, а я песчинка в этой игре.

Я не помню, сколько дней прошло после того, как я это услышала. Помню, что с того момента и хожу по коридорам, держась за стены, и мне кажется, что мое тело превратилось в пепел, а душа корчится в адских муках, и они никогда не закончатся, никогда не прекратятся. Это агония. Это нескончаемая агония, когда боль может унять только смерть. Все вымерло внутри. Я онемела. Я хотела кричать и не могла. Ни слова. Даже каждый вздох давался с трудом. Предательство убивает быстрее кинжала. ЕГО предательство превратило меня в полутруп… оболочку, внутри которой кроме отчаяния ничего не осталось… Первая любовь совершенно безжалостна, а когда эта любовь становится единственной на всю жизнь, то она пожирает все существо. Он причинял мне боль с самого начала. Каждую секунду наших отношений. Иногда с отсрочкой в пару лет, но ненадолго. Зверь внутри него не мог обходиться без страданий… моих страданий.

Я зашла в одну из комнат и остановилась глядя в пустоту.

"Я буду любить тебя вечно…"

"Девочка моя… я больше никогда не причиню тебе боль"

"Я никогда не откажусь от тебя и от наших детей"

"Если мы упадем, то только вместе, и я буду снизу".

Я истерически расхохоталась, и мой смех эхом разнесся по дому. Мне стало жутко от собственного ничтожества. Жутко от того, что у меня больше ничего нет. ОН отнял все. Оторвал с мясом и сплясал на моих костях. Я подошла к окну и распахнула его настежь, вглядываясь в черное небо без звезд. Схватилась за решетку руками и сильно сжала. Внутри застыл вопль. Дикий крик, который разрывал мою грудную клетку, но я не могла заплакать и произнести ни звука. ОН приговорил меня… избавился от меня… он меня похоронил заживо… Меня просто больше нет. А была ли я когда-то? Ник… что ты сделал со мной??? Почему ты просто не пришел и не убил меня лично? Почему ты вырвал мне сердце и душу и оставил истекать кровью и медленно корчиться от боли? За что ты так со мной? За что? Ты ведь мог просто меня отпустить… И не смотря ни на что, я понимала, что продолжаю любить его… унизительно и жалко любить того, кто выстрелил мне в спину… Калейдоскопом все, что произошло… кровавым калейдоскопом. Все сложилось в чудовищный, уродливый пазл. Сначала оторвал от отца и от семьи, потом от себя… теперь отобрал детей и свободу… все продумано и намеренно… шаг за шагом… словно метал в меня кинжалы, и каждый попадал прямо в сердце… Господи, оно все еще бьется? Оно бьется, проклятое… ненавижу… ненавижу за то, что оно все еще вздрагивает от мысли о нем. Когда оно застынет? Когда оно перестанет взрывной волной раздирать меня части от каждого воспоминания?..

***

В камине вспыхнул огонь, и я резко обернулась. Медленно подошла и затуманенным взглядом смотрела, как языки пламени лижут поленья. Как хорошо поленьям. Он сгорят, и от них ничего не останется. Я тоже хочу сгореть…

Я вдруг поняла, что больше не могу терпеть эту боль. Иногда есть тот предел, когда жить намного страшнее и мучительнее, чем умирать. Я быстрым шагом пошла в свою комнату, решительно распахнула дверцы шкафа и лихорадочно принялась рыться в своих вещах. Где же оно? Где оно? Должно быть здесь. Я точно помню. Никто бы не нашел. Я вывернула все наружу, свалила все вещи в кучу на полу пока не нашла бархатную коробочку с украшениями, подаренную Фэй. Я достала маленькое колечко и оно несколько раз выпало из дрожащих пальцев. Я слышала стук своего сердца и дыхание, вырывающееся со свистом из легких. Сняла сережку и подцепила камушек на кольце. Взгляд заворожено застыл на маленьких белых кристаллах. Яд. Сильнейший. Одна крошка убивает мгновенно. Когда-то Фэй подарила мне этот маленький подарок. Мощное оружие в любой ситуации, кристаллик мгновенно растворится в жидкости и убьет всех, кто сделает хотя бы глоток. Убьет бессмертных. Я повернулась к столику — графин с водой и бокал. Медленно подошла, налила воды и высыпала все содержимое. На мгновение стало страшно. До дикости, страшно и жутко… но лишь на мгновение.

"Я все-таки свободна, Мокану. Я не твоя вещь. Ты никогда не будешь решать, жить мне или умирать, и я не спрошу у тебя разрешения, в какой момент мне покинуть тебя навсегда. Это и есть мой выбор. Я все же ухожу от тебя…".

В это момент я снова истерически рассмеялась, а потом решительно поднесла стакан к губам…

За одну секунду перед глазами промелькнуло много картинок, целый калейдоскоп, и ни капли сожаления ни о чем. Я поднесла стакан к губам и в этот момент он разлетелся на осколки. Жидкость разлилась мне на руки разъедая кожу, а я даже не почувствовала боли, медленно повернулась и увидела Дэнэ, опускающего пистолет.

— Зачем? — Я не узнала собственный голос — ЗАЧЕМ? — Заорала так громко, что задрожали стекла, и я бросилась на него с кулаками. Я била его по груди, пачкая своей кровью, а он стоял, как изваяние, не прикасаясь ко мне даже пальцем. У меня началась истерика, я не плакала, я просто сражалась с ним, как с ветряными мельницами, пока ноги не подогнулись, и охранник не подхватил меня, чтобы я не упала.

— Вы должны жить, Марианна… — тихо сказал он, а я с ненавистью посмотрела ему в лицо.

— Жить??? Ты называешь это жизнью? Он приказал следить за мной. Ты, как собака, выполняешь приказы. Жить? Я не живу, я подыхаю каждый день снова и снова.

Я падала, а он продолжал удерживать меня за талию, довольно крепко, пытаясь перехватить мою руку, израненную до мяса. Боже, кому я кричу? С кем говорю? Это же его церберы, когда он прикажет им меня разорвать — они разорвут, не задумываясь.

— Нет, не поэтому, — подхватил меня на руки и понес к постели… Я слышала его слова как в тумане, теперь меня било крупной дрожью, а сердце захлебывалось от разочарования и отчаянной беспомощности. Собственного бессилия против Монстра по имени Николас Мокану.

Дэн уложил меня на покрывало и, вытащив свою рубашку из штанов, быстро оторвал от нее полоску ткани. Хотел приложить к моей руке, но я отшатнулась от него, как от прокаженного.

— Не прикасайся ко мне. Ты… ты мог сделать вид, что не заметил, что не увидел. Мог… но своя шкура дороже. Ты знаешь, что меня ждет в этом доме. Не можешь не знать. Вечное заточение.

Он смотрел на меня, а я не могла видеть это взгляд. Эту жалость к себе. Господи. Это невыносимо. Я действительно жалкая.

— Вам принесут пакет крови, и рана затянется.

Мне было наплевать, я свернулась калачиком на постели и закрыла глаза. Пусть не затягивается. Потому что я не чувствовала боль, изнутри меня драло на части. Дэн снова взял меня за руку, а я закрыла глаза. Пусть делает, что хочет. Мне все равно.

Охранник перевязал мою руку и осторожно положил на мягкое покрывало. Меня продолжало трясти. Он ушел, и я стиснула челюсти. Внутри постепенно образовывалась пустота, засасывающая воронка, какое-то тупое равнодушие ко всему.

Через несколько минут Дэн все же вернулся.

— Я принес вам порцию крови. Выпейте, — протянул мне бокал, но я просто игнорировала его присутствие. Пусть оставят меня в покое. Хоть на это я имею право? Пусть все оставят меня в покое. Он еще несколько секунд постоял, переминаясь с ноги на ногу, затем поставил бокал на стол и ушел. Я всхлипнула и зарылась лицом в подушку, а потом тихо прошептала:

— Я ненавижу тебя… — приподнялась и громко закричала в темноту, — Я ТЕБЯ НЕНАВИЖУ.

И в этот момент я наконец-то смогла заплакать. Громко, навзрыд. Мне казалось, что внутри я сгораю, я даже чувствовала, как этот огонь пожирает мое сердце, оставляя угли, которые мгновенно застывая, превращаются в кусочки льда.

Глава 8

Когда Серафим позвонил мне, я был с Изабэллой. Немка полностью обнажилась и теперь, оседлав мои колени, в спешке расстегивала на мне рубашку. Услышав звонок, мельком глянул на экран и напрягся, увидев имя Серафима.

— Брось, Мокану, только не говори, что ты сейчас ответишь? — Изабэлла жалобно простонала в ухо, обводя мочку языком.

В груди появилось какое-то тянущее чувство, будто предчувствие катастрофы, поэтому я слегка отстранился от девушки и ответил:

— Зорич, искренне надейся, что у тебя достаточно важная причина для того, чтобы прерывать меня от более приятных дел, чем болтовня с тобой.

И он ответил. Спокойно ответил, вашу мать. Так, как умеет только Серафим. Без спешки или волнения. Абсолютно равнодушно произнес самые страшные слова, которые я когда-либо слышал в своей жизни:

— Марианна предприняла попытку самоубийства.

В первый момент я даже не понял смысла его слов:

— Ты что за ахинею несешь, Зорич? Повтори, — Голос сорвался на крик. — Повтори, что ты сказал.

И точно таким же бесцветным тоном он совершенно ровно повторил:

— Марианна предприняла попытку самоубийства, у нее оказалось одно из снадобий Фэй. Сильнодействующий яд. Только что было получено сообщение от Дэна.

Разум оцепенел, силясь переварить полученную информацию. Я смотрел в серые глаза голой девицы перед собой и с ужасом понимал, что они меняют цвет на сиреневый, наполняясь дикой болью. Протянул руку, касаясь ее щеки, провел пальцами по глазам в попытке стереть из них безысходность.

Голос Серафима прозвучал словно издалека, отдаваясь эхом в голове:

— Николас? Какие будут наши действия?

Моментально очнулся, осознавая, что та, которую я сейчас ласкал, не имела ничего общего с Марианной.

— Приготовь мне самолет, я сейчас же вылетаю.

Я скинул с колен вампиршу и кинулся к пиджаку, на ходу застегивая пуговицы рубашки.

"Марианна… самоубийство… Марианна". Не верю. Не могу поверить. Так не должно быть. Только не с ней. Моя девочка слишком любит жизнь, детей, свою семью… И меня… Пока еще любит.

Закрыл глаза, стараясь успокоить участившееся сердцебиение.

— Нииик, ты не можешь меня так оставить сейчас, — пронзительный голос Изабэллы ворвался в заторможенное сознание. Блондинка бросилась ко мне и вцепилась в пиджак.

Я посмотрел на нее, вначале даже не понимая, откуда она тут вдруг возникла. Конечно, она услышала все, что говорил Серафим.

— Какое тебе дело до этой истеричной идиотки, дорогой? Пусть бы отравилась и сдохла — нам же меньше забот.

Я разозлился настолько, что еле сдержал себя от желания вцепиться ей в горло или сразу вырвать гнилое сердце из груди. Но пока эта тварь была еще мне нужна. Схватил ее за шею и приподнял над землей. Сучка вцепилась мне в запястье, со страхом глядя на меня. Да, детка, никогда не забывай, что Мокану свою репутацию заслужил не одной сотней загубленных жизней.

— Еще раз услышу, как из твоего рта вылетает любое упоминание о ней, и ты пожалеешь о том, что можешь говорить вообще.

Швырнул ее на пол, и практически бегом помчался к машине.

Самоубийство… Но почему? Почему она хотела умереть? Вариант о том, что она могла узнать о своем новом положении, отмел сразу. Пока о разводе знали единицы. Средствами связи Марианна не обладала. Я приказал оградить ее от всего. Ни телевидения, ни интернета, ни тем более телефона. Тогда что? Что, гребаный ад, могло произойти такого, что она решила ТАК поступить с нами? Именно сейчас, когда все шло будто по накатанной. Так, как того требовал мой план.

Я понимал, что она вправе чувствовать на меня обиду, злость. Черт, даже презрение. Но, это на меня. Пусть презирает меня, но живет. А иначе, какого хрена я затеял весь этот спектакль? Ради кого? Зачем мне эти кланы и Братство, если рядом не будет Марианны?

Когда спустился с самолета и пересел на автомобиль, начал чувствовать, как меня трясет. От страха, что мог потерять ее навсегда. От нетерпения увидеть любимую, прижать к себе и целовать. Долго. Может, весь день и всю ночь. Уже потом я буду выяснять, что подтолкнуло ее к попытке… самоубийства. Скривился. Черт, даже в мыслях сложно произнести это слово, когда оно касается самого дорогого для меня существа. Серафим сказал Дэн… если бы он не успел… Если бы она успела? Что тогда? Ухмыльнулся. Мокану, ты отлично знаешь ответ на этот вопрос. Тогда вся эта игра не имела бы смысла. Тогда ты бы отправился прямиком за ней. Вот только после смерти ты бы ее не встретил. Уже никогда. Так бы и гнил один в Аду в то время, как ее место на небе. Ударил по рулю. Ни хера. Ее место рядом со мной. Здесь. Всегда.

Тогда я еще верил в то, что возможно примирение. Даже не так — наше соединение. Как всегда и бывало раньше. Когда мы оба сплетались в одно целое, каждый раз выныривая из вонючей трясины, затягивавшей нас туда поодиночке.

Я подъехал к посту, и охранник при взгляде на мое лицо отшатнулся в диком страхе.

Не обратил на трусливого идиота внимания, так как на подходе к дому заметил ее.

С шумом выдохнул. Она. Живая. Дышит. Смотрит прямо на меня, но создается ощущение, что не видит. Я остановился и выскочил из машины. Марианна вздрогнула, будто очнулась от каких-то мыслей и теперь уже осознанно наблюдала за мной. Подбежал к ней и порывисто обнял. На секунду сердце замерло и снова забилось в диком восторге. Как же я тосковал по ней. Обхватил лицо ладонями и начал жадно целовать. Глаза, нос, щеки, подбородок. При мысли о том, что этих прикосновений могло бы уже и не быть никогда, глухо застонал и впился в ее губы, в изнеможении закрывая глаза. Девочка моя, как же я испугался. Я могу вынести, что угодно, если знаю, что она дышит со мной одним воздухом.

Я настолько растворился в ее запахе и прикосновениях к коже, что не сразу понял, что Марианна не обнимает меня в ответ, а сражается со мной. Она с силой оттолкнула меня, процедив сквозь губы:

— Убирайся.

В первый момент подумал, что ослышался:

— Что? Что ты сказала?

Она схватила меня за запястья, впившиеся в ее плечи, и сильно сжала.

— То что ты слышал. Убирайся. Просто исчезни. Не прикасайся ко мне.

Ее голос срывался на хрип, заставляя сердце обливаться кровью.

Посмотрел в глаза, горевшие непонятной мне яростью и, освободив руки, поднес ее ладони к губам, покрывая поцелуями и растворяясь в аромате ее кожи:

— Что с тобой, малыш? Почему?

Она выдернула руки.

— Со мной? Ты спрашиваешь, что со мной? Тебя это волнует? В перерывах между какими сверхсекретными делами или шлюхами ты решил узнать обо мне? После того, как запер в эту тюрьму; после того как распорядился мною, как вещью… после того, как отнял у меня все. Убирайся. Я все знаю. Все. Ты… ты чудовище. Ты лицемер. Ты мог просто… просто сказать мне что все кончено, но ты… ты отобрал у меня детей… я могла все понять… но дети… как же я презираю тебя.

Она задыхалась, отводя взгляд, давая понять, насколько ей больно смотреть мне в глаза.

— Отпусти меня. Или убирайся сам.

Именно тогда я осознал, что она уже все знает. Вашу мать, она знает. Но как? Черт возьми, кто ей мог проболтаться? Если только кто-то из охранников. Сукины дети сегодняшний день точно не переживут. Ни один.

Я прикрыл глаза и медленно выдохнув, произнес:

— Марианна, давай, зайдем в дом. Давай не будем устраивать спектакль для охраны.

Она истерически засмеялась:

— Спектакль? Вся моя жизнь рядом с тобой сплошной спектакль. То ли комедия, то ли трагедия, и я всего лишь массовка на твоей сцене.

Внутри все перевернулось. Как мне доказать ей, что она главная героиня этого бесконечно долгого действа, именующегося моей жизнью?

Я стиснул зубы до скрипа и прошипел:

— Иди в дом, я сказал.

— Не то что? Заставишь? Затащишь насильно? Какие права у тебя теперь есть на меня, Ник?

Она содрала обручальное кольцо с пальца и швырнула в меня.

— Никаких. Ты мне теперь никто.

Поймал на лету кольцо и, схватив, ее за локоть, дернул на себя:

— Малыш, не заставляй меня в очередной раз напоминать о СВОИХ. ПРАВАХ. НА ТЕБЯ.

Марианна попыталась вырваться, но я уже отвернулся и теперь тащил ее за собой в дом. Она упиралась ногами, пытаясь затормозить меня, била по спине руками, истошно крича. И каждый крик отзывался эхом внутри, причиняя физическую боль настолько сильную, что хотелось зажать уши руками, чтобы не слышать ничего.

Ни слова не говоря затащил девушку внутрь и, закинув ее себе на плечо, поднялся в спальню. Там я бросил ее на кровать и ледяным тоном сказал:

— Вот теперь говори.

Марианна вскочила с постели и, сжав руки в кулаки, прокричала.

— Мне не нужно ничего напоминать. У тебя нет прав на меня. Мы теперь в разводе. Ты лично, собственноручно, зачеркнул все права и дал мне свободу. И я рада, что ты приехал, потому что теперь ты отпустишь меня. Не хочу ни секунды находиться рядом с тобой в ТВОЕЙ золотой клетке. Я вернусь к отцу и начну процесс по возврату детей, Ник. И еще… не называй меня "малыш". Это право ты тоже потерял.

Захотелось взвыть от бешенства. Эту "золотую клетку" еще совсем недавно она считала своим домом. А теперь хочет бежать из нее без оглядки.

Шагнул к ней и, схватив за волосы, с силой дернул в сторону:

— Нет прав, говоришь? Вот они мои права, — притянул ее за талию и впечатал в себя, — и мне не нужны долбаные бумажки, чтобы доказать тебе существование МОИХ прав.

Положил руку на ее ягодицы и сильно сжал:

— Отпустить тебя, малыш? Ты думаешь, что я когда-нибудь отпущу тебя? Ты в это веришь, Марианна?

Она дернула головой и тихо произнесла:

— Эти права тебе давала я тем, что позволяла и хотела, чтобы ты их имел. А сейчас тебя больше нет для меня. Мне противны и омерзительны твои лживые прикосновения, твои слова, которые не стоят и гроша. — Неосознанно отступил от нее, не веря, что слышу эти слова. Лучше бы она отхлестала меня по щекам. Это не было бы и вполовину так мучительно, как сейчас, после этих слов. А Марианна выставила вперед руку и продолжала вскрывать мне вены острыми как лезвия словами:

— Малыш… А ЕЕ как ты называешь? Детка? Крошка? — Потихоньку приходя в себя, шагнул ей навстречу, чтобы схватить и прокричать в ухо так громко, насколько мог, что ту, другую, я не называю никак. Что ТА для меня ничего не значит.

Она отшатнулась в сторону и практически прорыдала срывающимся голосом:

— Убери руки и не прикасайся ко мне. Ты отпустишь меня. Потому что я больше не хочу быть с тобой и… не буду. Никогда. Просто запомни это. Никогда.

Уже не контролируя себя от моментально охватившего тело бешенства опрокинул Марианну на кровать и сел сверху, зафиксировав ее руки над головой:

— Запомни, Марианна, мне не нужно твое разрешение на то, что и так является МОИМ.

Опустил голову, приблизившись к ее лицу на расстояние в пару сантиметров:

— И называть я тебя буду так, как хочется мне. Ты моя, Марианна. Вся моя. Твое имя. Твое тело. Твоя жизнь. А вот ты, Марианна, никогда, слышишь? Никогда больше не будешь распоряжаться тем, что принадлежит мне.

Ее глаза сверкнули, она поняла, о чем я. Продолжая сжимать ее запястья одной рукой, второй схватил ее за шею и прорычал:

— Какого черта ты творишь, Марианна?

Встряхнул ее:

— Отвечай? КТО. ТЕБЕ. ПОЗВОЛИЛ?

Поднял руку к подбородку и сжал, причиняя боль:

— Твою мать, Марианна. Почему ты это сделала? Чего ты хотела этим добиться?

Она вцепилась в мое запястье и, задыхаясь, прохрипела:

— Уйти от тебя. Потому что еще никогда в жизни я не испытывала такого отвращения к тебе и к себе. Ты не удержишь меня, Ник. Меня рядом с тобой нет… Очнись. Посмотри мне в глаза — меня нет. Не смотря на то, что мне не дали уйти, я уже ушла. И, знаешь, я не жалею, что меня остановили… не жалею, потому что я смогла сказать это тебе в лицо. Сказать, что впервые тебя ненавижу. Ты можешь заставить меня бояться… но ты больше не заставишь меня хотеть и любить тебя.

Сердце в очередной раз сжалось от беспощадных слов, чтобы снова понестись вскачь от невероятной злобы, завладевшей всем телом. Каждой чертовой мышцей. На короткий миг стало трудно дышать, будто весь воздух из комнаты молниеносно выкачали. Казалось, еще чуть-чуть, и тело просто свалится мертвым грузом на кровать, потеряв смысл для дальнейшего функционирования. Но та же самая злость заставляла продолжать эту борьбу с ней и с самим собой, адреналином впрыскивая в кровь необходимые силы. Я злился на нее за то, что захотела покинуть меня навсегда. И чувствовал еще большую ярость на себя. За то, что позволил нам дойти до этого.

Оскалился и завладел ее губами. Не целуя — сминая и кусая их, безжалостно царапая клыками. Марианна вертела головой в попытке освободиться от поцелуя, и я позволил ей это. Отстранился от нее и прошептал, глядя в глаза:

— Скажи это еще раз. Скажи, что ненавидишь меня.

Я должен был это слышать, упиваясь собственной болью и позволяя ей разрушать меня и дальше, оправдывать свои поступки, развязывать мне руки. Ведь если она меня ненавидит, значит, я мертв, а мертвеца нельзя приговорить дважды.

Она облизала кровь с нижней губы и, судорожно сглотнув, прошептала в ответ:

— Ты даже не представляешь насколько… я тебя ненавижу. Но больше всего я ненавижу себя за то, что верила тебе.

Прикрыл глаза, впитывая в себя эти слова, и ухмыльнулся. Через десять лет я все-таки добился того, что она возненавидела меня. Теперь. Внутри все корчилось от острой боли, от чувства дикого разочарования.

После того, как овладел собой, открыл глаза и спросил:

— Но почему теперь? Почему теперь, Марианна, черт тебя побери?

Повысил голос и силой вдавил ее в постель, сильнее сжимая пальцы на ее горле, глядя на ее расширяющиеся зрачки и испытывая невероятное садистское удовольствие от осознания ее страха. Ненависть, страх. Все что угодно, но только не равнодушие.

— Не тогда, когда я бил и мучил тебя… Не тогда, когда унижал и держал в роли рабыни… Не тогда, когда оставил вас подыхать с голоду… Какого дьявола, Марианна, теперь? Когда единственное, о чем я тебя просил, — ударил по постели рядом с ее головой, — это доверие. Гребаное доверие и молчание, черт тебя раздери.

С ее губ сорвался тихий вздох.

— Доверие? От кого? Кто я теперь? Твоя любовница? Бывшая жена? Шлюха? Кто я? С таким же успехом на меня может предъявить права любой из твоих охранников. Любой. Потому что я — никто. И знаешь? Я лучше стану шлюхой твоих псов, чем твоей любовницей или вещью. Никакого доверия ты от меня не дождешься.

Это был контрольный выстрел. Прямо в лоб. Марианна, как никто другой, знала, какие струны задеть, чтобы окончательно снести мне крышу. Знала, что это запрещенный ход, но, тем не менее, применила его. И я потерял последние остатки разума, чувствуя, как сознанием завладевает монстр, поднимая свою омерзительную голову и широко раскрывая зубастую пасть.

Ударил ее по щеке, а потом еще раз, и еще раз.

— Да мне нас… ть на твои чувства ко мне. И плевать на твои желания. И если ты так сильно хочешь стать шлюхой, я тебе позволю. Но трахать тебя буду ТОЛЬКО я. Станешь личной подстилкой Николаса Мокану. И только если я захочу, то ты сможешь лечь и под охранников. Для того, чтобы развлечь МЕНЯ, поняла?

Свободной рукой разодрал на ней блузку и грубо сжал грудь:

— И мне плевать, согласна ты или нет с этим. Теперь, — криво усмехнулся, — впрочем, как и всегда, я решаю с кем и когда ты спишь. И пока что этот кто-то, — ущипнул сосок, — я.

Затем опустил руку к животу и остановился, глядя прямо в ее глаза.

— Тебе понятно, Марианна?

— Мне все понятно, — прошептала она, — только покорности ты не дождешься, потому что я больше не хочу тебя. Ты можешь развлекаться со мной, пока я тебе не надоем… Да ты все, что угодно, можешь. Ты возомнил себя вершителем моей судьбы. Мне плевать, с кем спать, с тобой или с твоими охранниками. Ни к тебе, ни к ним я ничего не чувствую. Ты убил во мне все. Отдай хоть собакам на улице.

— Плевать? — я снова ударил ее, и на этот раз вздрогнул, увидев блеснувшие в глазах слезы, но уже не мог остановиться. Ее слова сорвали все планки, и я уже не сдерживал чудовище внутри себя — я выпустил его на волю. Похотливого, жадного до боли зверя, готового разорвать ее. — Тебе наплевать, кто будет тебя иметь? Как впрочем и обычной шлюхе. Тогда первым у нашей высокородной потаскухи буду я.

Задрал подол юбки и схватил рукой трусики.

— И, да, малыш, ты сама меня захочешь.

Быстрым движением разорвал на ней белье, с легкостью преодолевая неистовое сопротивление, и резко ввел в лоно палец. Марианна уже была влажной, и я злобно ухмыльнулся, подняв на нее глаза:

— Как всегда заводишься от насилия, Марианна? Или это я все еще действую на тебя так? Зачем было лгать и ломать комедию? Ты могла сказать или просто попросить, чтобы я тебя оттрахал.

Она снова дернулась в моих руках, но я придавил ее бедра к кровати сильнее, а потом погладил большим пальцем складки нежной плоти между ее ног. Наклонил голову и подул на них. Она моментально увлажнилась еще больше, и комнату окутал аромат ее желания, от которого вело так, что закружилась голова. Я демонстративно втянул в себя ее запах:

— Да, малыш, именно так. Я знаю, что нравится шлюхам.

Почему считают, что насилие — это обязательно физическое издевательство над телом? Можно причинять не меньшую боль и унижение словами. И именно это я сейчас осознанно и делал. Насиловал ее душу, так как тело отвечало мне взаимностью. Понимая, что это не просто оттолкнет от меня жену, но и, вполне вероятно, поставит крест на ее чувствах ко мне. Но остановиться я уже не мог. Не тогда, когда в ноздри бил ее запах, а пальцы мяли шелковистую кожу. Да, и, потом, как может остановиться солдат на полпути, когда он уже ступил на минное поле? Он просто идет вперед, с замиранием сердца ожидая, какой шаг раскинет его в разные стороны, разрывая на части и выставляя на всеобщее обозрение внутренности.

Я начал двигать пальцем внутри нее, сначала неторопливо и нежно, а затем ускоряя темп. Жадно наблюдая за ее реакцией и упиваясь властью над телом любимой женщины. Ее дыхание стало хаотичным, рваным, и она закрыла глаза, пряча от меня взгляд. Я знал, что в этот момент она борется с собой и проклинает свое тело за предательство.

Наклонился к ее лепесткам и прошелся по ним языком, застонав от пряного вкуса на языке. Она дернулась, как от удара тока, и еле слышно всхлипнула. Нашел языком клитор и обдал своим дыханием. Затем дотронулся до него кончиком языка и втянул в рот. Марианна неосознанно выгнулась и сдавленно застонала.

— Ненавижу… — ее голос походил на хриплое рыдание, все еще вздрагивая и задыхаясь, — не прощу тебе этого… не прощу…

"Не прощу…" — как будто серной кислотой плеснули в район груди. Да, нет, милая, ты — то, может, и простишь… Мне бы самому суметь простить себя после всего. Но вслух, приподнявшись на руках и устраиваясь между ее ног, выдал насмешливо:

— А мне от тебя не нужно прощение. Ты моя шлюха, а не приходской священник.

Сказал и вошел в нее одним движением. Мы застонали с ней одновременно и замерли, глядя друг другу в глаза. Она рванулась ко мне навстречу, обхватывая шею руками и приподнимая бедра. Доли секунды наслаждался жаром ее лона, а потом начал двигаться. Зло. Бешено. Таранил ее плоть, чувствуя, насколько неистово она отвечает.

Ее глаза горели страстью. Страстью и яростью. Ненавидь, малыш, ненавидь. Но не свое тело, а меня. Оно не предает тебя, оно просто не может лгать. Это я предатель.

Стиснул зубы, заметив катящиеся по щекам слезы опустошения, сдерживаясь от дикого желания слизать их.

— Ты… убиваешь меня… Ник… ты убиваешь… нас…

Ее голос звучал сдавленно, глухо. Рванул вперед, следя за тем, как закатываются ее глаза, впиваясь пальцами в бедра, насаживая ее на себя и жестко вонзаясь в мягкое тело. Так глубоко, насколько мог. Почувствовал, как судорожно сжимаются мышцы лона вокруг члена, а по моему телу пробегает дрожь острого наслаждения. Не успел в полной мере ощутить ее оргазм, как меня с головой накрыл собственный. Зарычал, в последний раз толкнувшись в нее и кончая внутри, клеймя, доказывая себе и ей, кому она принадлежит. В первый раз за все эти десять лет после секса с Марианной я не чувствовал ни удовлетворения, ни радости, ни ненависти… Только опустошение, разливавшееся по венам. Поднял голову и, посмотрев в глаза, произнес:

— Нельзя убить того, кто давно уже мертв, Марианна.

Она закрыла глаза, сворачиваясь калачиком на постели и еле слышно прошептала:

— Зато можно убить того, кто был еще жив.

Я молча слез с постели, не отвечая на реплику, застегнул ширинку и подошел к шкафу. Открыл двери и начал скидывать на пол всю одежду. Дернул ящики комода и, достав оттуда нижнее белье, бросил на кровать. Марианна в негодовании вскочила с кровати.

— Прикройся, — Бросил ей и направился к двери. Там велел охраннику позвать экономку. Когда в комнату вошла высокая сухопарая женщина, холодно приказал:

— Обыскать каждое чертово платье, все нижнее белье, трусы, носки, чулки.

— Что искать, Господин?

— Все, что покажется подозрительным. Найдешь — передаешь Дэну. Дэн, — окликнул охранника, маячившего за дверью, — если вдруг в личных вещах Госпожи будут обнаружены какие-либо подозрительные вещи, неважно какие, ты изымаешь их и сообщаешь напрямую мне.

Охранник кивнул и вышел. Я отпустил взглядом экономку и повернулся к Марианне.

— Раньше ты была в этом доме хозяйкой, но после своего поступка ты будешь здесь пленницей. Без права голоса и свободы перемещения. Днем рядом с тобой постоянно будут находиться охранники или слуги. Не старайся натворить глупостей, Марианна. Мы оба знаем, что я не дам этому случиться.

Схватил ее за голову и рывком притянул к свои губам. Поцеловал, запоминая вкус ее губ и запах тела. Усилием воли отстранился и быстрым шагом вышел из спальни.

Обратно в город я ехал на машине. Позвонил пилоту собственного самолета, доставившего меня сюда, и отпустил его. Слишком много мыслей роилось в голове после сегодняшних событий, и мне нужно было все обдумать, прежде чем вернуться к игре.

Все пошло не так. Сразу. С первых же мгновений. Она была зла на меня. Больше — она ненавидела меня. И теперь это были не пустые слова. Я видел это чувство в ее пылающих глазах. А глаза не могут обманывать.

Еще бы. Кто-то из этих тупоголовых ублюдков не удержал во рту свой поганый язык. Ухмыльнулся, вспомнив, КАК расправился с охраной. С теми, кто сменился в последний раз. Я не стал разбираться, кто оказался болтуном. Выяснил у Дэна имена последних прибывших и вызвал их к себе. Сукины дети насквозь провоняли страхом после того, как поняли, на какой стадии бешенства я нахожусь. Я разорвал им глотки. Предварительно вырвав языки. Всем четырем. Без слов. Молча. Чувствуя, как Зверь буквально урчит от наслаждения. Наблюдая за их последней агонией и сам варясь в аналогичной. Забавное зрелище видеть, как неистово в диком ужасе молятся Богу создания Ада.

Но все это было после. После ее слов о ненависти. После того, как она смешала меня с грязью, заявив, что не видит разницы между мной и другими. После секса. Настоящего. Злого. Быстрого, но от этого не менее крышесносного.

Все эти события калейдоскопом проносились в моей голове, пока я ехал назад. В свой личный ад, созданный мной же самим. Игра продолжается, Мокану, так что стисни зубы и при вперед дальше.

Глава 9

Я все время находилась в какой-то прострации, словно видела себя со стороны, а ничего не чувствовала. Меня успокаивал свежий зимний ветер и холод. Я могла часами стоять на улице и обхватив плечи руками смотреть в никуда. Холод покалывал кожу, и напоминал мне, что я все еще живая.

Невидящим взглядом смотрела за дорогой, замечала смену охранников и приезд прислуги, но скорее автоматически, чем осознанно.

Когда к дому подъехал черный джип, я даже не обратила внимание.

Я заметила ЕГО не сразу. Скорее не заметила, а почувствовала, как всегда кожей. Только в этот раз не было всплеска радости, скорее тупая боль. Когда отходит наркоз, чувствуешь примерно тоже самое. Вижу его как в тумане и понимаю, что не хочу видеть и в то же время где-то еще трепыхается та самая унизительная радость… Как брошенная на улице собака по инерции радуется увидев бывшего хозяина…

Пока он говорил, повысив голос я смотрела ему в глаза и скорее слушала, чем слышала его. Он спрашивал почему… Потому что он все же меня доламавыет. Потому что в глазах, всех окружающих меня вообще больше нет. Плевать на окружающих, меня нет в моих собственных глазах. Я такая жалкая и ничтожная, что эта жалость просто убивает меня.

А потом заметила, как на его пальце блеснуло обручальное кольцо… не наше обручальное кольцо… совсем другое, и я захлебнулась от боли. Она была такой резкой, что мне захотелось орать и выть.

Зачем я любила его все эти годы? Ради страданий? Я получила их сполна. В нашем прошлом столько боли, что впору нанизывать ее на колючую проволоку воспоминаний и обмотаться ею, чтобы впивалась посильнее и не давала забыть кто он — Николас Мокану. Мне не суждено было познать с ним полноту счастья. Быть настолько любимой, насколько любила его я. Даже кольцо он надел на палец другой женщины. А ведь по его словам я единственная, кто удостоилась чести носить его фамилию — и снова ложь. Я мысленно видела, как развевается ее белоснежная фата, а я в черном саване, заляпанном моей кровью, которая сочится из моего разодранного сердца. Он таки сломал меня.

Это даже не пытка — это казнь. Медленная и мучительная казнь, смотреть на него и понимать какой он лжец, понимать, что никогда не любил меня, понимать, что между нами никогда ничего не было кроме моей иллюзии.

Каждое его слово больнее удара плетью. Я даже не верила, что слышу все это от него, что он все же выпустил на волю свои истинные эмоции. Унижая и оскорбляя меня, вывернул наизнанку все мои слова.

Я потрогала языком разбитую изнутри щеку и в этот момент Ник разорвал на мне блузку и грубо сжал мою грудь, я задохнулась от осознания насколько далеко он может зайти и от мгновенно вспыхнувшей внутри паники. Особенно когда он положил руку мне на живот и вдавил меня в постель. Но я не хотела и не могла больше его бояться. Все что можно мы уже прошли большей боли, чем он причинил причинить уже невозможно.

После вспышки больной и унизительной страсти, которая разорвала меня изнутри на ошметки, пока он показывал мне кому я принадлежу, и кто мой хозяин, я закрыла глаза и отвернулась от него, чтобы он не видел мои слезы и мое сожаление о том, что я все-таки позволила ему доказать мне в очередной раз сколько власти он надо мной имеет. Именно в этот момент в душе начала появляться пустота. Полное омертвение моих чувств к нему.

Он ушел, оставив дверь открытой. Слуги сновали туда-сюда, поднимая вещи с пола, перебирая каждую складку, а я невидящим взглядом смотрела на все это, прижимая к груди покрывало. На полу, возле постели валялись мои разорванные трусики, порванная в клочья блузка. Мои губы все еще кровоточили после поцелуев-укусов и меня пошатывало от слабости и знобило. Ко мне подошел Дэн и скинув пиджак набросил его мне на плечи, я инстинктивно завернулась в него и покрывало упало к моим ногам. Увидела быстрый взгляд охранника на багровые следы от пальцев на ноге и одернула юбку. Дэн решительно вышел из моей спальни, а я попятилась назад и присела на краешек постели, глядя как продолжают выворачивать все ящики, мои сумочки и вытряхивать обувь. Меня тошнило и ломало изнутри. Когда из ящика выпал портрет детей и треснула рамка я судорожно сцепила пальцы и закрыла глаза. Я слышала голос Ника, он отдавал приказы внизу, но я не разбирала слов… я понимала, что это предел. Тот самый рубеж за которым уже невозможно что-то простить и изменить. Предел, за которым моя любовь превращается в пепел. Потом хлопнула входная дверь и вскоре от дома отъехала машина. Внутри не возникло ни одного чувства… ничего. Глухая тишина. Даже боль стала странной острой, изнуряющей, но какой-то по-садистски доставляющей удовольствие. Наверное, вот так умирает любовь. Тогда пусть умирает. Я вытерплю эту агонию. Я не хочу больше любить Николаса Мокану. Я хочу быть свободной. Израненной, сломанной, разодранной на части, но свободной.

Ден вернулся через несколько минут и переступая через ворох вещей направился ко мне подал лед, завернутый в полотенце. Я даже не посмотрела на него и тогда он присел на корточки и приложил ледяной компресс к моей щеке. Я распахнула глаза и посмотрела на него. Если он смотрит на меня с жалостью — я вскрою себе вены тупым ножом, вилкой или перегрызу их зубами. Все слуги, да и этот сторожевой пес Ника прекрасно поняли, что только что произошло в этой спальне. Поняли в очередной раз, что я никто. Ник не церемонясь говорил со мной при них, подчеркивая насколько шаткое положение у меня в этом доме. Ден стиснул челюсти, продолжая прижимать к моей щеке компресс и вдруг он сказал то, чего я меньше всего ожидала услышать:

— Все будет хорошо… вот увидите… но вы должны жить… вы созданы для того чтобы жить и улыбаться… Поверьте, это закончится. Я вам обещаю.

Я прижала компресс к щеке и судорожно вздохнула. Только для того чтобы жить, сначала нужно умереть. И похоже у Ника получилось. Он убил меня прежнюю. Быстро, безжалостно и жестоко.

***

В моей комнате навели стерильность, убрали и сложили все вещи, вымыли пол. Вместо ожидаемого презрения слуги стали меня бояться. Я знала почему, после отъезда Ника приезжали Чистильщики и вывезли четыре трупа охранников. Я смотрела на их тела с каким-то странным равнодушием. Во мне не всколыхнулась жалость или сожаление, я просто провела взглядом носилки, а потом и отъезжающий минивэн.

Прошло два дня. Несмотря на приказ Ника я не почувствовала усиление охраны, наоборот меня избегали, старались лишний раз не сталкиваться, не попадать на глаза. Они решили, что я виновата в смерти охранников. В какой-то мере они правы. Виновна. Только это ничего не изменит. Они мертвы, и я им завидую. Им уже не больно, не страшно, не холодно.

Я подошла к шкафчику у зеркала и открыв ящик достала портрет детей, долго смотрела на их лица, поглаживая большим пальцем. Внутри снова поднималась волна отчаяния.

— Вы должны поесть.

Вздрогнула от неожиданности и обернулась. Дэн принес пакет с кровью.

— Я стучал. Вы не отозвались.

Он подошел ко мне и протянул пакет.

— Поешьте. Вы не ели больше двух суток. Это опасно. Мне придется доложить об этом, понимаете? Я обязан.

Да, я прекрасно его понимала и понимала, что он имеет ввиду. Я не хотела, чтобы Ник приехал еще раз. Искренне не хотела. Видеть его, слышать это все равно что переживать все снова и снова. Я взяла из рук Дэна пакет надкусила и осушила за несколько секунд.

Отвернулась и снова устремила взгляд на портрет.

— Вам нужно выходить иногда на воздух. Развлечься.

Я усмехнулась. Развлечься? Где? В этой тюрьме? Где даже цветы не растут и все похоже на военный полигон? Впрочем, почему это его волнует? Ему какая разница и почему он вообще со мной разговаривает? Не боится умереть?

— Здесь есть конюшня. Несколько скаковых жеребцов. Их привезли еще до того, как вы приехали. Никто не знает, как правильно за ними ухаживать, про них все забыли. Вы могли бы… посмотреть и…

Я резко повернулась к нему.

— Зачем тебе это? Зачем ты ходишь за мной? Разговариваешь? Что тебе надо, Дэн? Показать Хозяину как ты стараешься?

Парень посмотрел мне в глаза и тут же отвел взгляд.

— Нет… просто… я привык видеть вас совсем другой.

Я снова усмехнулась. Привык.

— Может быть в следующий раз, Дэн.

Он мне мешал, я хотела остаться одна, спрятать свои эмоции не показывать им насколько мне больно.

— Я помню насколько вы любите лошадей. Просто посмотрите на них, дайте указания конюху. Похоже этот болван совершенно не знает, как с ними управится. — Один из жеребцов при переезде поранил ногу, никого не подпускает себе. Хозяин приказал пристрелить если с ним не справится ветеринар.

Я снова посмотрела на парня. Меня удивляла его настойчивость.

Несколько секунд раздумывала, а потом кивнула. Пусть покажет.

***

Мы вышли на улицу сегодня как ни странно светило яркое солнце и небо казалось ослепительно синим и снег искрился на солнце.

Когда я увидела красивых породистых скакунов я на секунду забыла обо всем. Я восхищенно смотрела на этих животных и сердце замирало от восторга.

В одном из вольеров метался белый конь, он злобно храпел и вращал глазами.

— Его застрелят завтра на рассвете, если он не даст себя усыпить.

Я даже не расслышала что он говорит, подошла к вольеру и потянула щеколду.

— Не подходите к нему это опасно.

Я все же раскрыла дверцу и услышала сухой щелчок затвора. Дэн взял коня на прицел. Я зашла в вольер и посмотрела на животное. Увидела страх в его глазах. Вселенский ужас и боль. Опустила взгляд к его стройной ноге, залитой кровью и снова посмотрела жеребцу в глаза.

— Эй… тихо… тебя никто не обидит.

Конь вздрогнул от звука голоса и повел ушами. Я сделала один шаг, и он взвился на дыбы. Я подняла руку вверх, показывая Дэну не стрелять.

— Я не трону тебя… не трону. Просто хочу посмотреть.

Я сделала еще один шаг и протянула руку — жеребец вжался в стену, содрогаясь всем телом. Когда я коснулась его гривы, конь фыркнул. Я осторожно провела ладонью по его мощной шее, между ушами.

— Какой ты красивый… ты просто нереальный красавец.

Я говорила и гладила серебристую гриву, приближаясь все ближе, пока не подошла к коню вплотную.

— Просто тебя поглажу… и все. Ничего больше. Ты позволишь?

И он позволил, а когда я убрала руку потянулся за ней и ткнулся в нее шершавым носом.

Я усмехнулась и потрепала его по шее. Резко обернулась и увидела, как Дэн смотрит на меня опуская пистолет. Странный взгляд. В карих глазах блестело восхищение, такое удивительное выражение глаз, как будто он видит чудо. Я опустилась на корточки и посмотрела на ногу животного, поднесла руку не прикасаясь и закрыла глаза. Волна тепла обожгла ладонь, и я почувствовала, как наполняюсь чужой болью. Она была насыщенной и очень яркой, впиталась и прошла сквозь меня. Медленно открыла глаза и улыбнулась — рана исчезла. Я поднялась и снова потрепала коня по шее.

— Вот так мой хороший… ты молодец… такой чудесный мальчик…

я повернулась к Дэну.

— Вот и все. Это было быстро.

— Верно. Очень быстро.

Он странно на меня смотрел, а потом вдруг тихо сказал:

— Вы не должны все это терпеть.

Я нахмурилась…

— Я не понимаю, о чем ты.

— Такое отношение. Не должны…

Я быстро прошла мимо него и пошла к выходу из конюшен.

— Вы дочь короля. Вы можете обратится к отцу за помощью.

Я резко обернулась и усмехнулась.

— Каким образом? Я отрезана от мира. Вы стережете меня как церберы, следите за каждым моим шагом.

Глаза Дэна вспыхнули, и я слегка попятилась назад.

— Если бы у вас появилась возможность вы бы хотели уйти от него? Уехать из этого дома?

Я решительно прошла мимо и вышла на улицу, он догнал меня.

— Вы бы хотели, Марианна?

Остановилась и тяжело вздохнула.

— Я реально смотрю на вещи, Дэн. Не знаю зачем ты спрашиваешь, или тебя подослали спросить, но — да. Я бы хотела этого больше всего, хотела бы уйти отсюда. Скажу больше — я готова отсюда ползти на животе, готова отсюда уйти в гробу. Да ты и так об этом знаешь.

Пошла вперед, но Дэн снова меня догнал.

— У вас есть такая возможность.

На секунду мне показалось, что мое сердце перестало биться, и я стиснула руки, сплетая пальцы.

— Каким образом? Это невозможно. Я вообще не понимаю зачем ты со мной об этом говоришь и чего добиваешься.

Он вдруг схватил меня за руку, и я смирила его гневным взглядом, тут же отнял ее.

— Поэтому я привел вас сюда. Здесь нет жучков. Только камеры. Когда я слышал, как вы кричали и плакали, а потом остановил вас, когда вы хотели… — голос дрогнул, — когда вы хотели себя убить. Я понял, что обязан вам помочь.

— Зачем это тебе? Зачем? Хочешь умереть? Или ты просто издеваешься надо мной?

Парень отрицательно качнул головой:

— Я просто хочу, чтобы вы снова улыбались, Марианна… Когда вы улыбаетесь все оживает вокруг.

Я с недоверием смотрела на него и постепенно начинала что-то понимать… постепенно вдруг увидела все другими глазами. За десять лет брака я никогда не обращала внимания на взгляды других мужчин… их не существовало для меня, они были бесполыми существами… в моей жизни был только один мужчина и я искала и видела только его глаза. Но сейчас… когда я смотрела в лицо этому парню я вдруг поняла, как понимает каждая женщина безошибочным внутренним чутьем, особенно когда она сама равнодушна… понимает, что безумно нравится мужчине.

— Не говори со мной об этом Дэн. Даже у стен есть уши. Я не хочу, чтобы ты пострадал.

— Я могу вывести вас отсюда. Вывести к границе. Я много думал об этом.

Я закрыла уши руками.

— Замолчи. Ты подписываешь нам обоим смертный приговор. Если у нас не получится тебя и меня ждет мучительная смерть. Я не верю, что слышу все это от тебя.

Он вдруг усмехнулся:

— В таком случае вы довершите то, что не смогли и то, в чем я вам помешал. А я сам… я не боюсь смерти… я готов рискнуть… ради вас.

Если Ник узнает хоть о четверти из нашего разговора — Дэн мертвец. Только за этот взгляд он может лишиться глаз или жизни. Я несколько минут смотрела на него, а потом решительно сказала:

— Это безумная затея. Уходи. Я не знаю зачем ты все это мне говоришь. Не понимаю зачем это нужно лично тебе. Мой ответ — нет. Будем считать, что я этого не слышала.

— Это нужно вам… Марианна, а я никогда не был предан вашему бывшему мужу. Подумайте. Это ваш единственный шанс. Меня заменят… скоро. Я знаю об этом и когда я уйду вам уже никто не сможет помочь, и вы прекрасно об этом знаете.

"Бывшему" больно резануло по сердцу, и я невольно прижала руку к груди. В эту секунду я поняла, что если не уйду отсюда, то эта боль меня задушит. Я должна выбраться и вернуть моих детей и кто, как не мой отец сможет защитить меня от Ника. Единственный, кто может ему противостоять — это король Братства. Все остальные бессильны. Дэн ушел, я еще долго смотрела на небо, слушая медленное биение своего сердца. Где-то в глубине души я понимала, что это станет окончательной жирной точкой в наших отношениях с Ником. Это и будет конец всему… Разве я не этого хотела? Разве мысленно я уже не далеко от него? Разве не отпустила его? Отпустила… вырвала с мясом, вместе с куском сердца… но это конец… Мне уже нечего терять. Все что можно я уже потеряла. Даже его… Хотя, он и не был моим никогда. Мне уже не страшно… Я не боюсь.

Догнала Дэна у самого дома и тихо сказала: "сейчас… расскажи мне сейчас". Несколько секунды мы смотрели друг другу в глаза, а потом Дэн кивнул на заснеженную беседку. Я пошла туда, он появился чуть позже, с другой стороны.

Ветви елей заслоняли дверные проемы, скрывая нас от камер наблюдения.

— Как ты хочешь это сделать и когда?

— Как можно скорее. Я вывезу вас на служебной машине, завтра еду в город, мой автомобиль не досматривают, если перед рассветом вы с черного хода проникните в гараж и переждете, утром я увезу вас. Вас начнут искать после десяти утра, когда слуги принесут сменное белье. Когда охрана поймет, что вас нет в доме займет еще минут двадцать. У нас будет фора в два часа. Этого достаточно чтобы скрыться в лесу, бросить машину и идти через лес к ближайшему городу. Только идти в противоположную сторону от границы. Я заранее забронирую отель. У меня есть кредитка, зарегистрированная на чужое имя и кое-какие сбережения. Мы переночуем там и утром пересядем на другой автомобиль. Мы снова поедем в противоположную сторону. Нас же первым делом начнут искать возле границы. Через сутки, когда нас не найдут, когда снимут оцепление и все силы бросят на наши поиски по отелям и лесу, мы коротким путем доберемся Асфентуса и спрячемся там, пока не удастся выйти на связь с вашим отцом. Мне известно, что он скрывается в Асфентусе. Если все получится, то уже через три дня вы будете свободны, Марианна.

От слова "свобода" у меня задрожали руки… я вцепилась в плечо охранника.

— Хорошо. Хорошо мы сделаем как ты говоришь, только дай мне слово, Дэн… Поклянись, что если нас поймают — ты пристрелишь меня, потому что обратно я не вернусь. Дай мне слово, и я уйду с тобой.

Он смотрел мне в глаза, и я видела внутреннюю борьбу, как чернеют и светлеют радужки, а потом Дэн нахмурился и тихо процедил сквозь зубы:

— Я даю вам слово.

Глава 10

Мы бросили уже вторую машину прямо у обочины. Мне казалось, что я задыхаюсь. Три часа гонки без перерыва. Вначале в минивэне, потом через лесопосадку, пока не прибежали к маленькому "Вольво" и снова лесом. Сердце бешено колотилось в горле. Нет, я не устала, но я вымоталась морально. Я оглядывалась, меня колотило от понимания, что нас не просто преследуют, а ищут так, как никогда и никого не искали, что наши шансы ничтожно малы. Сколько у нас времени? Час? Два? Максимум сутки, но нас догонят. Глупо надеяться, что будет иначе и что Дэн сможет противостоять отряду ищеек с моим мужем во главе. Особенно ему. Мы бросили вызов Зверю, швырнули перчатку в лицо, и он не только его принял, а идет по нашему следу в дикой злобе и ярости. Выскочив из Вольво я замерла. Мне казалось, что это никогда не закончится.

— У нас нет времени, давайте, быстрее. Наша фора ничтожная и граница будет открыта не более получаса. Мы опаздываем. Как только включится лазерное заграждение у нас не останется ни малейшего шанса.

Дэн протянул мне руку, и мы рванули через трассу в противоположную сторону от города. Мы не успели. Я поняла это когда Дэн несколько раз посмотрел на часы и вцепился себе в волосы.

— Опоздали? — спросила я и затаила дыхание.

Он кивнул и резко выдохнул. Потом посмотрел на меня.

— Ничего страшного. Я предвидел что это может случится. Мы остановимся в гостинице. Я уже забронировал номер, на случай если сегодня не успеем пересечь границу. Идемте. Долго оставаться на открытой местности нельзя. В воздухе вертолеты. Нас засекут.

***

Я перепрыгивала через коряги, не отставая от Дэна. Меня подкашивало от слабости. Где-то внутри возникало чувство, что я совершаю ошибку, оно возрастало и утихало, возрождалось, опаляя сознание и меркло. Внутри подтачивала тоска, ощущение необратимости, всего что происходило, ощущение полного отторжения от НЕГО. Я сжигала мосты. Сознательно. Сжигала себя вместе с этими обломками. Понимала, что еще долго буду оплакивать нашу любовь и задыхаться без него, но это конец. Я должна справиться и начать жить сначала… только какой ценой? Мне было страшно. Нет, я не боялась Ника, точнее я понимала, что меня ждет, когда он нас настигнет. Не "если", а именно "когда", потому что он догонит. Я в этом не сомневалась. Единственное на что я надеялась, что мы можем успеть достичь Границы и тогда в Асфентусе отец вступится за меня и за Дэна. Но если у Марианны Вороновой еще и были шансы остаться в живых, то он шел на верную смерть. Ник убьет его. Не задумываясь дважды. Впрочем, скорей всего и меня тоже. Это не просто побег. Это побег с мужчиной. Он сделает свои выводы и сделает их обязательно, он увидит в этом иной смысл. Я слишком хорошо его знала. "Подозревает в измене тот, кто сам способен на великое предательство"…когда-то я прочла эту фразу в книге, и она врезалась мне в мозги. Ник разделается с нами с особой жестокостью. Для него мы будем не только беглецами, а прежде всего предателями… если даже не любовниками. В этот момент я почувствовала мстительное удовольствие… впервые за всю свою жизнь. Пусть поймет, как это больно… один раз. Поймет, как было больно мне. Если только для него это по-прежнему имеет значение, если… имеет значение… А может он вообще нас не ищет. Зачем я ему?

От этой мысли стало так холодно внутри и меня это дико напугало. Неужели я все еще хочу, чтоб искал и догнал? Какая же я жалкая. Я тряпка. У меня нет гордости.

— Почему… мы бежим обратно?

— Мы не бежим обратно, мы запутываем следы. Нас не будут искать именно здесь, точнее вначале не будут, в любом случае они разделятся. Вы устали?

— Немного, — я выдохнула, стараясь не отставать.

— Мы сделаем привал в овраге и передохнем. До отеля еще двадцать километров. Для нас — это час беспрерывного бега. Отдохнете и пойдем дальше по темноте. Я думаю, они уже близко.

— Может они нас не ищут вовсе, Дэн.

Он рассмеялся.

— Ищут, еще как ищут. Уже подняли в воздух вертолеты и дали команду всем постам полиции. Дышат нам в затылок. Он не отпустит вас так просто. Поверьте, я знаю, что говорю.

Я споткнулась, и Дэн подхватил меня под локоть, не давая упасть. И снова гонка, деревья мелькали перед глазами, как черные полоски.

— Мы прыгаем вниз, — не успела подготовиться, и Дэн схватив меня за руку, устремился вниз. Я зажмурилась, но приземлилась на ноги, мы вместе присели на корточки и осмотрелись.

Овраг изгибался полукругом, здесь все утопало в снегу и черные стволы елей слились в общую массу, отбрасывая причудливые тени на снегу.

Одновременно поднялись и я почистила брюки, и свитер от снега. Пошла за Дэном. Вскоре мы уже сидели на стволе поваленной сухой ели и опустошали пакетики с кровью. Меня слегка знобило, но не от холода… в душе царил полный хаос. От осознания, что я наделала, до полной прострации безразличия ко всему. Повернулась к Дэну — он сидел с совершенно бесстрастным выражением лица.

— Тебе не страшно?

Парень пожал плечами и закопал пустой пакет под снег, протянул руку за моим и сделал с ним то же самое.

— Страшно. Не боятся только идиоты или безумцы.

Повернулся ко мне и светлые глаза сверкнули в полумраке:

— За вас страшно.

Я вытерла уголок рта тыльной стороной ладони:

— За себя переживай, у меня есть все шансы остаться в живых, а у тебя нет.

Прозвучало неубедительно, а он усмехнулся и вдруг протянул руку и вытер мне подбородок. Я вздрогнула. От неожиданности. Ко мне никогда не прикасались чужие мужчины. Это было не неприятно, но как-то странно, словно я делаю что-то запретное, что-то чего совсем делать нельзя.

— Я знал на что иду.

Я почувствовала себя неловко, слишком откровенный взгляд. Нет, не наглый, а именно обнаженный, когда все эмоции, как на ладони — от восхищения, до странной грусти.

— Ты давно работаешь в нашем доме? Точнее у Ника?

Дэн устремил взгляд вдаль.

— С того момента, как меня обратили. Пять лет и три месяца.

Значит все это время я его просто не замечала. Что ж я вообще никого кроме мужа (бывшего мужа, одернула себя) не замечала.

— Вы особенная Марианна. Может я не древний вампир, да и в человеческой сущности прожил не так уж много лет, но я еще никогда не встречал таких женщин, как вы.

Я смутилась, впервые перед другим мужчиной. Его комплименты звучали искренне, естественно и я покраснела. В этот момент он снял куртку и набросил мне на плечи.

— Таких как вы не бывает.

— Каких таких? — закуталась в куртку и посмотрела на парня.

— Красивых, верных и самоотверженных. Безумно красивых. На вас больно смотреть.

Я поморщилась и мгновенно сменила тему.

— Откуда ты родом?

— Из Лондона, там моя родина.

— Кто тебя обратил?

— Ищейки. Так они пополняют свои ряды. Я военный. Мы несли вахту на заброшенной базе с секретным оружием. Осматривали местность. Если вы читали тогда местные газеты, может вы помните, как исчезли без вести пятеро офицеров. Это были мы.

— Вас не должны были обращать такими способом, — я резко посмотрела на Дэна и увидела, как он усмехнулся, — Это незаконно.

— Вы правда думаете, что все в нашем Братстве законы соблюдают? Особенно когда Европейскому Братству не хватало ищеек?

Я отвернулась, нет я так не думала, но я никогда не вмешивалась в политику настолько. Я не хотела этого знать. Не хотела знать, что Ник нарушает закон, не хотела вообще знать, какими методами он добивается беспрекословного подчинения, хотя и догадывалась.

— А твоя семья? У тебя есть семья?

— Да, моя мама. Она живет в Лондоне и все еще ждет, когда найдут ее единственного без вести пропавшего сына.

Дэн стиснул челюсти, и я снова отвела взгляд.

— Значит ты работаешь на моего мужа уже давно и все это время ты был в нашем доме?

— Да… Все это время я был в вашем доме. Вначале охранял главные ворота.

— Зачем ты сделал это? Зачем помог мне сбежать?

Дэн вдруг резко повернулся ко мне.

— А вы не догадываетесь? Знаете, я помню, как увидел вас впервые. Вы приехали вместе с мужем, на вас было голубое платье и ваши волосы были заплетены в косу. Я тогда подумал, что ни разу в своей жизни не видел кого-то красивее вас. Потом, каждый день я смотрел на вас. Я запомнил ваше неизменное расписание и каждая моя вахта всегда совпадала по времени с вашей прогулкой с детьми. Вы играли в мяч, бросали его через ограду и удивлялись кто вам возвращает его, если там сзади никого нет. В тот день на вас было белое платье с красными маками и в волосах цветы, которые принес вам сын… По вечерам вы стояли на веранде и смотрели на небо, вы могли стоять там часами, а я мог часами смотреть на вас…

Я покраснела, это было признание. Неожиданное, откровенное и совершенно безумное. Наверное, он уверен, что не выживет, раз говорит мне все это. Только так можно объяснить эту смелость или дерзость, но самое странное я не почувствовала отторжения от его слов, какая-то часть меня ликовала. Слышать, что настолько нравишься мужчине, знать, что он готов рискнуть жизнью. Это непередаваемо.

— Я хочу, чтобы вы снова улыбались… я хочу, чтобы вы были счастливы. Я больше не смогу слышать, как вы плачете из-за него. Вы достойны чтобы вас любили. Вас одну. Вы достойны, быть единственной.

Его слова больно кольнули, значит все знают, что у Ника я никогда единственной не была. Какая же я жалкая. Я одна не видела очевидного. Закрыла лицо руками, потому что в горле застрял комок… Слепая, преданная, безумно влюбленная идиотка. Бесхребетная дура, которой помыкали много лет подряд и изменяли ей на каждом шагу — вот кто я. Вот почему со мной так обращаются, я тупое животное, которое можно пинать, бросать, изменять. Я же все прощу, все стерплю… за унизительную ласку… за лживые слова любви… за ночи в моей постели… После кого-то.

— Ты охранял только дом? Или сопровождал моего мужа тоже?

Дэн бросил взгляд на часы.

— Нам пора. Следующий привал только в гостинице. Вы отдохнули немного?

— Скажи мне Дэн, ты часто выезжал с ним? Или охранял только наш дом?

— Выезжал, — Дэн поднялся с бревна.

— Это были только деловые поездки?

— Идемте, нам пора.

— Ответь — только деловые?

Дэн посмотрел на меня и тут же отвел взгляд.

— Не только.

— Их было много да? Очень много? Всегда разные или одна и та же? Скажи мне, Дэн. Отвечай. Их было много?

Не знаю, что я хотела услышать, понимая, что меня взорвет от любого ответа, но я должна была это слышать сейчас. Сейчас это имело огромное значение для меня. Чтобы не сожалеть, чтобы стало так больно, до ломоты во всем теле, чтобы боль разъела сожаление и тоску, но он не ответил, а я зажмурилась, чувствуя, как кружится голова и меня начинает беспощадно тошнить. Этот парень… он не должен вот так рисковать и умереть от рук Ника, он заслуживает лучшей участи, чем быть растерзанным. Я должна дальше идти сама. Возможно, у меня даже получится, поднялась с бревна, потом вдруг посмотрела на него и сказала:

— Ты можешь оставить меня и идти дальше один. Он будет искать меня. Точнее, меня первую. У тебя будут все шансы спастись. Оставь мне пистолет и иди.

Дэн прищурился, слегка покусывая внутреннюю сторону щеки.

— Вы правда считаете меня трусом? Вы думаете, что я сбегу и брошу вас? После всего что я вам сказал?

Я отвела взгляд и тяжело вздохнула.

— А пистолет зачем?

Не ответила и пошла вперед, спрятав руки в карманы.

— Кого вы хотите убить из этого пистолета? Нас преследуют по меньшей мере около тридцати ищеек. В кого вы будете стрелять? Этот пистолет бесполезен, как любое другое оружие.

Я пошла быстрее, а потом побежала, услышала, как он бежит рядом.

— В себя, да? И вы правда считаете, что я вас оставлю?

Я резко повернула к нему голову.

— Ты обещал мне, что сделаешь это сам, помнишь?

Он болезненно поморщился.

— Нам не придется. У нас все получится. Видите, вдалеке огни? Мы уже близко. В отеле проведем день, а вечером снова в путь. Вы не знаете меня, Марианна. Вы даже понятия не имеете, что вы значите для меня. Я не позволю вам в себя стрелять я вообще не позволю, чтобы ОН вас догнал и вернул обратно.

Он взял меня за руку и потянул за собой.

***

В гостинице мы провели одну ночь. Мы почти и не были в номере. Постоянно готовые сорваться и бежать мы пережидали на улице. Нам нужны были эти сутки, пока ищейки прочесывают лес, чтобы потом снова вернутся туда. Дэн запутывал следы насколько мог, а я доверилась ему. Сейчас он посмотрел на часы и протянул мне стаканчик с мороженным, которое я любила еще с прошлой жизни.

— До открытия границы Асфентуса осталось около часа. Мы рванем в самое время. Чтобы сразу прорваться на территорию. Там нас ждет машина, я уже связался со своим знакомым. Он бежал в Асфентус несколько лет назад, после приговора Совета. Я тогда не сдал его, и он мой должник. Работает на Рино. Полукровка держит Асфентус в своих лапах. Ваш отец наверняка с ним. Они знают друг друга очень давно.

Я обернулась и посмотрела на него затуманенным взглядом, автоматически взяла стаканчик. Улыбнулась и погладила его по щеке.

— Ты все продумал. Как много ты знаешь о всех нас и как мало я знаю о тебе.

На самом деле я лихорадочно думала о том, что скорей всего мы уже далеко не убежим и это парень, этот милый не тронутый проклятым мраком, парень… он погибнет только потому что осмелился пойти против Ника. Я так хотела, чтобы он остался в живых, смотрела в его глаза и видела то, что вообще отчаялась когда-либо увидеть во взгляде мужчины — нежность, страх за меня и любовь… такую хрупкую и бескорыстную… любовь, которая только отдает, а не жадно берет. Я не знала такой любви, я знала безумие и дикую одержимость. На душе стало тоскливо, словно вся моя жизнь, которая горела, кипела и бурлила, вдруг превратилась в пепел, а у Дэна… у него есть свет. Этот свет — я. Я откусила кусочек мороженного.

— Очень вкусно. Спасибо.

А потом вдруг поняла, что в горле першит от слез.

— Дэн, еще не поздно все бросить и бежать. Он не будет преследовать тебя сейчас. Пойдет за мной. Это фора. Ты сможешь скрыться. Уходи. Со мной все будет хорошо, вот увидишь. Это безумная затея… этот побег… он обречен на провал.

Дэн вдруг схватил меня за руку и сильно сжал мое запястье:

— Я люблю вас, Марианна. Понимаете? Я вас люблю. Я изначально знал на что я иду. Зачем мне все это, если не дойти до конца? Не попробовать. Я готов ради на вас на все. Даже на смерть. Там, в Асфентусе. Вы только хорошо запомните — если попадете туда без меня. В той машине… она спрятана у дороги. Сразу за оврагом. Вы найдете. Там все есть и номер телефона того, кто ждет нас обоих и сведет вас с отцом. Я хочу чтоб вы жили.

— Но ты помнишь свое обещание? — тихо спросила я, глядя ему в глаза.

— Помню. А вы просто запомните, что я люблю вас.

Я почувствовала, как от этих слов сердце забилось быстрее. Нет, не в примитивном наслаждении признанием, а именно от того, что я слышала этот эмоциональный всплеск, я верила ему. Ни одно слово не оставило сомнений. Никто и никогда не говорил мне о любви… кроме того… кому я тоже верила. Но не так. Не было в ЕГО словах этого света, в них жил мрак, вселенское сожаление о чувствах, смирение с ними и дикая необратимость. Только… те другие признания все же были дороже. Я протянула руку и погладила Дэна по щеке, увидела, как закрылись в изнеможении его глаза:

— Поцелуй меня.

Не знаю, как это вырвалось. Само собой. Мне захотелось дать что-то взамен. Дать кусочек счастья и надежды. Потому что я знала — он не выживет. Я чувствовала это каждой клеточкой своего тела. Потянулась к нему, видя в его глазах дикое удивление, а потом обхватила его лицо ладонями и поцеловала сама. Сначала нежно провела губами по его губам, а потом обняла за шею и притянула к себе…

— Я просто хочу запомнить вкус твоих губ. Хочу запомнить тебя. Жаль… что я не встретила тебя тогда, когда между нами что-либо было возможно. До того, как…

"Я встретила ЕГО, потому что теперь ни один другой мужчина не сможет мне ЕГО заменить… никогда…"

Продолжила фразу про себя и снова поцеловала Дэна, зарываясь пальцами в его волосы. Я действительно хотела запомнить вкус его губ. Вкус других губ… возможно для того чтобы понять, что дело совершенно не в том, что я познала только одного мужчину, а в том, что… я действительно не ХОЧУ никого другого. Даже этого милого парня, красивого, нежного, страстно в меня влюбленного. Я его не хочу… это прощание и жалость. Я все же надеялась, что почувствую тягу к Дэну, влечение… и ничего. Пусто и глухо. Может быть когда-нибудь, если я смогу забыть Ника… я бы ответила на чувства Дэна. Только Дэн не доживет до завтрашнего утра… Его убьет тот, кто считает, что имеет право казнить, распоряжаться моей жизнью и удерживать рядом с собой насильно. К любви это не имеет никакого отношения. Он никогда не любил меня. Я просто глупая и наивная дурочка, которая верила в мираж. Значит и я разлюблю его. Пусть на это уйдут столетия, но я смогу. И если Дэн останется в живых я дам ему шанс.

Глава 11

С момента моего возвращения в город прошло уже три дня. Или всего лишь три дня. Зависит от того, с какой стороны посмотреть. За это время я успел жениться на Изабэлле. Тщеславная сучка требовала пышной свадьбы. Пришлось заткнуть ей рот шикарным комплектом из кольца и серег. Хотя то, что побрякушки были шикарными, я понял только по стоимости набора, так как даже не видел их. Подарок моей новоиспеченной супруге подобрал мой секретарь. И что там оказалось ему по вкусу, мне было абсолютно неинтересно. Но, судя по тому, как визжала от радости Изабэлла, ей он понравился. Альберту, также намекавшему на организацию многочисленного торжества и мечтавшему прилюдно заявить о своем родстве с Князем Братства и бывшим Королем, я напомнил о том, кем приходится моя бывшая жена Владу и о войне, на фоне которой проведение роскошного свадебного торжества может лишь оттолкнуть от нас возможных союзников. Эйбель был недоволен, но, все же, согласился со мной.

Кроме того, за эти три дня были подписаны все документы клана Истинных львов, дававшие нам возможность для легального существования. Так что можно смело утверждать, что три дня — это немалый срок в жизни бессмертного.

Но если посмотреть с другой стороны, тот же срок был мал, ничтожно мал. Всего три дня назад я видел Марианну, разговаривал с ней, прижимал к себе, брал ее. Да, исступленно и яростно, одержимый ненавистью к нам обоим, но брал, и она отдавалась, тоже несмотря на свое презрение ко мне. И пока я держал ее в объятиях, еще оставалась надежда все вернуть… отмотать назад этот кошмар, когда я мог потерять ее. Фальшивый контроль над ситуацией. К черту, ничего я не контролирую, когда она рядом, и никогда не контролировал. Я в ее руках и она может раздавить мое сердце одним взмахом ресниц, хоть и не догадывается об этом. Я смотрел на свои ладони и видел, как они дрожат, когда я вспоминал, как отхлестал ее по щекам, как мял тело, подчиняя себе, как выпустил голодное чудовище и позволил терзать любимое тело и душу. Представил с другими — и зверь оскалился, сорвался с цепи.

Только эта женщина могла сдерживать его, как никто другой, и именно она могла раздразнить его и заставить обезуметь от жажды крови. Ее крови. Ее слез. Я ненавидел это чудовище, а она любила. И за это оно… до сумасшествия обожало свою жертву, добровольно отдавшуюся в когтистые лапы хищника, который в любой момент мог сожрать ее и сдохнуть рядом от тоски.

Я помнил каждое слово, каждый взгляд, наполненный злобой и ненавистью ко мне. Три бесконечные ночи я видел будто наяву этот отчаянный упрек в любимых глазах, горящих болью и диким разочарованием. И каждую ночь огромным усилием воли я сдерживал себя, чтобы не сорваться, не послать все к такой-то матери. Пусть ненавидит, пусть кричит, пусть рвет меня на части беспощадной ненавистью, но мне нужно слышать ее голос. Мне до дрожи хотелось зарыться в ее волосы дрожащими пальцами и вдыхать аромат шелковистых волос, овладеть ею, и на этот раз уже по обоюдному желанию, долго и нежно ласкать желанное тело, заставляя ее протяжно стонать, а потом кричать мое имя пересохшими губами. Дьявол, я хотел до боли в костях, до дрожи убедиться, что она все еще любит монстра. Мне это было необходимо как воздух и именно этого воздуха сейчас катастрофически не хватало, я задыхался, и ничего не мог с этим поделать. Проклятье, я не просто не мог, а был обязан все разорвать своими собственными руками на части, ломать ее, и крошить свое сердце вместе с ее сердцем. Я делал это ради того, чтобы она жила… какая ирония, жестокая уродливая насмешка судьбы, но именно мои действия могли лишить ее жизни. В таком случае все стало бы напрасным.

Про себя я уже решил, что во время следующего визита раскрою перед ней карты. Я расскажу ей план игры, и она сама решит, принимать в этом участие или нет. Я больше не хочу ничего от нее скрывать. Пусть знает почему… Пусть знает… даже если и не примет этого, не поймет, но видеть ненависть в ее глазах невыносимо.

***

Я был в Лондоне на встрече с элитой бывшего европейского клана, теперь уже вошедшего в состав Истинных львов, когда зазвонил экстренный мобильный телефон.

Кинул взгляд на дисплей и подобрался, увидев имя звонившего — Серафим. Проклятье. В последнее время этот парень звонит мне только в случае неприятностей. И с каждым разом причина, по которой он звонит, становится все хуже и хуже. Хотя, учитывая прошлый раз, нынешний повод для звонка явно не мог быть катастрофичнее предыдущего.

Каким же идиотом я был, думая так. Оказывается, может. Когда я нажимал на кнопку, поднеся трубку к уху, я даже не подозревал, насколько могу ошибаться.

— Говори, Зорич.

— Николас, на нейтралке кое-что произошло. — он смолк, явно обдумывая свои дальнейшие слова, — Марианна сбежала. Сегодня. Примерно два четыре назад.

— Не понял. Что значит сбежала? — мой голос казался абсолютно спокойным, но внутри уже клокотала поднимавшая голову злость.

— Я пока не знаю подробностей побега. Знаю лишь, что она исчезла. На территории поместья ее нет. Я только еду туда. Но… — он замялся. В груди резко похолодело. Еще никогда на моей памяти этот парень не обдумывал настолько долго информацию, прежде чем сообщить мне ее. Я даже не представлял, что могло лишить дара речи Зорича.

В нетерпении прорычал в трубу, чувствуя возвращающееся чувство тревоги:

— Зорич, мать твою, не тяни.

Серафим вздохнул:

— Есть предположение, что ей помогли сбежать. Я точно не знаю всей схемы. — снова напомнил он и, сделав паузу, добавил — Это Дэн. Он тоже исчез. Скорее всего он вывез ее на своей машине.

Меня как будто облили ледяной водой. Это был удар поддых. То самое мерзкое сомнение прозвучавшее в голосе Серафима отравило и меня ядом. По венам потекла горькая желчь подозрения. Я ожидал чего угодно, но не этого. Она не просто сбежала. Она сбежала с другим. Оставила меня. Я покачал головой, не веря услышанному. Марианна не могла так поступить. Только не моя маленькая девочка. Этот ублюдок выкрал ее. Ну, конечно. Он уже тогда посмел нарушить мой приказ. И, наверняка, сейчас вез ее к Воронову, в надежде получить награду.

Почувствовал, как прорвались клыки, всем существом овладела жажда крови того ублюдка, посмевшего выкрасть мою жену. Конечно, он, понимал, что подписывает этим поступком себе смертный приговор, но тем не менее сделал это. Надеялся на покровительство Короля? Я усмехнулся, что ж, тем самым Дэн выбил себе билет на долгую и мучительную смерть. Он, мать его, будет участником феерического шоу хард кор, где выживших нет.

— Она не могла сбежать Серафим, — рявкнул я, — твой доверенный выкрал ее и сейчас, наверняка, везет Марианну к ее отцу в Асфентус. У него два часа форы. Мне плевать, как, но ты должен выяснить, где этот урод находится сейчас. Чтобы через полчаса я уже знал, в какую сторону двигаться. Поднимай вертолеты, оцепить весь периметр, подключи человеческую полицию. Не дать им добраться до границы.

Я выключил трубку и, закрыл глаза, пытаясь собраться с мыслями. В твоих же интересах, Дэн, чтобы моя жена не пострадала. Какой же я наивный идиот. Я верил, что она не могла уйти от меня по доброй воле. Я все еще верил ей, несмотря на то, что Марианна уже не скрывала своей ненависти ко мне. О, меня ждал чудовищный удар. Меня ждала персональная экзекуция. Гореть живьем не так больно, как осознавать, что тебя предали. Понимать какой я жалкий рогоносец в глазах того же Зорича, который понял все намного раньше меня.

Я смотрел на эту умопомрачительную, нежную улыбку. Немного несмелая, но от этого не менее ласковая. Твою ж мать… чтоб я был проклят в сотый раз, если я не повелся в свое время на точно такую же. Чуть прикушена нижняя губа. В глазах блеск возбуждения и интереса. Того легкого зарождающегося женского интереса от которого у мужчины перехватывает дыхание и начинает ныть в паху.

Их двое. Они сидят на скамейке во дворе гостиницы. Слишком близко друг к другу. Непозволительно близко. Так садятся рядом не просто знакомые и уж тем более не хозяйка со своим подчиненным. Черт, да даже друзья. Они о чем-то увлеченно разговаривают, и снова улыбка. Нежная, вашу мать. Кокетливо закушенная губа… Возбужденный взгляд. Они сидят вдвоем практически в обнимку. А затем…

Затем весь мой привычный мир взрывается атомным апокалипсисом, персональной выжигающей все на своем пути, агонией боли, летит ко всем чертям. Он разбивается на множество маленьких осколков, оставляя за собой лишь холод и пустоту. Нет, это не разочарование — это смертный приговор. Им обоим. Ей и ему. А точнее нам троим, потому что мне хочется сдохнуть сейчас. Сдирать с себя куски кожи и выть, проклиная себя и эту суку, которая посмела… мне изменить.

И я уже в который раз с особенным мазохистским рвением просматриваю вновь и вновь записи с камер отеля, на которых моя маленькая и любимая жена жадно целует какого-то ублюдка. Он хватает ее за голову и сильнее прижимается губами к ее губам, а эта дрянь даже не отстраняется. Обнимает его за плечи и льнет к нему ближе. Сука. Я зарычал и стекла на окнах потрескались от этого звериного рыка.

А я все стоял и смотрел эти кадры. Отматывал назад, на самое начало и опять смотрел. Снова и снова. Еще раз. Коротенький эпизод. Сломавший всю мою жизнь напополам.

Все. Хватит. Я отпустил на волю, копившуюся все время просмотра ярость, снова зарычав от той боли, что обрушилась на меня, и кинул стулом в монитор. Он отскочил от экрана, разбив его, и с грохотом упал на стол. Серафим, все это время разговаривавший по телефону соспец отрядом, заскочил в комнату, услышав шум. Посмотрел на меня сосредоточенным взглядом и закончил свой звонок.

Я метался в бешенстве в крохотной комнатушке охраны отеля и крушил все, что попадалось мне под руку. Зорич не вмешивался и не пытался меня успокоить, понимая, что если я не сделаю это с техникой, то вполне смогу отыграться и на нем. Проклятье, да, я чуть не оторвал ему голову, когда только увидел эти трогательные до тошноты, кадры с Марианной и Дэном. Я накинулся на ищейку и, схватив за грудки, ударил его в челюсть, намереваясь выместить на нем хотя бы крохотную частицу той злости, что живьем пожирала меня. Зорич даже не отстранился, понимая, что в какой-то мере я прав — это он привел сукиного сына в мой дом. Но зазвонил сотовый Серафима, и я отстранился, давая ему возможность ответить на звонок. Это могло быть сообщение о местонахождении беглецов. Серафим сплюнул кровь и прокашлявшись, ответил на звонок, не отрывая от меня взгляд.

— Николас, если хочешь догнать их, нам надо поторопиться, — Зорич все-такивмешался. — Они уехали отсюда на арендованном автомобиле.

Я посмотрел на него не в силах произнести ни одного членораздельного звука, но он понял меня и без слов.

— Машина оборудована GРS-маячком. Я уже отследил ее. Они движутся в сторону Асфентуса.

Конечно, в первую очередь они попытаются добраться до границы нейтральной территории. И я даже не удивлюсь, если там уже и сам король ждет свою дочь с распростертыми объятиями. Вот только он ее не получит. Никто не получит. Ни Влад, ни тем более этот смазливый ублюдок, с которым она мне изменяла. Я верну и накажу сам. Возможно я даже убью ее. Буду душить и смотреть в ее сиреневые глаза, чтобы последним, что в них застынет было мое лицо, а потом вырву сердце, где не осталось для меня места. Сука.

Мы с Серафимом практически летели в "Мерседесе" на огромной скорости в сторону Асфентуса, а я все проигрывал в голове тот небольшой отрезок времени, в течение которого вся моя жизнь разделилась на до и после.

Я до последнего считал, что Дэн ее похитил. По приказу Влада или даже по собственной инициативе. Я даже мысли не допускал, что она сама с ним сбежала. Сама. По своей воле.

До тех, пор пока мы не приехали в этот долбаный отель. В котором, оказывается, они сняли номер на чужое имя, сняли заранее мать их. Один на двоих, гребаный ад. Это означает только одно — они уже давно вместе. Я был в том номере. Зашел туда в поисках зацепок. Видел и кровать. Ту, на которой она ублажала абсолютно чужого мужика. А потом Зорич добил меня окончательно. Он взорвал мой мозг и вывернул меня наизнанку. Камеры с моего собственного дома, камеры с дома на нейтралке. Они давно общались. Давно. Проклятье. Я помнил тот день, когда гладил мою жену по мокрым волосам и спрашивал почему они мокрые. Сказала, что попала под дождь. А камеры зафиксировали как этот ублюдок накрыл ее своей курткой. Вот тогда все и началось. Да. Именно тогда.

В бешенстве ударил по приборной панели кулаком. Как долго, Марианна? Как давно ты меня обманываешь? Ты строила из себя обиженную и верную жену, а сама за моей спиной трахалась с охранником. Разыгрывала из себя святую невинность, попавшую в лапы жестокого Зверя. Я рассмеялся, не обращая внимание на Зорича, сидевшего за рулем. Она же сама мне говорила. Честно призналась, что согласна стать шлюхой моих охранников. А я как последний идиот обвинял себя в ее страданиях, ненавидел себя за ту боль, что причинил ей. Этой лживой твари. Я представлял, как этот гребанный сукин сын берет ее и у меня темнело перед глазами. Я хотел разодрать их на части. Обоих. Немедленно. Лично.

Интересно, как долго она издевалась надо мной, лежа под ним? Они, наверное, вместе сидели и читали письмо, которое я отправил ей с курьером. Читали и смеялись над мужем-рогоносцем, уже готовя свой побег. Но я найду их. Найду и тогда они поймут, что слухи про жестокого монстра Николаса Мокану сильно преуменьшены. Но как же больно, твою мать. Так больно мне не было даже когда в меня заливали вербу… Ощущение, будто внутренности вывернули наружу и теперь давят ногами. Я закрываю глаза и вижу перед собой кадры с камеры. Бл… дь… Когда я в первый раз увидел эту запись, будто получил удар поддых. Удар такой силы, что даже покачнулся, и чтобы не упасть мне пришлось вцепиться в спинку стула, стоявшего впереди.

В тот момент я даже не поверил в увиденное.

— Отмотай назад, — приказал Зоричу и подался вперед, уверенный что девушка на записи не она. Моя Марианна никогда бы так не поступила со мной. Это должно быть одна из горничных отеля. Я старался обмануть сам себя, уже понимая, что все эти доводы слишком жалкие. Зная, что именно она тогда сидела на этой скамейке и с упоением целовалась с другим мужиком. Не горничная, не хренов хамелеон, а сама Марианна. Моя жена. Мать моих детей.

Глава 12

Мы преследовали их двое суток. Гребаные двое суток, которые с каждой секундой убивали во мне все человеческое, что еще оставалось и билось ради той, кто сейчас цинично меня предал. Этот проклятый ублюдок ловко путал следы. Я недооценил его, когда решил, что это будет просто. Впрочем, вряд ли Серафим возьмет в личную охрану идиота. Но лучше для него, если бы Дэн все же оказался идиотом, потому что каждая лишняя минута погони делала из меня сумасшедшего психопата, который шел по следу с маниакальной настойчивостью. Я жаждал крови и бойни. Я хотел запаха смерти и их агонии. Я желал видеть глаза. Ее глаза, когда поймаю и посмотрю в них. Страх. Панический ужас. Вот что я хотел сейчас. Диких криков боли. Рвать ее на части морально, физически. Уничтожать, убивать.

Мы уже взяли их след и теперь разделились, загоняя в ловушку. Окружая со всех сторон и сужая этот круг, заставляя беглецов идти к нам в руки. Сейчас я курил сигарету и всматривался в сумрак леса. Оставалось только ждать, и я ждал. О, как я ждал. Мы уже взяли КПП, через которое эти двое хотели проскочить вместе с грузовиками, везущими доноров и продовольствие в Асфентус. Сейчас здесь стояли наши машины. В метре от границы, которая еще полчаса будет открыта, а потом комендантский час, который продлится ровно сутки. Их автомобиль я заметил сразу. Джип, выехавший из-за кромки леса, съехал на трассу. Мы с Зоричем переглянулись.

— Ждать, — рявкнул я. — Не шевелиться. Пропускать машины.

Отбросил бычок щелчком пальцев и склонил голову к одному плечу, затем к другому. Я чувствовал уже не ярость, а ледяную ненависть. Палач выследил свои жертвы, и теперь они шли к нему прямо в руки.

Как только автомобиль поравнялся с КПП, Дэн резко дал по тормозам, почуял неладное. Но два мерседеса, визжа покрышками, заблокировали их с обеих сторон.

Серафим резко притормозил возле машины беглецов, и я молниеносно оказался возле джипа. Наклонился к машине и спокойно, отчеканивая каждое слово, сказал:

— Марианна, лучше выходи сама.

Зло ухмыльнулся и бросил взгляд на Дэна, а потом на нее, дрожащую, перепуганную, загнанную:

— Давайте по-хорошему. Я дам вам этот шанс — не сдохнуть в машине.

Они переглянулись, и я взорвался, ударил кулаком по двери автомобиля, оставив внушительную вмятину. Прокричал:

— Марианна, твою мать, или ты выйдешь ко мне добровольно, или я вытащу тебя сам.

Зарычал, снова ударив ладонью по машине:

— Давай. Ты же была очень смелой, когда раздвигала перед ним ноги. Теперь будь смелой и посмотри мне в глаза.

Она резко вскинула на меня взгляд, и я оскалился, не отрывая от нее глаз:

— Ты шлюха. Но шлюха, которая принадлежит мне, и я заберу тебя с собой.

Я выдернул из кобуры пистолет и, щелкнув затвором, направил на Дэна, потом на нее и снова на Дэна:

— Давай, выходи. Выходи, мать твою, или я прострелю ему сердце. Ты же не хочешь, чтобы он сдох сейчас, а, Марианна. Не хочешь? Давай последний раз поговорим, жена. Или поговорим при нем? Пока я держу его на прицеле.

Марианна вдруг резко выскочила из машины, Дэн попытался удержать ее, но она выдернула руку. Испугалась за ублюдка, который ее трахал все это время. Знает, что тому грозит и боится потерять его, сучка. Она загородила его от меня и закричала мне в лицо, не отрывая взгляда лживых глаз:

— Хватит… Мы поговорим. Поговорим здесь и сейчас. Скажи все, что ты хочешь. Вдруг повернулась к ублюдку и умоляюще проговорила:

— Дэн, я прошу тебя… Проклятье. Зарычал, услышав, как привычно она произносит его имя. — Пожалуйста. Не надо.

Затем повернула ко мне заплаканное лицо. А я смотрел, как катятся по ее щекам слезы, и чувствовал, как сжимаются в кулаки ладони от дикого желания содрать с нее эту маску и втоптать в землю, такую же грязную и холодную, как и она сама. Стоит передо мной, заламывает руки, вся дрожит. В глазах слезы… Сама невинность. В первый момент захотел схватить ее в охапку, успокоить, стерев губами слезы. Даже шагнул к ней, но сознание пронзила вспышка. Ложь. Все ложь. Дешевая игра. Правда, актриса просто замечательная. Еще недавно я бы поверил ей безоговорочно.

Смотрел на нее и чувствовал, как по венам разливается яд. Самый настоящий. Он отравляет меня все больше, заставляя корчиться в агонии ненависти. Я никогда не ненавидел ее сильнее, чем в этот момент.

— Как долго, Мар… — черт, даже имя произнести тяжело. Это имя принадлежало той, которую я когда-то любил, но никак не этой лживой дряни. — Как долго ты обманывала меня? Как давно трахаешься с охранником? Скольким ты отдавалась за моей спиной, тварь?

С каждым вопросом я делал шаг ей навстречу, а она, не опуская глаз, отходила назад.

Вдруг гордо вздернула подбородок и тихо сказала:

— Если бы я захотела трахаться с твоими охранниками, я бы тебя не обманывала. В отличие от тебя, мне бы хватило смелости сказать об этом. Это все, что ты хотел мне сказать?

Не удержался, услышав вызов в ее голосе, схватил ее за шею.

— Не изображай из себя жертву, сука, — Замахнулся в попытке ударить ее. Но не смог. Не тогда, когда видел эти слезы. Даже понимая, что это лишь игра. Рука сама остановилась в воздухе и упала обратно.

И вдруг прямо передо мной выскочил Дэн. Ублюдок попытался оттолкнуть меня от Марианны, защищая свою любовницу. В его руках блеснуло оружие. Два коротких обреза. Серафим метнулся к нему, но сукин сын выстрелил, и Зорича отшвырнуло на несколько метров.

— Беги, — зарычал Дэн Марианне, и та бросилась к границе, но один из ищеек перехватил ее и заломил руки за спину, удерживая за волосы. Я хищно расхохотался. Ну что, ублюдок? Все кончено, да? Дэн смотрел то на меня, то на нее, и я видел во взгляде этого урода какое-то отчаянное безумие. Мне оно не нравилось. Я не мог понять, что задумал этот сукин сын. Он рассчитывает убить нас из этих обрезов? Это смешно. Патронов не хватит.

— Дэн, — Марианна закричала так громко, что я метнул взгляд в ее сторону. — Дэн стреляй. Давай. Ты же обещал мне. Стреляй. Лучше убей, чем позволь ему забрать меня.

Я задохнулся… мне показалось, что в этот момент я мгновенно истек кровью изнутри. Сердце оторвалось и упало в черную пропасть. А я стоял и не мог понять, откуда эта мучительная боль. Ведь подонок не выстрелил, а я отчетливо ощущал, как выворачивает каждую мыщцу. Как свело болезненным спазмом все тело. Меня разорвало, раздробило внутренности. Умереть, лишь бы не остаться со мной. Повернул голову к Дэну и увидел, как тот дернул затвор, целясь в нее. По спине градом покатился ледяной пот.

— Прикажи, пусть отпустят, иначе я застрелю. Я дал слово.

Ублюдок смотрел мне в глаза, и я видел в его взгляде тупую решимость. Он выстрелит. Я понимал и чувствовал нутром — он выстрелит. Снова посмотрел на Марианну. Проклятье. Взгляд на часы — считанные минуты.

— Отпусти, — кивнул ищейке, и тот разжал руки. Гребаный ад. Но я не смог. Он бы смог, а я нет, потому что в ту же секунду сдохну сам. Ее сердце остановится, и мое вместе с ним. Как бы я ни презирал ее. А еще убивало осознание того, что я предпочел бы сдохнуть самой жестокой смертью от рук этой сволочи, но знать, что она останется. Несмотря ни на что. Крикнул ей, сдерживая дрожь в голосе:

— Беги, Марианна.

Она бросила отчаянный взгляд на него, потом на меня, и побежала. Я словно в замедленной съемке видел, как развеваются темные волосы, как маленькие ступни преодолевают черту, и тут же вспыхивает лазерная ограда. Успела, черт возьми. Она бежит… не оглядываясь. Бежит от меня как от прокаженного, как от смерти. Да. Беги, Марианна. Ведь если я поймаю и найду тебя, то ты действительно посмотришь нашей смерти в глаза. Мы умрем. Оба. А я найду. Я думаю, что ты прекрасно это знаешь. Найду даже в Аду. Буду идти по твоему следу, пока не настигну и тогда… тогда ты пожалеешь, что встретилась со мной. Я буду убивать нас медленно. Я буду сдирать с нас кожу живьем, потому что прочувствую каждую твою кровавую слезинку, каждый твой крик дикой боли я пропущу через себя.

Голова перестала что-либо соображать. Глаза заволокла красная пелена, я с диким рычанием развернулся к Дэну и вцепился в горло. Неожиданно для него. Вокруг все засуетились. Единственное, что я видел — это ненавистные глаза соперника. Сукин сын сопротивлялся изо всех сил, он отталкивал меня и хрипел, захлебываясь собственной кровью. Я не понимал ничего, я упивался его предсмертной агонией. Мне было плевать, что несколько пуль вошли мне под ребра. Я жаждал его смерти.

Зверь упивался своей возможностью отомстить. Наказать за то, что покусился на мое. Он требовал крови этого выродка. И я не собирался лишать его законной добычи.

Только в один момент почувствовал, как меня обхватили со спины сильные руки, удерживая. Не давая закончить начатое. Краем сознания уловил голос Серафима:

— Николас, постой. Не надо. Он тебе еще пригодится.

***

Прошли сутки с того момента, как я привез Дэна домой. Он отключился еще там, в Асфентусе. Еще до того, как мы закинули его в машину. По приезду приказал приковать ублюдка в подвале и доложить сразу же, как он очнется. Все-таки стоит поблагодарить Серафима за то, что он не дал прикончить того на месте. Теперь эта тварь в полной мере поймет, с кем решил связаться.

Зашел в подвал, кивком головы отпустив охранников. Включил свет. Это было необязательно, я и так отлично видел пленника, но, вашу мать, его болезненный стон от яркого света грел душу.

— Ну, здравствуй, Дээээн. Готов к новой порции боли?

Ублюдок с трудом разлепил глаза и посмотрел прямо на меня. Да еще КАК посмотрел. В глазах сквозило неприкрытое презрение. Не сдержался и ударил наотмашь по щеке. Его голова дернулась в сторону, и он глухо застонал.

— Что, мразь, больно? Больно, я спрашиваю?

Ухмыльнулся, схватив его снова за подбородок:

— Ты даже понятия не имеешь, какая боль ждет тебя дальше. Какие страдания. Как сильно я люблю причинять их, ты знаешь? Ты же видел, что случилось с твоими дружками… И все равно сделал это.

Он безуспешно постарался открыть глаза и еле слышно просипел:

— Боль — не самое страшное, что может случиться.

Верно, тварь. Самое страшное в твоей никчемной жизни уже случилось. И это я. Схватил его за шею и приподнял. При этом лязгнули кандалы. Сучонок закашлялся и испуганно посмотрел на меня.

— Но я не просто люблю боль, мразь. Я питаюсь ею. Чужая боль дает мне силы жить дальше. Поэтому я люблю ее причинять. Особенно люблю причинять ее таким недоноскам, как ты, возомнившим себя равным мне, но боящимся бросить мне вызов в открытую. И потому способным только ударить исподтишка в спину.

Я достал нож и провел по его шее. Медленно. Снизу вверх.

— Страшно, Дэн? Страшно сейчас?

Он заорал от дикой боли. Еще бы, нож бы смочен вербным раствором.

— А предавать своего Господина не страшно было?

Лезвие ножа поднималось уже по щеке, выпуская тонкую струю его черной крови и заставляя безостановочно кричать и дергаться в кандалах в попытке освободиться.

— А… трахать жену Господина не страшно было?

Я опустил нож, чувствуя, как начинаю трястись от ярости и воспоминаний. В таком состоянии я мог его убить раньше времени. А это не входило в мои планы. Перед глазами снова его поцелуй с моей женой. МОЕЙ. СУКА. ЖЕНОЙ. Затем — широкая кровать в дешевом номере отеля. И воображение услужливо подсовывало все, что они наверняка, творили на ней. Я даже слышал, как она стонала, извиваясь под этой тварью. Зарычал и одним движением отсек ублюдку палец. Его истошный вопль заглушил тихие стоны, медленно стихавшие в голове, а окровавленное слезами лицо наконец сменило непрошеные видения перед глазами.

Через некоторое время он еле слышно прохрипел, не в силах поднять голову и встретиться во мной взглядом.

— Я не предавал Вас… Я был верен Марианне.

— Не смей произносить ее имя, сука.

Я размахнулся и ударил его в челюсть. Потом схватил за волосы и вплотную приблизил к его лицу свое. Оскалился, представляя, как сейчас вгрызусь в его шею. Зверь внутри уже вовсю рвался вперед. Он не просил-требовал крови. И Дэн был его идеальной добычей. А я чувствовал, что еще чуть-чуть, и я проиграю ему эту борьбу. Ну уж нет. У меня есть еще парочка вопросов к этому полутрупу.

— Скажи, ты хочешь жить?

Он едва заметно дернул головой.

— Ну, Дэни, давай, скажи, ты хочешь жить? У него все-таки получилось кое-как поднять голову, и он уставился на меня с недоверием.

Я вздернул бровь в ожидании. Придурок постарался что-то произнести, но не смог. Закашлялся и снова уронил голову. Я терпеливо ждал, когда он сможет ответить, хотя внутри меня велась сама настоящая борьба с монстром.

Наконец мой пленник еле заметно кивнул. И еле прошелестел что-то вроде:

— Без нее мне незачем жить…

Затем вдруг резким движением поднял голову. Я рассмеялся, увидев в его глазах слабый огонек надежды. НАДЕЖДЫ. Этот недоносок, видимо, все-таки слабо понимал, кто сейчас стоит перед ним.

— Я дам тебе такую возможность, Дэни. Ты будешь жить. Будешь жить до тех пор, пока я захочу, пока мне не надоест резать тебя на части.

Я поднял с пола его палец и покрутил у него перед глазами. Голова пленника обессиленно упала на грудь.

— Видишь, какой добрый твой Господин? Тот самый, которого ты так низко предал. Ради чего, Дэн? Ради денег Короля? Или ради этой шлюшки? Тебе понравилось трахать мою жену, Дэн? Понравилось пользоваться тем, что принадлежит твоему хозяину?

Он резко вскинул на меня взгляд, горящий ненавистью и еще чем-то… уж не удовлетворение ли? И произнес надтреснутым голосом, отчеканивая каждое слово:

— Марианна не принадлежит Вам.

Я вскочил со стола, на котором сидел. Рука сама схватила лежащий на нем кнут и нанесла удар. Оставив кровавый рисунок на теле предателя, потянувшийся по диагонали от плеча к низу живота.

Он дернулся от боли и протяжно застонал.

А я ударил еще, и еще, смакуя звуки ударов и его криков боли. До тех пор, пока он обессиленно не замолчал, уронив голову на исполосованную грудь.

Я приподнял концом кнута его подбородок и тихо произнес, глядя ему в глаза:

— Она моя жена, ты, ублюдок. МОЯ ЖЕНА. МОЯ ЖЕНЩИНА. Запомни это. Хотя тебе недолго осталось жить с этим знанием.

Размахнулся и ударил еще раз.

— А теперь, Дэни, повтори, Марианна — Ваша жена. Пусть даже она и дешевая шлюха.

Послышались булькающие тихие звуки, будто он смеялся, захлебываясь кровью:

— Не достоин… не ваша… измены не было.

Я напрягся, прислушиваясь к его тихим словам. Сердце в груди перестало стучать… Я ослышался. Ослышался? Или этот недоумок покрывает ее? Но зачем ему это сейчас? А он словно собрался с последними силами и на выдохе произнес:

— Ничего… и никогда… не было… поцелуй… ВСЕ.

Он отрубился. А я почувствовал, как все тело сковывает холод, превращая его в огромный кусок льда. Ублюдок не врал. Перед смертью не лгут. По крайне мере не такие благородные идиоты. Он говорил чистую правду.

Кнут выпал из непослушных пальцев. А я все еще не мог дышать. Холод уже заморозил легкие. Он говорил правду.

Глава 13

Я остановилась, согнулась пополам, прислонившись к покореженному, сухому дереву. Закрыла глаза и сползла по нему на землю. Я не плакала, смотрела в пустоту замершим взглядом, не моргая. Все, что произошло сейчас, напоминало затяжной кошмар. Я до последнего не верила, что смогу уйти. Но эти последние минуты перевернули внутри меня все. Мне казалось, что меня выпотрошили как куклу, вытряхнули из меня все внутренности и вот такая, распятая, разодранная, я иду в никуда. В пустоту. В вязкий туман. Дэн остался там… и он уже мертв. Я в этом не сомневалась. Ник отыграется на нем за нас обоих. Я только молилась, чтобы он убил Дэна быстро. Не мучил и не истязал его… хотя, кому об этом молиться? Богу? В душе Ника нет ни Бога, ни Дьявола. У него своя правда, свой суд, своя казнь. Он сам и есть Дьявол. Какими силами Ада я проклята любить такое чудовище? Любить даже сейчас, когда он проехался по мне катком дикой жестокости, прошелся грязными сапогами недоверия, раздробил мне все кости своей ненавистью и сжег меня изнутри предательством. И даже эта горстка пепла, которая осталась, продолжала лететь в его сторону. Дэн мог застрелить Ника еще сидя в машине, он взвел курок как раз тога, когда я выскочила наружу, понимая, что сейчас произойдет необратимое.

Во мне меркнет разум, когда что-то угрожает его жизни… жизни моего убийцы и вечного мучителя, для которого моя собственная — просто игра. Где играют мною, в меня и моими чувствами. Он отпустил, чтобы потом найти. Зачем мне умирать так рано? Он будет идти по моему следу. Как только у него появится возможность. В этом я не сомневалась. Ведь игрушку надо вернуть хозяину и доломать. Только отец сможет защитить меня. Насколько? Я не знала. Хоть на время.

Каждый день своего заточения я думала о детях. Как они там без меня? Что им говорят? Где их мама? Я боялась ответов на эти вопросы. Они ведь уже взрослые. Мой Сэми и Камилла. Они все понимают. Если Ник привел в дом другую женщину, они это видят и страдают, а я даже не могу ничего объяснить. А если… Боже… если они считают, что я их бросила? Если я больше никогда их не увижу? Сначала нужно собрать себя по кусочкам, а потом я начну думать, как вернуть их обратно. Если такое вообще возможно. Я медленно встала с мерзлой земли и, пошатываясь, пошла к трассе. Там Дэн спрятал машину. Если только я верно иду. В этом проклятом месте царит полумрак и ни одного фонаря.

Автомобиль я увидела там, где и сказал Дэн.

Уже через несколько минут я сидела в салоне, пахнущем сыростью и талым снегом. Машина не заводилась, видимо, отсырела и двигатель сильно охладился. Я в отчаянии ударила по рулю. Вспомнила, что Дэн оставил для меня подсказки. Дрожащими руками нашла сотовый телефон и номер Рино. Я набрала его и замерла, ожидая гудков. Мне ответили не сразу. Очень низкий, хрипловатый голос. Я просто назвала свое имя. Меня спросили, где я.

Когда закрыла крышку мобильного, по телу прошла волна дрожи.

За мной приехали на черном Мерседесе, таком же, как у ищеек братства и отца. Увидев водителя, я вздрогнула от ужаса. Он был страшен в полном смысле этого слова, особенно в полумраке. Его глаза светились разноцветным фосфором. Рино распахнул дверцу моей машины и подал мне руку:

— Рино-полукровка к вашим услугам, Княгиня.

Я с опаской вложила в его ладонь свою холодную руку. Он усмехнулся, и я увидела, как сверкнули клыки. Этот тип изначально имел внешний вид, соответствующий его жуткой сущности.

— Ужасен, не так ли? Да, я не красавчик, как все остальные вампиры Братства. Не бойтесь. Доверьтесь мне. Я отвезу вас к отцу.

Я доверилась. У меня не оставалось выбора.

И он отвез. Мы мчали по жутким улицам Асфентуса, я смотрела в окно, на мелькающие пустые дома, покосившиеся и обветшалые, на выкорчеванные деревья, на сломанные фонари, дорогу с пробоинами и вмятинами. Адское место. Автомобиль подъехал к зданию, напоминающему заброшенный завод, и когда я вышла из машины, отец уже выскочил наружу. Молниеносно оказался возле меня, и я, обессилев, повисла у него на шее.

— Моя девочка. Моя малышка, — отец целовал мои волосы, гладил по спине, прижимая к себе. — Все будет хорошо. Ты со мной. Все будет хорошо. Обещаю тебе.

Я смотрела в лицо отца и видела, что он и сам изменился, слегка осунулся, но все такой же красивый. Я гладила его по щекам и снова прятала лицо у него на груди.

Потом вдруг обхватил мое лицо руками:

— Ник? Из-за него, да?

Я медленно выдохнула. Нужно быть готовой к этим вопросам. Вскоре я буду слышать их все чаще. Я должна научиться справляться, взяла отца за руки, переплетая наши пальцы.

— Нет "нас" больше. Мы уже официально не женаты. Он развелся со мной… Вот так. Все кончено, словно и не было ничего. Я больше не Мокану.

Сильнее сжала его пальцы, чувствуя, как внутри все снова замерзает.

— Ник женился на Изабелле, сестре Альберта. А я… я сбежала от него, папа.

Сбежала, как загнанное животное. Вот что я сделала, вырвалась из плена, вычеркнула свое прошлое и попытаюсь начать жизнь сначала. Мне просто нужно немного времени. Совсем чуть-чуть.

— А дети?

Невольно он причинил мне боль, словно в этот момент сердце зашлось в немом крике. Я даже не смогла вздохнуть, медленно закрыла глаза.

— Они с ним. Пока. Я верну их. Кончится это безумие, и я верну их. Обязательно.

Посмотрела на Влада, увидела отражение своей боли в его глазах и сорвалась… Сжала его пальцы так сильно, что собственные заболели.

— Я даже не знаю где они. Не знаю, как они без меня. Я не слышала их голоса больше месяца. Отец, пожалуйста, поговори с ним. Попроси позволить мне увидеть детей. Поговори, умоляю тебя. Просто узнай, как они. Да, он презирает меня за побег, но они не при чем, они тоскуют по мне. Я чувствую. Мне так страшно, что они тоже возненавидят меня… чтобы Ник не сказал им — это неправда. Неправда. Я не хочу, чтобы они думали, что я их бросила. Я ушла от него, не от них… нельзя наказывать детей вместо меня.

Меня начало лихорадить.

Влад сильно прижал меня к себе, до хруста в костях.

— Тише, моя маленькая. Я поговорю. Еще как поговорю с этим сукиным сыном. Мы все вернем. Закончится это безумие, и они будут с тобой. Ты мне веришь?

Я кивнула, сильнее обнимая его за шею. Нет, я не плакала. У меня действительно не осталось слез. Мне хотелось зарыдать у него на груди, слыша хаотичное биение его сердца, а я не могла. Теперь я чувствовала его гнев, он передавался мне, как нарастающий рокот цунами, как тикающий часовой механизм. Не этого я хотела. Нет. Только не война. Не ненависть между ними. Это мое, личное, но я уже закинула бомбу. Подняла голову и посмотрела на отца — сжатые челюсти, в глазах дикая ярость.

— Не нужно… — голос сорвался. — Не так, папа. Не нужно меня защищать. Не унижай меня этой защитой. Какая же я жалкая, если не справилась с этим сама. Просто подумай обо мне — это сбросит меня еще ниже, чем я сейчас. Брошенная жена, лишенная прав мать, которая посылает в защиту своего папу. Я не хочу быть настолько жалкой. Не начинай войну. Прошу тебя. Просто помоги. Поговори с ним.

Я с мольбой смотрела ему в глаза, потом обхватила ладонями его лицо снова:

— Мне не принесет радости, если вы поубиваете друг друга. Это наше. Личное. Между нами. Не показывай ему, насколько мне больно и какая я сломанная. Ради меня. Прошу тебя. Мы расстались, дай каждому из нас время смириться с этим. Просто помоги увидеться с детьми.

Он погладил мои щеки большими пальцами, и я видела, какими черными стали его глаза.

— Я поговорю. Обещаю тебе. Мы справимся. Ты со мной, а, значит, с тобой больше ничего плохого не случится. Идем в дом. Идем, милая. Фэй тоже с нами. И не только Фэй… мне многое нужно тебе рассказать.

Я устало улыбнулась и тяжело вздохнула. Все будет хорошо. Не сейчас, но позже обязательно будет. Я не верила себе сейчас, но очень хотела верить. Есть те, кто любят меня и кому я нужна. Ради них я поднимусь с колен, гордо выпрямлюсь и начну жить сначала. Обязательно. Не оглядываясь на прошлое, я стану другой — сильной, гордой и независимой ни от кого.

Только в доме отца меня ждал новый удар… я бы не сказала, что это сломило меня, но внутри стало еще холоднее. Я смотрела на девушку с глазами, похожими на мои собственные и чувствовала, как отец сильнее сжимает мои плечи. Разве она не должна быть младше лет на шесть? Что она вообще здесь делает?

— Милая… это Анна. Ты помнишь ее… Анна — моя жена. Я знаю, что у тебя сейчас возникло много вопросов, и я обещаю, что отвечу на каждый из них. Пока что просто прими ее… — а потом тихо добавил, выбивая почву у меня из-под ног. — Анна ждет ребенка от меня… у тебя скоро будет брат или сестра.

Я не могла сказать ни слова. Переводила взгляд с Анны на Фэй, потом на отца и в висках пульсировало только одно — папа женился… на Анне… той самой Анне.

***

Я не знаю, сколько времени просидел в тот памятный день в своем кабинете. Я не знаю, как отключился там в обнимку с полупустой бутылкой виски. Нет, я не спал. Я был одновременно и трезвым, и пьяным. Я не принимал в тот день красной дури, что столь долгое время служила мне верой и правдой, позволяя отстраниться от того измерения, в котором я существовал, уходя в мир бредовых фантазий моего извращенного сознания. Но, несмотря на это, я словно находился под ее действием. По крайней мере, ощущения были аналогичные.

Я довольно хорошо помнил и количество выпитых бутылок, и количество выкуренных сигар. Оказывается, я считал их.

И еще, я чертовски хорошо помнил те мысли, что метались в воспаленном мозгу. И все они крутились вокруг той, без которой мое существование давно уже не имело смысла. Марианна. Моя девочка. Моя жена. Моя женщина. МОЯ. Я слышал эти мысли в своей голове. Я будто видел их перед собой, закрывая глаза. Казалось, при желании я мог бы пощупать их. Эти мысли. О ней. И о нас.

Я помню, как сидел и пил уже прямо из горла, вспоминая все те слова, которыми называл ЕЕ там, на границе. Как кричал на НЕЕ. Как ненавидел ЕЕ в тот момент, желая убить и больше не видеть этих пронзительных сиреневых глаз, и, в то же время, сходя с ума от мыслей, что она может оставить меня одного. Я ведь не слушал ЕЕ. Как всегда. Как всегда, я слышал только себя. И даже ту боль, что отражалась во взгляде любимой, я истолковал как игру. ГРЕБАНУЮ ИГРУ. Черт побери, Мокану, давно пора привыкнуть, что в грязные игры в нашей семье всегда играл лишь ты один.

Перед глазами то и дело появлялись лица наших детей. Сэми, Ками, Яр… Дети, практически оставшиеся сиротами при живых родителях. Успокаивающие мысли, что так сложилась политическая ситуация на данный момент, или что так пока будет безопаснее всего для них, в наглухо пропаренном алкоголем мозгу уже не казались столь верными. Все чаще в голову лезли ехидные вопросы: а что, если бы ты, Мокану, пошел другим путем? Что, если Воронов был прав? Что, если стоило дать Асмодею открытый бой, а не действовать исподтишка, теми же подлыми методами, что и верховный демон? И не помогало даже понимание того, что сейчас у меня на руках имелись внушительные доказательства причастности Эйбеля к деятельности судей по передаче Нейтралам не самой выгодной для Черных Львов информации, по сути, откровенной клеветы на клан.

Я предполагал, что эта крыса захочет дополнительной страховки. И установил за ним слежку, в ходе которой ко мне попали доказательства его сговора с некоторыми судьями. Условия сделок были одинаковы для всех: судьи скрыли бы при необходимости от Нейтралов информацию о реальной деятельности Эйбеля. Либо же информацию, предоставленную нами, переиначивали на свой, опять таки удобный для этого подонка, лад.

Различались цены договоров. В одних случаях вознаграждением выступали материальные блага, в других — продвижение по должности, в третьих — прекращение шантажа. И это сотрудничество стало бы, в конце концов, тем самым гвоздем в крышку гроба правления Влада. А, точнее, похоронило бы всякую надежду на возможность возврата трона Воронову.

Влад… Только бы он понял послание, отправленное ему. Хотя, в умственных способностях брата никогда не приходилось сомневаться. Прочесть — то он прочтет и расшифрует, но прислушается ли к совету, вот в чем вопрос? Что-то подсказывало, что нет. Слишком многие предавали его в последнее время, чтобы он доверился словам анонима, отправленным на электронную почту Рино. "В логове змеи слишком много яда, сунешься и превратишься в тлен. На рассвете гадюки злы и опасны, а чуть позже можно получить противоядие, и змея перестанет жалить. Терпение и вера вознаграждаются".

Полукровка тоже не дурак, остается надеяться, что хотя бы он удержит Влада от того опрометчивого хода, который брат собирался сделать. Черт возьми, атаковать демона в его же логове. Все чаще ловлю себя на мысли, что плохо знаю собственного брата.

Прикурил сигару, осознавая, что мысли снова поворачивают совершенно не в то русло, которое хотелось бы. Но сил противостоять этому не было. Как обычно, я проигрывал самому себе по всем статьям, если речь шла о Марианне. Убивало то, что я понятия не имел о ее точном местонахождении. Да, она в Асфентусе, но, дьявол побери, если это место для такой женщины, как она. Пристанище самых грязных отбросов нашего мира. Вечно голодных, пьяных и похотливых. Как она сможет добраться до отца? Знал ли он об этом бегстве? Вряд ли, иначе на той стороне, наверняка, ожидали бы его люди. В груди появилось сосущее чувство тревоги. Застонал, представив, что может ожидать мою девочку в этом проклятом месте. А я не мог ничего сделать. По крайней мере, не сегодня. Эту долбанную стену не перейти никак. Собственная беспомощность давила на мозги, опустошая изнутри. И снова вызывая приступы ярости, с которыми не справлялся даже виски.

В очередной раз непрошеным видением вторглось воспоминание о том злосчастном поцелуе на скамье. И не давала покоя мысль о том, какого хера тогда она вытворяла это с ублюдком, что сейчас испускал дух у меня в подвале? Девочка захотела новых ощущений? Или же это была отчаянная попытка построить отношения с кем — то другим? Забыть меня? Или же так моя жена хотела расплатиться за помощь в побеге? Снова начала подниматься злость при мысли об этом.

Появилась потребность увидеть эту запись снова. Усмехнулся этому желанию. Идиот, как будто там могло что-то измениться за эти несколько часов. Ты и так знаешь наизусть весь сюжет этого короткометражного фильма…

Щелкнул пультом, включая телевизор и попутно — ноутбук. Встал и подошел к бару, доставая последнюю бутылку виски. Но так и застыл на полпути, услышав жизнерадостный голос репортерши:

— …на которых заснята Марианна Воронова, бывшая жена знаменитого бизнесмена Николаса Мокану, в довольно компрометирующей ситуации с одним из охранников своего бывшего мужа.

А дальше шла та самая запись, о которой я думал минуту назад. С силой сжал горлышко бутылки.

Проклятье. КАК? Откуда у этой твари появились эти кадры?

А журналистка продолжала вещать, даже не подозревая, что это был последний ее репортаж:

— …согласилась дать нам интервью относительно бывшей жены своего новоиспеченного мужа.

— Какого черта??

А на экране появилось изображение Изабэллы, сидящей в каком-то ресторане и этой самой журналистки:

— Ну, что я могу сказать по поводу этой записи… Именно поэтому мой муж Николас в свое время и оставил Марианну. Она, скажем так, была не самой верной женой. А Мокану не привык ни с кем делиться.

Изабэлла усмехнулась, кокетливо поправляя прическу.

— Изабэлла, скажите, пожалуйста, правда ли, что дети Николаса от первого брака живут с вами?

— Да, это правда. Вы же понимаете, Кьяра, что мой муж, как ответственный и любящий отец, не мог позволить, чтобы его детей воспитывала обычная шлюшка…

— Ох, как Вы… Прямо так и… ммм… шлюха?

Эта мразь повернулась к камере и, злорадно улыбнувшись, кивнула:

— Да. Именно так. Уж поверьте, это не первый и далеко не единственный случай, когда дочка Воронова изменяла своему бывшему мужу. Мокану не раз вытаскивал ее из постелей своих охранников и партнеров по бизнесу. Просто даже его терпению, видимо, все-таки пришел конец…

Я, не отрываясь, смотрел в телевизор, не веря тому, что только что увидел. Даже не понимая, что эта дешевая тварь уже заткнулась, а программа давно закончилась.

Очнулся, когда раздался какой-то хлопок и звон стекла — лопнуло горло бутылки в моих руках, и виски потекло по руке вниз.

Ярость наполнила все клетки организма. Клыки буквально вырвались наружу, прорвав десна. Воздух вокруг приобрел цвет. Красный. Яркий, насыщенный цвет крови той журналюги, что уже подписала себе смертный приговор.

Я подошел к телефону и набрал Серафима:

— Зорич. Найди мне Изабэллу. Срочно. И приведи.

Отключился и стиснул руками виски. Внутри разливалась темнота. Злая и черная. Такая же черная, как кровь той, что дорого заплатит мне за этот гребаный репортаж.

— Ну, что же, Бэлла, единственное, что тебе теперь остается — молиться, чтобы ты сдохла раньше, чем я доберусь до тебя.

Зорич, как всегда, сработал на отлично — нашел эту корыстную мразь, носившую титул моей жены, за одну ночь. Сучка, оказывается, решила, что сможет от меня скрыться. Она уже три дня была в бегах. Уже вторая жена, сбежавшая от меня. Как говорится, это было бы смешно, если бы не было так грустно.

И сейчас я стоял в номере отеля, который она снимала. Сама Изабэлла Эйбель, избалованная светская львица, настолько боялась возмездия за свой гнусный поступок, что поселилась в дешевенькой гостиннице.

За дверью слышала шум воды. Она принимала душ. Я ждал. Хотя первым порывом было ворваться и заполнить ванну ее черной кровью. Но вот она открыла дверь и зашла в комнату. Меня увидела не сразу. Но когда поняла, что в номере не одна, резко обернулась и даже пошатнулась от испуга. В глазах плескался ужас. Но надо отдать должное этой твари, ей удалось взять себя в руки и встретить мой взгляд.

— Изабэлла, здравствуй. Решила принять душ перед смертью?

Она вздрогнула и молча отошла, сделав шаг назад. В комнате отчетливо чувствовался запах ее страха. Даже от двери было слышно, как на секунду замерло ее серце, а затем застучало хаотичным набатом. И черт меня подери, если это не заставило мою собственную кровь быстрее нестись по венам от удовольствия видеть эту холодную стерву в такой панике, лишенной привычной уверенности и цинизма. Шагнул к ней навстречу, не отрывая взгляда от бледного лица.

А буквально через пару секунд Изабэлла начала приходить в себя:

— Здравствуй, любимый. Так соскучился по мне, что оставил все свои дела и приехал навестить любимую жену?

Твою мать. Эта идиотка еще и играла на публику. Было непонятно, то ли она действительно не понимает, с кем связалась, то ли отчаянно пытается тянуть время… Которого у меня сегодня не было. Изабелла игриво улыбнулась и, облокотившись об шкаф, призывно изгибалась. Я пролетел расстояние, разделявшее нас, и склонился над ней. Буквально почуял панику, накрывшую ее с головой. Нарочито медленно осмотрел ее с ног до головы и, оскалившись, провел когтем по ее шее сверху вниз. Улыбнулся, наблюдая за струйкой крови.

— Неееет, Бэлла. Все наши игры в семейную жизнь закончились тогда… — я сжал свободной рукой ее шею, глядя в широко распахнутые глаза. — Когда ты открыла свой грязный ротик перед телекамерой.

Она судорожно глотнула, телом завладела мелкая дрожь, а на глазах появились слезы. Но слезы этой женщины не будили во мне ничего, кроме желания сделать еще больнее. Опрокинул ее на постель и оседлал бедра, по-прежнему продолжая душить.

— Дааа, Бэлла, когда-то мне нравилось то, что вытворял твой рот. Но только не то, что он произносил совсем недавно.

Я намеренно больно сжал ее грудь, не отпуская взгляда, чувствуя, как проклятая тварь начинает возбуждаться. Эта течная сучка даже в момент смерти хотела своего убийцу.

— Знаешь, Изабэлла, мне даже неинтересно, почему ты так поступила. Я не хочу знать причин этого. Я лишь хочу, чтоб ты сказала, мразь… — перехватил ее руки и вздернул их вверх над ее головой. — Неужели ты думала, что сможешь избежать возмездия?

В широко распахнутых глазах медленно начинало появляться осознание происходящего. Она еле заметно покачала головой. И прошептала одними губами:

— В любом случае эта игра стоила свеч, Мокану.

Желание перегрызть глотку это зарвавшейся блондинке накрыло с головой.

— Знаешь, Бэлла, не так давно я сам играл в одну игру. В игру, в которой погибли очень многие. Сотни, нет, тысячи вампиров и людей… — сунул руку в карман и достал наручники, отметив про себя, как загорелись глаза немки. — И вот когда я заигрался, меня поймали, как сейчас поймал тебя я.

Я начал приковывать руки своей жертвы к изголовью кровати. Изабелла помогала мне охотно, подставляя кисти рук, уже явно предвкушая горячее продолжение.

— А когда меня поймали, то судили, Изабелла. Так вот, сейчас я — твой суд нейтралов. И так же, как и меня когда-то… — я снова полез в карман, доставая флакон с жидкостью, — судили, так и я сейчас выношу тебе приговор.

Я наклонился к ней и, схватив ладонью лицо, заставил открыть рот.

— Итак, мой приговор тебе, Изабелла Мокану: ты приговариваешься к промыванию своего грязного, гнилого рта… настоем вербы.

Открутил крышку и начал вливать ей в рот. Эта сука извивалась подо мной, хрипя, давясь жидкостью и всхлипывая. Я же будто наблюдал со стороны, любуясь ее агонией, впитывая в себя каждый ее стон, получая удовольствие от причиняемой боли. Ненадолго отстранился, даря призрачную иллюзию окончания пытки и с удовольствием слушая ее истошные вопли. Все ее тело сотрясала крупная дрожь, кровавые слезы окрасили покрывало кровати в черный цвет.

— Ты очень красивая, Изабэлла. Безумно… — схватил ее за волосы, оттягивая голову назад. — И с момента нашей встречи в клубе, Бэлла, я мечтал только об одном.

Она с усилием, но смогла открыть глаза, непонимающе глядя на меня. Наклонился к ней и прошептал практически в губы:

— Я мечтал, Бэлла, показать тебе твое собственное сердце.

Резко движение — и острые когти разрывают нежную плоть. Уже через секунду в серых глазах навсегда отпечаталось сердце, пока еще по инерции трепыхавшееся в моей руке.

Глава 14

Полуразрушенные дома, холодный пронизывающий до самых костей ветер, завывающий в разбитых окнах. Мрачное небо над головой, будто бы забывшее на долгие десятилетия о существовании солнца и затянутое унылыми серыми тучами. Асфентус приветствовал каждого гостя дикими криками чужой боли и вечным запахом страха, которым пропитался каждый клочок земли и сухие безжизненные деревья, что подобно безмолвным стражам наблюдали за происходящим в этом странном месте. Асфентус. Город диких Носферату и сбежавших от наказания мятежников, дешевых шлюх и отъявленных наркоманов. Он способен внушить ужас каждому, кто осмелится ступить на эту территорию. Каждому, но не мне. Омерзение — возможно. Но никак не испуг, жалость или удивление. Никакой жалости к обитавшим здесь отбросам общества. Жалость унижает сильных и убивает слабых. Самое бесполезное из всех человеческих чувств.

За локоть схватилась очередная проститутка, визгливо предлагая незабываемо провести время за дозу красного порошка. Посмотрел на серое лицо, осоловевшие рыбьи глаза, и меня передернуло. Сильно сжал костлявую руку и отбросил шлюху прямо в дерево, растущее рядом.

Шагавший рядом Серафим спросил:

— Я так понимаю, ты решил навестить Рино?

Мы уже сутки находились в Асфентусе. И только полчаса назад удалось узнать, что в дом главы города вчера вошла молодая красивая девушка с темными волосами и яркими сиреневыми глазами. Полукровка ее привез лично. И один из парней Рино утверждал, что это была именно дочь опального короля Влада Воронова. Измученная, ослабленная, но целая и невредимая.

Именно потому, что его новость оказалась хорошей, парень и остался жив, в отличие от тех шестерых, которые либо наводили на ложный след, либо ничего не знали. Этому я поверил сразу. Тем не менее, не помешало бы удостовериться об этом от самого Рино. Так как сомневаюсь, что Влад захотел бы говорить со мной о дочери. Даже после того, как получит свадебный подарок, что я ему нес. Да, черт подери, Воронов решил жениться по всем законам бессмертных. А это означало, что я очень вовремя подготовил тот самый ящик с бомбой, который взорвет к чертям собачьим Эйбеля и его приспешников. Осталось только выяснить, женился Влад для отвода глаз Нейтралам и во избежание обвинения, или все-таки нашлась та, что затуманила хладнокровный разум моего брата.

Повернул голову в сторону ищейки:

— Ты всегда все правильно понимаешь, Зорич.

Нас встретили возле входа на территорию полукровки заявлением, что сегодня мы его увидеть не сможем. Но услышав мое имя, все же провели в дом.

В большой зале столпилась куча разношерстного народа, среди которых было много Черных львов. И все они притихли при моем появлении. Кто-то отводил глаза, кто-то сжимал руки в кулаки, некоторые смотрели с презрением. Ненависть ощущалась в воздухе. Дикая, животная ненависть ко мне. Если бы они могли, набросились бы на меня всей толпой и тут же растерзали на мелкие кусочки. Оскалился, демонстрируя клыки, и толпа, словно огромная волна, отхлынула назад. Усмехнулся, обводя взглядом всех этих бывших аристократов, когда-то склоняющих головы передо мной, а сейчас ненавидящих. Хищники, мать их. До сих пор боятся.

Но вот вперед выступил хозяин дома и протянул мне руку:

— Черт, Мокану, тебе тоже резко разонравились роскошь и комфорт мира смертных?

Улыбнулся, склонив голову набок и отвечая на рукопожатие:

— Как я мог пропустить свадьбу собственного брата, Рино?

Он прищурился и тихо произнес:

— Все зависит от того, захочет ли он тебя видеть.

Скривился в ответ на его реплику:

— Так и будем здесь разговаривать, или проведешь меня в кабинет?

Он кивнул и пошел вперед, а я следом за ним. Как вдруг парень резко остановился и посмотрел куда-то в сторону, но, повернув голову в том же направлении, я ничего не заметил.

— Знаешь, Мокану, тебя проводят в кабинет, а я туда сейчас поднимусь. У меня появилось неотложное дело.

И с этими словами он пошел прочь, а я последовал за здоровым лысым детиной в кабинет, где сразу направился к бару и достал бутылку виски и два бокала.

Буквально через пять минут в кабинет вошел полукровка и нервно прошел к своему столу. Он молча принял бокал из моих рук и, осушив его до дна, со стуком опустил на стол. Нервничает?

— Послушай, Мокану, я знаю, что если ты появился здесь, то это не сулит ничего хорошего ни мне, ни моему дому. Я бы не хотел, чтобы от него остались одни камни после вашей с братом встречи. Так что не тяни, говори, зачем пришел.

— Я уже сказал, я пришел поздравить своего брата со свадьбой. И не с пустыми руками. У меня для него подарок.

Вытащил из кейса папку с документами и положил на стол. Он тут же взял ее, и, не открывая, посмотрел на меня разноцветными глазами:

— А подарок ты, судя по всему, передаешь через меня?

Ухмыльнулся:

— Мы с ним в последний раз не совсем хорошо расстались… Так что пусть он полежит пока у тебя. Послушай, Рино, — я наклонился к нему, положив руки на стол, — вчера сюда пришла моя жена…

Он медленно улыбнулся, так как ждал этого вопроса, и откинулся на спинку кресла:

— Ты ошибаешься, Николас, Изабэлла Мокану никогда не появлялась в Асфентусе, сколько себя помню.

Схватил его за воротник и встряхнул, испытывая неуемное желание врезать по ехидной морде:

— Не зли меня, Рино. Ты отлично понял, о ком я спрашиваю. Отвечай, Марианна здесь или нет?

Он вздохнул и выразительно посмотрел на мои руки, всем своим видом давая понять, что и слова не скажет, пока не отпущу. Сучий потрох. Что в нем всегда восхищало — это бесстрашие. Оттолкнул его назад и убрал руки.

Рино налил себе еще виски и отошел к окну:

— Вчера под вечер она действительно появилась здесь, Николас. Я привез ее. Она позвонила мне из приграничной полосы.

Я уже знал это, но услышать подтверждение было невероятным облегчением.

— И как она? В каком состоянии?

Он выразительно посмотрел на меня:

— Если ты о физическом состоянии, то она цела и невредима. Ей повезло добраться сюда до темноты, Мокану. Точнее, повезло, что кто-то раздобыл для нее мой номер. Некий ловкий ублюдок… Иначе…

Он замолчал, но мы оба понимали продолжение фразы. Иначе она не прошла бы и ста метров по этой территории. В горле моментально пересохло, когда снова перед глазами появились жуткие картинки, не покидавшие сознание всю ночь и весь день.

— Не лучшая идея была приехать сюда после всего, что произошло, Мокану.

— Да к черту все, — махнул рукой. — Я же вовремя, и мой брат женится. Я с подарками.

Плеснул себе виски и отпил из бокала:

— Черт, ну когда же мы сможем лицезреть саму госпожу Воронову?

За спиной послышался шорох, кто-то вошел. Я развернулся и застыл на месте.

Так бывает, когда ты вроде жив, но и умер одновременно. Когда твое сердце останавливается, будто бы навсегда, но вот уже стучит, все больше набирая темп, звуча в ушах набатом, разрывая барабанные перепонки. Из легких словно разом выкачали воздух. Этого не могло быть на самом деле. Все тело заколотилось дрожью. В висках зашумело, а окружающий мир просто перестал существовать. Я сделал один шаг на негнущихся ногах, даже не заметив, как выпал бокал из рук.

— Аnnа… — собственный голос звучал хрипло. Я приблизился к той, кого никогда не ожидал увидеть. К той, которую когда-то похоронил. Похоронил с остатками собственной человечности. А перед этим… Перед этим стиснул зубы и душил, убивая не только ее, но и себя вместе с ней.

Глаза застилали слезы. Разум отказывался понимать реальность происходящего. Поднял руку и провел по светлым волосам.

— Аnnа… mоjа Аnnа — голос сорвался. Рывком притянул ее к себе и лихорадочно шептал, вдыхая запах ее волос и умирая от осознания того, что снова держу ее в своих объятиях. — Аnnа… mоjа dziеwсzуnа…

Она вдруг с силой оттолкнула меня, в ее глазах читались непонимание и гнев. Первым желанием было притянуть ее обратно… и прикасаться. Бесконечно прикасаться, доказывая себе каждую секунду, что это не сон. И сейчас всего лишь в шаге от меня та самая Анна, которую я любил. С молочно белой кожей и пронзительными сиреневыми глазами. Вот только в них нет ни радости… ни узнавания. Это как удар под дых. Она не узнает МЕНЯ?

И только тогда я начал воспринимать действительность. Только тогда я понял, что бывает больно и мертвым. Больно так, словно кто-то выкручивает твои внутренности с особой жестокостью.

Судьба в очередной раз вскрывает вены, громко смеясь мне в лицо и наслаждаясь потоками черной крови, стекающей по рукам.

Моя Анна — жена Влада…

— Какого дьявола ты здесь делаешь, Мокану?

Голос Влада, полный злобы, резонансом ударил по ушам.

Он стоял прямо передо мной за спиной девушки.

— Анна…

— Моя жена, — отчеканил Влад и рванул ее за руку к себе. — А ты убирайся к дьяволу, Мокану. Тебя сюда никто не звал. Ты предатель и тебе не место рядом с опальным королем. Давай, вали в Лондон к Эйбелю. Отпляши на костях тех, кто умер, защищая Братство сегодня, а ты трусливо прятал свою задницу. Давай, Мокану, убирайся. Ты для меня сдох в тот момент, как отрекся от нас.

Я переводил взгляд с него на нее, все еще пытаясь понять происходящее. Она стояла передо мной во плоти, в черном платье рядом с моим братом, а я все не хотел признавать, что это значит. Девушка прижалась к Владу и подняла голову, заглядывая ему в глаза. А я чувствовал, как медленно начинает оживать тело и проясняются мысли. Бросил взгляд на бледное от ярости лицо Влада — он стиснул зубы, видимо, сдерживая себя от того, чтобы не броситься с кулаками. В глазах горела такая же ненависть, что и у тех, кто стоял внизу. Вот только теперь она обжигала, причиняя дополнительные муки. Кивнул головой:

— Я все понял, брат. Мне все ясно.

— Я тебе не брат. У меня нет братьев предателей. В моей семье нет предателей, Николас Мокану.

И снова больно. В очередной раз за эти дни. За эти годы. Видимо, есть те, кого сотворили для страданий. Чтобы вся их жизнь была нескончаемой пыткой, доставляющей самые изощренные муки. И не стоило кривить душой, я отлично понимал, за что удостоился этой именно этой роли. Я ее честно, мать их так, отработал. Да. Я тварь и чудовище. Но предателем я никогда не был. Впрочем, какая нахрен разница, что вы все думаете обо мне.

Усмехнулся и подошел к ним. Я не мог уйти сейчас, когда передо мной стояла Анна… Но и остаться не мог. И причиной был не Влад. А недоумение в ее глазах.

Влад сильнее прижал ее к себе.

— Убирайся, пока я не вышвырнул тебя лично.

Кинул на него взгляд, полный бешенства, еще немного — и Влад испортит свою свадьбу собственными похоронами. Девушка напряглась, со страхом глядя на меня, и злость отошла на второй план, уступая место сожалению.

Улыбнулся, с грустью наблюдая, как сильно она льнет к Воронову:

— Ты нисколько не изменилась… ты такая же. Живая… Анна…

И вышел, оставляя за спиной свое прошлое и настоящее… После того, как отошел шок, я ясно ощутил запах Марианны. Совсем рядом. Скорее всего, в потайной комнате. И при мысли, что она могла видеть происходившее, на душе становилось невыносимо тоскливо. Только что я неосознанно совершил еще один шаг в пропасть, которая становилась все глубже. Пропасть отчуждения между нами.

***

Теперь я уже знала, что в Братстве происходят страшные вещи. Отец все мне рассказал. У нас еще не было времени поговорить об Анне, о той новости, что он сообщил мне. Точнее, у меня сейчас не было сил воспринять эту новость. Я, конечно, была безумно рада, что отец счастлив, а я видела это счастье в его глазах в тот момент, когда он смотрел на свою юную жену. А меня преследовало знание о том, кто она такая. О том, что во мне живет ее душа и что она была первой любовью Ника. Он оплакивал ее долгие пять веков. И я знала об этом. Конечно, Фэй объяснила мне все, что произошло с Анной за это время, рассказала о браке отца и том, как он из фиктивного стал настоящим. Мне оставалось только пожелать им счастья и порадоваться за них. И я радовалась, какая-то часть меня… а другая часть… она вспоминала маму… детство, вспоминала себя ребенком. Ничто не вечно в этом мире… как не вечна и мужская любовь. Нет, я не осуждала отца за то, что он снова счастлив. Такова жизнь. Все течет и меняется, кого-то лечит время и другие увлечения, страсть. Мне не верилось, что такое возможно для меня. Я хотела бы забыть Ника, чтобы время вылечило и меня, только я, скорее, умру, чем смогу забыть того, кто меня убил морально. В этот раз окончательно и бесповоротно. А потом эта свадьба, я не смогла на нее пойти, отец и не настаивал, кроме того, мы скрывали, что я здесь, опасаясь, что мой бывший муж узнает и явится сюда.

Опасались? Меня одолевал истерический смех, когда я понимала, что это в любом случае будет. Он придет за мной. Быстрее, чем все ожидают. Так и случилось. Я почувствовала его всем существом. Нюхом, кожей, каждой клеточкой своего тела, которая остро реагировала на его присутствие дикой зависимостью. Я заперлась в комнате, так и не решаясь выйти, меня трясло как в лихорадке. А потом все же вышла, крадучись, оглядываясь по сторонам, я прошла темным коридором к кабинету и услышала голоса. Его голос. Внутри все омертвело, когда до меня дошел смысл сказанного им… не мне… я уже знала, кому, особенно когда поняла, что они говорят по-польски. Ник узнал Анну. Я слышала, как охрип и срывается его голос, сползая по стене, смежной с кабинетом. Мне захотелось заткнуть уши руками и заорать. Его Анна… его маленькая Анна… его женщина. Живая. Это уже не боль — это, наверное, агония расстрелянного в упор животного. Слышать, как он говорит с другой женщиной вот этим срывающимся голосом, это все равно, что гореть живьем, и я горела. Потом голос отца, упреки, ярость, ненависть. Столько ненависти во всех. Это невыносимо. Это больше, чем можно вытерпеть.

Закрыла уши руками и бросилась к себе, заперлась на ключ, забилась на диван и, прикрывая лицо руками, просто дрожала от холода, ледяного холода, сковавшего всю меня. Нет, он даже не пришел за мной. Узнал про Анну, вот почему он здесь, а меня и не искал. Какая я самоуверенная и жалкая. Никогда не любил… никогда. Любил образ… похожий на нее. Вот почему меня терзал… а ее нежно любил. А я суррогат, копия, подделка с душой той, которую он так и не забыл. Потом пришла Фэй, она долго гладила меня по голове, баюкала как ребенка, что-то говорила мне, а я просто замерла в ее объятиях и тихо приходила в себя. Отогреваясь очень медленно, заставляя сердце перестать биться совсем. Пусть заткнется, проклятое, пусть разорвется или превратится в камень. Фэй долго просидела молча, а потом вдруг обхватила мое лицо руками и заставила посмотреть ей в глаза:

— Ты меня не слышишь. Совсем. Посмотри на меня, милая.

Я встретилась с ней взглядом и увидела, как она болезненно поморщилась, впитывая мою боль.

— Мы уезжаем из Асфентуса. Ник достал необходимые бумаги для твоего отца. Слышишь? Все что он делал — это ради нас всех. Ради тебя, ради твоего отца.

Я, казалось, не слышала ее, а только смотрела, не моргая.

— Женился… тоже ради меня?

Едва слышно прошелестела, понимая, что у меня нет сил даже говорить.

— Детей отнял ради меня? Спал с ней ради меня? Уничтожал меня тоже ради меня? Дэна, мальчика, который помог мне сбежать, растерзал тоже ради меня?

Я вскочила с дивана и посмотрела на Фэй, у меня началась истерика:

— Ради меня? Ради клана?

Фэй кивнула и тяжело выдохнула.

— Возможно… возможно, все так. Только мне все равно, понимаешь? Мне теперь все равно. Нет нечего здесь. Он чудовище, Фэй. Только сейчас я поняла, какое он чудовище.

Я ударила себя кулаком по груди:

— Здесь все умерло, закаменело, покрылось льдом. Я больше не могу так. Не могу… Боже Фэй, я пустая, мертвая. Он меня убил, понимаешь? Меня нет. Я чувствую себя мертвой. Это уже не агония — это смерть.

Она молчала, давая мне высказаться, а потом подскочила ко мне и крепко прижала к себе, все так же молча.

— Он ее всегда любил. Ее. Ради нее и сюда приехал. А я лишь жалкое подобие. Вот за что он меня все время терзал и ненавидел.

Я прижалась к Фэй и наконец-то смогла зарыдать, громко, так громко, что мои крики и вой разносились по всему зданию. Фэй опустилась со мной на пол и гладила меня по голове.

— Плач, милая, плач, станет легче. Плач. Отпусти боль и обиду, если сможешь… если получится.

Только и она, и я знали, что не получится.

— Анна — прошлое, — шептала она, — его страшное прошлое, и сегодня он с ним распрощался… Анна принадлежит Владу, и она не знает Ника… не помнит его.

— Зато он ее помнит, — закричала я, впиваясь в свои волосы. — Он всегда ее помнил. Я слышала его голос. Слышала, что он говорил ей. Все слышала, Фэй.

— Это был шок… Он просто не ожидал. Ник уже давно отпустил Анну, а сегодня отпустил окончательно.

— Мне все равно, — сотрясаясь от рыданий, прошептала я, — это теперь не имеет никакого значения. От него воняет всеми ими. Всеми его шлюхами, женщинами, кровью, грязью. Не хочу… не хочу больше. Не могу. Сил нет, Фэй. Нет больше сил терпеть его любовь. Я смертельно устала. Я хочу вернуть детей и забыть его.

Забыть хочу.

В библиотеку ворвался отец вместе с Анной и когда я ее увидела, внутри опять все перевернулось. Я выскочила оттуда. Услышала голос Фэй:

— Не ходи за ней. Пусть побудет одна. Не ходи.

Глава 15

Чтобы хоть немного отвлечься, за эти несколько дней я сделала перепись семей клана Черных Львов, которые в срочном порядке покинули город и переехали в Асфентус следом за отцом, скрываясь от преследования. Все данные я переслала тайной организации, которая была создана Владом. Они снабжали их запасом крови и новыми документами, конечно же, тайно. Ищейки были заняты совершенно другой работой.

К утру я валилась от усталости и, закрыв глаза, отдыхала на диване прямо в кабинете, укрывшись пледом и слушая тиканье часов. Когда-то в детстве я засыпала именно под тиканье часов отца в кабинете, он говорил по телефону или работал за своим столом, а потом он переносил меня в спальню. В нашем доме пахло детством и мамой. Воспоминания немного успокаивали, как и присутствие отца и Фэй, которая не отходила от меня весь вечер. Но я с ума сходила от мыслей о своих детях. Как они там? Семи и Ками уже взрослые, а мой маленький? Как он без меня? Кто присматривает за ним? Кто читает ему на ночь сказки и поет колыбельные?

Отец обещал, что как только закончится это безумие, он сделает все, чтобы вернуть мне детей, но это означало его личную войну с моим бывшим мужем… бывшим… дыхание перехватило и стало невыносимо больно. Выдохнула медленно, давая себе перенести приступ внезапной агонии, закрыв глаза.

Я не хотела войны между ними, я надеялась, что потом смогу сама вернуть моих малышей. Потом… чуть позже, когда буду готова бороться за них с Ником… когда стану немного сильнее. Сейчас я сломана, и эти осколки меня еще слишком болят, чтобы вступать в бой с тем, с кем мои шансы на победу почти равны нулю.

Сейчас я смотрела в ноутбук отца, проверяя фамилии. Созвонилась с нашими собратьями на паспортном контроле. Через час я буду знать, пересекли ли эти семьи границу, или их тормознули и вернули обратно. Нейтралы имели своих повсюду.

Закрыла страницы со списками и зашла в свою электронную почту. Артур наконец-то восстановил все пароли и доступ, которого я лишилась.

Открыла последнее письмо от Сэми, оно пришло месяц назад. Тогда я уже не успела его прочесть, в тот момент меня везли якобы в аэропорт, по приказу моего мужа.

Сэми прислал фотографии. Я рассматривала снимки, чувствуя, как саднит в горле, как снова начинаю задыхаться от тоски по ним. Особенно по малышу. Вот он с нянечкой, а вот обнимает Ками за ноги и играет с Сэми в мяч. Я просмотрела каждое фото по нескольку минут, наслаждаясь их личиками. Дошла до последних фотографий и снова задохнулась. Сэми выслал фото отца со мной. Не новые… я их помнила — сняты на сотовый Сэми, когда мы все вместе были в Париже. Я несколько секунд смотрела на тех нас… таких далеких и счастливых, улыбающихся друг другу, с переплетенными пальцами рук, со взглядами, полными любви…

Захлопнула крышку ноутбука и закрыла глаза. Я должна свыкнуться с этим. Нельзя вычеркнуть его полностью. Я могу сколько угодно избавляться от всего, что связывало меня с ним… но я никогда не избавлюсь от воспоминаний и совместного прошлого. Вот такие мелочи будут выбивать у меня почву из-под ног, заставлять снова и снова корчиться в агонии. Я должна привыкнуть. Ко всему… даже к этой безумной тоске по нему, которая моментами будет настолько невыносимой, что я начну орать и выть, сдерживая дикое желание просто услышать его голос, когда у меня заболит каждая клеточка души, делая физическую боль ничтожной по сравнению с агонией сердца. Скоро я начну задыхаться без него, как в приступе паники, обхватив голову руками и раскачиваясь на постели, запрещая себе думать о нем. Начнется изнуряющая, непрекращающаяся война с самой собой не на жизнь, а на смерть. Но ведь станет легче? Когда-нибудь. Станет обязательно.

Моя жизнь вливалась в то русло, когда живешь ради кого-то, я жила мыслью, что заберу детей с помощью отца и снова смогу улыбаться. Часть меня. Вторая часть онемела, ее я старалась похоронить. Все чаще и чаще я справлялась с болью, как с приступом хронической болезни, когда ты точно знаешь все симптомы, предвестники и можешь вовремя его предотвратить или найти силы переждать, но, бывало, что это застигает врасплох. Запах, музыка, вещь, улыбка Сэми, Ками или Ярика. Что угодно. Подсознание реагирует остро и очень болезненно. Это пройдет. Когда-нибудь…

Особенно, пока не вижу его, не слышу. Так легче. Если бы могла и имела право, то забрала бы детей, и сразу же бежала так далеко, как могу, чтоб не нашел. Усмехнулась своим мыслям — захочет и найдет. Из-под земли достанет, в лабиринте с закрытыми глазами отыщет. Если надо… иногда мне извращенно хотелось, чтоб стало не надо, чтоб Ник сам забыл меня, оставил в покое. Да, я дошла даже до этого. Я искренне хотела одного — не вспоминать. Но судьба так часто насмехается надо мной, она плюет мне в лицо, она рвет все мои желания в клочья и в этот раз оскалилась в диком приступе истерического смеха, словно выкрикивая мне — НЕ ЛГИ СЕБЕ, ТЫ НЕ ЗАБЫЛА И НЕ ЗАБУДЕШЬ.

Я смотрела на небо без звезд. Днем не могу смотреть… а ночью часами стою у распахнутого окна, и морозный воздух врывается в легкие. Мне нравится, как ветер треплет мне волосы, а снежинки покалывают щеки. Бывают моменты, когда я вспоминаю хорошее… они редкие, но они бывают. Иногда я закрываю глаза и снова переношусь в прошлое, туда, где еще не было так больно, туда, где девочка смотрела на свое будущее через свое отражение в любимых глазах и считала, что она оторвала самый огромный кусок счастья во вселенной. А счастье оказалось нескончаемой болью.

Я резко распахнула глаза и поняла, что музыка смолкла. Я стою у окна и смотрю на заснеженную ель, на морозные узоры на стекле. Подношу руку к лицу и чувсвую, что оно мокрое от слез. Только тоска осталась. Безумная отравляющая тоска. И она сводит меня с ума своей монотонной навязчивой пульсацией, когда вдруг накатывают воспоминания.

Внутри появилось отравляющее чувство тревоги… Непонятное, возрастающее с какой-то ненормальной скоростью, даже сердце забилось быстрее. Внезапно услышала резкий свист покрышек за окном и распахнула его настежь, всматриваясь в полумрак. Автомобиль, видимо, влетел в ворота на невероятной скорости.

Вижу, как в замедленной киносъемке — отец быстро идет навстречу, из джипа выходит Рино, Серафим что-то кричит слугам, потом они наклоняются к машине и кого-то вытаскивают из нее, несут в дом. Мне не нужно было говорить, кого… я почувствовала. Так бывает, когда внезапно немеют кончики пальцев, потом сердце пропускает удары, а потом я вдруг понимаю, что сломя голову бегу по лестнице вниз. Я не дышу. Я погружаюсь в агонию. Быстро. Слишком внезапно, чтобы понять.

Мне больно. Страх. Он липкий, он едкий, он сводит с ума, когда каждая секунда становится столетием, когда собственный взмах ресниц растягивается на часы. Когда нет дыхания.

Ника внесли в залу, тут же положили на каменный пол, я непроизвольно оттолкнула Серафима и опустилась на колени, резко прижимаясь щекой к окровавленной груди. Хочу услышать, как бьется его сердце. Один удар, и я снова смогу дышать. Один удар. Пожалуйста. Господи, пожалуйста.

— Где Фэй? — кричит Влад.

— В городе, поехала на городскую ярмарку. Артур отвез с утра, — голос Рино слышен, как сквозь вату. Яд в действии, она все равно не успеет… уже… Поздно.

— Но он живой… — не знаю, кто это говорит, я жду… Услышала и смогла наконец-то вздохнуть. Лихорадочно трогаю его лицо, бледное до синевы, прижимаю пальцы к шее, пульс очень слабый.

Мне что-то говорят, а я никого не слышу, мне страшно, я в панике, я ничего не понимаю. Разрываю его рубашку, и глаза расширяются от ужаса — на груди три круглые раны, они уже почернели, не кровят — пули из голубого хрусталя прошли навылет, но отравили тело, яд Демонов смертелен. Меня трясет, как в лихорадке. Фэй нет… никого нет. Ему никто не поможет… Никто. Я поднимаю лицо к мужчинам и вижу, как они беспомощно смотрят на меня, потом на Ника, потом снова на меня… Паника становится сильнее. Она топит рассудок, я все еще не могу дышать, его сердце под моей ладонью замедляет бег и с моих губ срывается стон отчаяния. Прижимаю руки к ранам и закрываю глаза. Я могла когда-то. Я могла. Я должна смочь и сейчас. Должна. Остановится его сердце — и мое остановится. Я это знаю. Просто знаю и все.

Воцарилась тишина, глухая, навязчивая, паническая тишина. Ну где же ОНО? Где? Пальцы начинает покалывать, сильнее и сильнее. Я замираю. Не шевелюсь… Да. Вот оно… чужая боль вливается в меня, как тягучая ядовитая масса, окутывает каждую клеточку, наполняя и растворяясь, пальцы печет, ладони горят так, что мне кажется, с них слазит кожа. Приоткрываю глаза, но меня слепит яркий свет, настолько яркий, что на мгновение я ничего не вижу, смотрю в белую пустоту, тело сотрясается от невидимых волн, а потом постепенно перестает печь руки, очень медленно, и столп света рассеивается. Мне все еще больно. Я смотрю на лицо Ника и с ужасом понимаю, что сердце под моими ладонями не бьется… он не дышит. Пожалуйста, дыши… дыши… дыши, черт возьми.

Легкий стук и грудная клетка едва приподнимается под моими руками. Настолько незаметно, что почувствовать могу лишь я. Еще и еще… сильнее… сильнее. Теперь я вздохнула так громко, что заболели ребра, и в глазах потемнело на секунду, меня продолжает трясти.

Чувствую, как по щекам катятся слезы, мой подбородок мокрый, а я смотрю на бледное лицо Ника и вижу, как дрогнули его ресницы. Теперь мое сердце бьется так сильно, что мне кажется, я потеряю сознание. От слабости кружится голова.

Он открыл глаза… взгляд затуманен… Смотрит на меня, и я тоже дышу… Все быстрее и быстрее, задыхаюсь. Вот и все… Живой. Он живой… Я медленно встаю с колен, чувствую, как мне кто-то помог, непроизвольно подношу руку к щеке, вытирая слезы.

Как в тумане прохожу мимо отца, Рино и Серафима, и медленно поднимаюсь по лестнице. Колени подгибаются. Мне нужно лечь… нужно лечь. Ненадолго.

Когда наконец-то чувствую под головой подушку я понимаю, что как бы сильно и безумно не любила… понимаю, что сошла бы с ума, если бы не смогла его спасти… я даже, кажется, почти простила… но я не хочу больше впускать его в свою жизнь. Он должен жить, дышать со мной одним воздухом, но не рядом. Я больше не вынесу его лжи, я больше не хочу биться в агонии, я встала с колен и это конец, как бы больно мне не было.

***

— Марианна, девочка моя, почему ты ушла? Ведь я знаю, что больше всего на свете ты всегда хотела быть рядом с ним.

— Мне плохо пап, меня вымотало, нужно немного полежать. ОН долго здесь пробудет?

Я не смотрела на отца, не хотела, чтоб он видел боль в моих глазах. С нас всех хватит боли. Мы ее хлебнули больше, чем кто бы то ни было.

— Ты ведь сама видела, что он лишь несколько секунд назад вернулся к жизни. Я понимаю, что тебе больно видеть его, но неужели ты хочешь, чтобы он покинул дом в таком состоянии? В него стрелял снайпер, в центре Асфентуса. Наверняка, он может повторить попытку покушения.

По моему телу прошла дрожь, и сердце болезненно сжалось, но я так и не повернулась к отцу.

— Нет, я просто спросила, как надолго он здесь, вот и все. Мы же хотели уехать вечером домой.

Мне казалось, что я не смогу здесь пробыть и дня. Вдали от него будет лучше… я просто боялась. Слишком близко — это слишком опасно. Он умеет, если задастся целью, сломать и сломает. Я не хотела давать этому ни малейшего шанса. И не дам.

— Маняша, я понимаю, что сейчас не время для тяжелых разговоров, но объясни мне, неужели его присутствие для тебя настолько невыносимо? Неужели то, что сегодня ты могла потерять его навсегда, ничего не изменило?

— Ничего не изменится, пап. Все кончено. Я не желаю ему зла, я все еще люблю его, но я к нему не вернусь.

— Милая моя, когда-то услышать от тебя эти слова были моей заветной мечтой. И каждый раз, когда вы проходили свой ад, я был уверен, что она осуществится. Ты смогла принять то, чего никогда не приняла бы другая женщина. А сейчас добровольно оказываешься от всего, за что боролась все эти годы?

Я подняла голову и посмотрела на отца:

— Потому что ему наплевать на меня, папа. Ему наплевать на мою боль, на меня, как на личность. Я часть его, собственность, любимая вещь, мое тело нужно беречь для него, вот и все, а моя душа? Мое сердце? Их можно драть в клочья, можно топтать, можно убивать снова и снова, да? Это должно прекратиться, иначе я не вынесу, я просто больше не вынесу. Я нужна моим детям, и я хочу жить. С ним я не живу, а выживаю.

Меня снова начало трясти. Когда я говорила это вслух, становилось не просто больно, я задыхалась от осознания своей ничтожности.

— Я понимаю твою боль. Понимаю, что ты не можешь в очередной раз принять то, что он все решил вместо тебя. Я и сам готов разорвать его на части. Только это ничего не решит. И ты сама прекрасно понимаешь, то, что творится у тебя внутри, не зависит от того, разделяет вас лишь стена, или тысячи километров… Марианна, мне больно смотреть, как ты страдаешь, и сейчас я не хочу мучить тебя. Пожалуйста, отдохни, восстанови силы. И только после этого принимай решения. Порой взгляд на вещи способен меняться, но бывает слишком поздно…

— Мой взгляд на это не изменится, папа. Здесь не мои взгляды меняться должны. Мои неизменны были всегда. Я любила его любым, я принимала его любым, а он любит свое эго, не меня. Я не единственная и никогда ею не стану, я любимая игрушка, ценная, нужная, но, все же, игрушка. Иногда он, как ребенок, играет с другими, а потом снова возвращается ко мне, а я живая, папа. Я верности хочу, я уверенности в завтрашнем дне хочу, я устала плакать, я устала ненавидеть свое отражение в зеркале, я устала стоять на коленях.

— Я согласен с каждым твоим словом. Но я не мог не попытаться… Услышать… Именно услышать и принять правду… И, если быть искренним, очень рад, что ты нашла в себе силы прийти к этому. Я всегда поддержу тебя, приму любое решение, потому что в этой жизни осталось очень мало вещей, которые я ценю. И одной из них является твоя улыбка.

Отец ушел, а я уронила голову на подушку и закрыла глаза. Нет слез. Ни одной слезинки, глаза сухие и болезненные. Я достаточно плакала, в океанах моих слез можно утопить вселенную. Я больше не пролью ни одной по нему. Ни одной слезинки. Единственные мужчины достойные, моих слез — это мой сын, мой отец и мой брат. Если завтра Ник все еще будет оставаться здесь, я уеду сама или с Фей. Пока что это самое действенное лекарство. Не видеть. Потом я научусь справляться и с этим искушением. Сейчас я буду думать лишь о том, как вернуть детей.

Глава 16

С трудом удалось приоткрыть тяжелые веки. И тут же зажмурился — яркий свет не только ослеплял, но и причинял практически физические страдания… Сделал вздох, мысленно подготовившись к новой порции адской боли… которой не последовало. Дышать было легко. Настолько свободно, что я даже засомневался в том, что в меня стреляли в действительности. А, может, это и правда был мой очередной пьяный бред сознания после встречи с прошлым? И была ли вообще эта самая встреча? Или мне все это привиделось, и сейчас я дома, лежу в обнимку с преданной мне бутылкой? Только обшарпанные стены и убогая обстановка вокруг наводили на мысль, что я все же в Асфентусе. И, судя по тому, что меня не растерзали как предателя, или же, наоборот, Черного льва, я находился в гостях у полукровки.

Мгновением позже мерзко заскрипела дверь, в комнату зашли Влад и Рино.

— Сам… — прокашлялся, так как говорить пока было трудно. — Сам благородный Влад Воронов собственной персоной пришел проверить, как подыхает его брат-предатель?

Влад скривился, остановившись возле постели:

— Не паясничай, Мокану. Если ты в состоянии шутить, значит, не собираешься подыхать.

Полукровка развернул стул спинкой от себя и сел на него, подперев подбородок и сложив руки.

— Вы продолжайте, продолжайте, — махнул он рукой, — я вам не помешаю. Всегда интересовался психологией родственных отношений.

Отвернулся к окну. День… В Асфентусе даже дни унылые и мрачные. Разговаривать не хотелось. Вернее, той единственной, с кем я хотел бы поговорить, здесь не было. В комнате воцарилась гнетущая тишина. Воздух накалился до такой степени, что становилось трудно дышать. Хотя, это могло быть связано и с ранением. Мы с Зоричем практически дошли до покошенного здания, гордо именуемого местной гостиницей, когда я почувствовал резкую боль в груди. А потом еще дважды. Последнее, что видел, был ошарашенный взгляд Серафима, подхватившего меня под руки. И кто говорил, что перед глазами в момент смерти калейдоскопом пробегает вся жизнь? Нагло врут. Ничего подобного не происходит. В голове проносится одна-единственная мысль. У каждого она своя. Моя была о том, что я успел сделать то, что должен был.

Голос Влада раздался неожиданно близко.

— Мы не смогли найти снайпера.

Пожал плечами, я знал, чей заказ выполняли. Эйбель, сука, не простил бы так просто убийства своей сестры. Но ему не повезло, меня основательно подлатали, а это означает, что жить ему осталось считанные дни.

Повернулся к Владу, отмечая и напряженные скулы, и цепкий взгляд, внимательно исследующий меня.

— Это ведь она? Она меня вылечила, Влад? — Влад замолчал, не отрывая взгляда, и едва заметно покачал головой.

— Думаю, что ответ тебе не нужен. У тебя самый преданный ангел-хранитель за всю историю этого мира.

Дыхание перехватило от услышанных слов. Марианна… И снова вернулась острая боль в районе сердца, кромсая его на мелкие кусочки, каждый их которых исступленно агонизировал, сбивая дыхание и заставляя вскипать кровь. Я до боли хотел ее увидеть. Сейчас. Немедленно. Просто увидеть.

Закрыл глаза, прислушиваясь к внутренним ощущениям, и вдруг ясно понял, что ее здесь нет. Марианны не было в доме. Но куда она могла уйти из Асфентуса, если даже Влад пока находился здесь?

— Мой ангел-хранитель… Самый преданный… Вылечить меня она смогла, нашла в себе силы, а увидеться не захотела. Где она?

Краем глаза заметил, как напрягся полукровка, резко выпрямившись на стуле. Стало понятно, почему он упорно продолжал сидеть в комнате.

Влад спокойно посмотрел мне в глаза и твердо отчеканил:

— В этот раз за "победу" ты заплатил слишком высокую цену…

Проклятье. Эту тему обсуждать с Владом я точно не хотел. Поэтому принял скучающий вид и повернулся в его сторону.

— За какую победу, Влад? О чем ты?

— Ник, я знаю ВСЕ. О твоем "сотрудничестве" с Эйбелем, о браке и разводе с моей дочерью. Я знаю, что сейчас я должен благодарить тебя и признать, что ты своего рода мой спаситель. Но только слова застревают у меня в горле. Потому что сейчас ты больше потерял, чем достиг.

— Твой спаситель??? — я засмеялся. — Твою мать, Воронов. Сколько пафоса. Ну давай тогда все-таки выдашь мне грамоту за спасение расы вампирской… Буду хранить ее на полочке..

Я резко сел на кровати:

— Влад, все это сделано не ради твоих слов благодарности. Твоих или чужих, без разницы. Не забывай, ты разговариваешь с самым большим эгоистом на свете. Я это сделал только для себя. Для моей семьи. И я понимаю, что это неприятный сюрприз для Вас, но Вы тоже ее неотъемлемая часть, Ваше Величество.

— Как обычно, дерзишь. Прикрывая свои чувства сарказмом. Может, хватит уже? Если бы ты не действовал, как всегда, в одиночку, никому не объясняя своих безумных планов, сейчас Марианна не бежала бы от тебя, как от прокаженного. Ник, ты на самом деле потерял ее…

Не совсем понял, что именно услышал в его голосе — сожаление? Или тщательно скрытый триумф?

Я схватил его за затылок и приблизил к себе:

— Черта с два я потерял, Влад. Если Марианне было наплевать на меня — она бы не стала вытаскивать с того света. Зачем ей это, брат, если только она все еще не любит меня? Зачем, ответь? Ведь намного проще ей было бы оставить меня дохнуть, корчась в дикой агонии.

— Я не говорю тебе о ее любви. Моя дочь будет любить тебе всегда, где бы ни находилась, и какие бы удары ты ей не наносил. Только любви стало мало. Наконец-то пришло время, когда она поняла, что жизнь с тобой похожа на чертову пороховую бочку. И жить в ожидании очередной искры больше ей не под силу.

Он схватил меня за запястья и оскалился, и… в этот момент меня отдернул от него долбаный полукровка.

— Черта с два, Мокану, вы разнесете мой дом, — Повернулся к Владу и сказал. — Твою мать, Воронов. Вы же братья. Что мешает вам просто сесть и поговорить. За бутылкой виски?

Влад отошел к шкафу и скрестил руки на груди:

— Ты сам все поймешь, но позже… Ты никогда не изменишься. Ты всегда останешься одиночкой. Не способным довериться. Никому. И останешься наедине со своей правотой.

— Гребаный ад, Влад. А что я, по-твоему, должен был сделать? Что? Рассказать все Марианне? Своей жене? Прийти к ней и, деликатно извинившись, заявить: "Любимая, в целях спасения нашей семьи ты должна будешь уехать из дома и не видеться с детьми. Я разваливаю клан твоего отца и начинаю сотрудничество с его главным врагом — Асмодеем. И, ах да, я буду вынужден жениться на другой женщине и периодически потрахивать ее. Я надеюсь, ты не против, любимая?"

Ты себе так это представляешь, Влад?

— А закрыть ее, словно пленницу, в тюрьме, рассчитывая, что она будет просто молчаливо ждать объяснений — это, по-твоему, правильно? Она не та восемнадцатилетняя наивная девочка, которую ты полюбил. Она чувствует тебя, она способна анализировать ситуацию и делать выводы. А что сделал ты? — Он ударил кулаком по шкафу, раскрошив дверцу. — Показал, что ее слова и чувства ничего не значат, указал ей на ее место. Она пережила не меньше чем ты и заслужила, по крайней мере, уважения. И что получила в итоге? Даже проклятые слуги в твоем доме знали больше, чем она, насмехаясь у нее за спиной, считали ничтожеством. О какой вообще любви может идти речь? Хоть один раз в жизни ты способен поставить себя на ее место?

Я вскочил с кровати, зарычав:

— Твою мать, Воронов. Я не собираюсь обсуждать с тобой мою семью. Это только наше с Марианной дело. Но, если ты так хочешь знать, скажу. Уверен, что тебя это обрадует. Слушай и запоминай, Влад. Вряд ли еще услышишь подобное от Мокану. Я БЫЛ НЕПРАВ. Видимо, мне стоило раскрыть все с самого начала, тебе и ей. Пусть даже всегда существовала угроза того, что могли прочесть все ваши мысли. И тем самым я бы подверг опасности именно вас. Но, признаюсь, я должен был это сделать.

Я снова опустился на кровать и закрыл голову руками:

— Раз уж не заслужил и крохи доверия от самых близких людей.

Он посмотрел на меня, и между его бровей пролегла складка:

— Ник, каждый из нас по-своему неправ. И я не собираюсь сейчас читать тебе нотации. Прошлого не вернешь. Но что касается Марианны — на этот раз даже то, что ты был в шаге от смерти, не сумело перечеркнуть ту боль, которая съедает ее изнутри. Это ваши отношения. Это ваши чувства. И хоть я, черт возьми, с одной стороны рад, что она наконец-то начала меняться, но с другой понимаю, что она больше никого не сможет полюбить. Только в этот раз все иначе. Если ты не пересилишь себя и не изменишься сам — вы обречены. ОБА.

Стиснул зубы, сдерживая себя от того, чтобы не заорать ему в лицо… Чтобы не напомнить о том, что он говорит не только с провинившимся Князем… Не только с мужем своей дочери, но и БРАТОМ. Черт возьми, Влад, я же твой брат. Почему ты не хочешь хотя бы постараться понять меня. Не встать на мою сторону — нет. Просто посмотреть с этой стороны на ситуацию…

Тряхнул головой, переключая внимание Короля на другую тему:

— Я так понимаю, летопись о трусливом князе Эйбеле ты уже получил?

— Ник, вот эта информация стоит больше золотого запаса всего нашего клана. Как тебе удалось ее раздобыть? Ожидается самая масштабная чистка кадров в истории Братства.

Широко улыбнулся брату:

— Ты же меня знаешь, Влад. Ловкость рук и никакого мошенничества.

Воронов приподнял бровь в ожидании ответа. Упертый сукин сын. Сидит с воистину королевским спокойствием и плевать хотел на то, что мне не хочется раскрывать свои карты.

— Я установил слежку за немцем, Влад, понимая, что вряд ли тот будет соблюдать правила игры. Не из того теста гребаный ублюдок. И со временем удалось получить эти самые ценные доказательства его сотрудничества с судьями.

Пожал плечами:

— Как-то так, Влад. Дело за малым — передать их Нейтралам, пусть сами разбираются со своими продажными ставленниками.

Воронов понимающе кивнул головой, сцепив руки в замок.

— Но Эйбелю стоит отдать должное. Подобраться к "гарантам объективности" самых Нейтралов — это грандиозный план. Я уже не сомневаюсь, кто помог ему в этом. В данном случае судьям должна была быть дана АБСОЛЮТНАЯ гарантия безграничной власти в своей сфере. На кон поставлено все. После такого разоблачения все их семьи будут уничтожены.

Я встал с кровати и потянулся, повел плечами, разгоняя кровь по всему телу. Подошел к мини-бару возле стенки.

— Куда она уехала, Влад?

Брат резко встал со стула и тихо ответил:

— Марианна не захотела оставаться в этом доме, пока… — он не договорил, а я окаменел, понимая, что он имел в виду. Ушла. Ушла, потому что невыносимо находиться со мной под одной крышей. Противно? Или боится?

В висках нещадно зашумело.

— И где она сейчас?

— Я тебе этого не скажу, Ник… — в голосе Влада звучала жалость. Дьявол. Вскинул голову, встречая понимающий взгляд карих глаз, — до тех пор, пока она сама не попросит об этом.

С этими словами Влад вышел из комнаты. Голова вдруг показалась невероятно тяжелой. Что за черт? Сжал пальцами виски, пытаясь собрать воедино все мысли.

Рино подошел и положил что-то на постель.

— Я отвез ее по просьбе твоего отца в безопасное место. Она не одна, Мокану. Не беспокойся. — Он замолчал. А после я услышал звук удаляющихся шагов. И уже от самой двери донеслось.

— Последний звонок — номер телефона Фэй. И да, теперь ты у меня в долгу, князь.

Повернул голову и на миг перестал дышать. На кровати лежал сотовый телефон. Усмехнулся. Да, полукровка. Теперь я у тебя в долгу.

Дрожащей рукой взял телефон, глядя на набранные цифры и буквально слыша, как гулко застучало сердце. Каждый стук отдавался эхом в голове.

Подошел к столу, на котором сиротливо стояла бутылка и, не обращая внимания на бокал, пригубил из горлышка, попутно нажимая на вызов. Трубку взяли не сразу.

— Алло.

Но в ответ лишь тишина.

Внутри будто что-то сжалось, предвкушая. Еще не осознавая в полной мере, почему дыхание на том конце провода кажется настолько родным и знакомым.

— Алло. Фэй?

— Нет… — ее голос сорвался, — не Фэй.

Вашу мать. Марианна. Она говорила тихим голосом. Еле слышно. Но для меня эта фраза прозвучала будто по громкоговорителю. Задержал дыхание и еле вытолкнул воздух из себя, не веря, что слышу именно ЕЕ голос.

Я прокашлялся, чувствуя, как резко в горле пересохло,

— Это я, малыш, — хотя прекрасно знал, что она меня узнала.

— Фэй сейчас занята. Перезвони позже.

Я физически ощущал, что ей каждое слово далось с трудом, но она все же смогла сказать. Закрыл глаза, вслушиваясь в нежный голос той, что стала за эти годы смыслом всей жизни.

Она отвечала короткими фразами. Сухо. По существу, так, словно говорила с совершенно чужим человеком. С таким же успехом она могла бы отвечать и на звонки партнеров Влада по бизнесу.

Вот только сейчас она говорила со мной. Со МНОЙ. Хотя, видимо, я и правда стал ей совсем чужим за этот короткий промежуток времени.

Я не хотел упустить шанс поговорить с ней. Пусть недолго. Пусть пару минут, минуту. Но я не мог отказать себе в этом.

Она не бросала трубку, что давало призрачную надежду.

— Как ты, малыш? — Спросил и затаил дыхание в ожидании ответа. Что же ты ответишь, маленькая? Сбросишь ли звонок?

Она замолчала на долгие секунды, которые растянулись на целую вечность. А я в тот момент рад был и тому, что просто слышу ее дыхание в трубке.

— Как я? Как может чувствовать себя мать, которая больше месяца не видела и не слышала своих детей? Если ты позвонил… просто скажи, когда ты дашь мне услышать их голоса? Не наказывай меня ими, Ник, и их не наказывай. Они не виноваты.

Словно получил жесткий удар в солнечное сплетение. Дышать сразу стало невыносимо трудно, а в груди разливалось мерзкое чувство вины.

Марианна была права. Я наказывал и ее, и детей, и себя. Наказывал тем, что лишил нас друг друга. И, как оказывается, совершенно несправедливо. В очередной раз. Только в ее голосе помимо упрека, какая-то странная обреченность… словно каждое слово, сказанное мне, она произнесла через силу.

Судорожно глотнул виски и прошептал резко охрипшим голосом:

— Я позвоню тебе завтра, Марианна. Сегодня поговорю с детьми, и завтра мы с тобой уже сможем увидеть их. Ты поедешь в Англию со мной?

И снова мучительно долгая пауза, не сразу понял, что в ожидании ответа вцепился пальцами в стол перед собой.

— Да. Я поеду… К детям.

Облегченно выдохнул, услышав положительный ответ. Я мог себе представить, что для нее значили все эти дни вдали от детей. Осознание этого больно резануло по сознанию. Хоть и понимал, что сегодняшняя ситуация — всего лишь результат моих и только моих действий. Но, черт возьми, от понимания этого становилось не лучше, а хуже.

Марианна отключилась, и я сжал мобильный в руках. Стиснул зубы и закрыл глаза. Как же сильно я хотел сейчас поговорить с ней. Рассказать ей обо всем. Раскрыть причины… но это скользкое ощущение, что ей уже не нужны никакие слова с моей стороны, не отпускало. И потому я молчал. Завтра… Завтра мы поговорим, малыш. В самолете. И завтра же я верну тебя домой. Туда, где и должна быть моя жена. Рядом со мной. Я был уверен, что это еще возможно… моя проклятая самоуверенность… дьявол ее дери.

А на следующий день меня ожидало очередное разочарование. Да, Марианна согласилась лететь со мной. Но не одна. Вместе с нами в самолет села и Фэй, одарившая меня странным взглядом, полным одновременно и упрека, и сожаления. Марианна наглядно продемонстрировала, что перестала доверять мне. Даже хуже, она боялась остаться со мной наедине.

Стиснул челюсти, одергивая себя, а разве ты давал ей повод верить тебе?

Потом был долгий перелет в самолете. Напряженный. Накаленный до предела. Безмолвный. Ни одного слова. И ни одного взгляда в мою сторону. На ее лице — полное безразличие. Отрешенный взгляд в никуда. Но вот ее руки. Руки не лгут, если они не в перчатках. На них нельзя надеть ту же маску, что и на лицо. И то, как крепко она сжимала и разжимала тонкие пальцы, говорило о многом. А я еле сдерживал себя от настойчивого желания схватить маленькую ручку и перецеловать каждый пальчик, успокаивая так, как умел успокоить раньше, но я не посмел. Даже дотронуться.

***

Марианна искренне обрадовалась детям. У меня прям дух захватывало при взгляде на ее счастливое лицо, когда она судорожно обнимала их по очереди. Или когда целовала старших, не выпуская из рук Ярослава. Она задавала им вопросы, не забывая отвечать на те, которые тараторила Камилла. Постоянно старалась дотронуться до них лишний раз: прижать к себе, погладить по волосам, сжать их руки.

А я все смотрел на них со стороны и чувствовал, как сердце замедляет свой бег. Только идиот бы не понял, что сейчас моя женщина ожила, она настолько истосковалась по детям, что старается всеми возможными способами насытиться общением с ними. А потом она засмеялась. Так просто. Искренне. Убегая от Ярослава. И этот смех отозвался такой волной боли внутри меня, что я в бессилии присел на корточки. Оказывается, я уже забыл, каким бывает ее смех.

И наконец-то это ощущение пристального взгляда на себе. Он словно прожигал меня насквозь. Повернул голову и наткнулся на сиреневые глаза, внимательно исследующие мой профиль. Марианна тут же отвернулась. А меня прошибло током. В двести двадцать, как всегда, от ее взгляда.

Я пошел к ней, издали любуясь тем, как блестят ее волосы и хлопья снега, кружась, искрятся на них.

— Ну что, Марианна, я думаю, настало время нам поговорить?

Она слегка нахмурилась и вздохнула.

— О чем? Разве есть, о чем?

Прищурился в ответ на этот вопрос. До боли захотелось схватить ее за плечи и сильно встряхнуть, чтобы стереть с лица это равнодушие.

— А ты считаешь, не о чем, Марианна? Я искренне думал, что у тебя накопились ко мне вопросы… Как и у меня к тебе.

— У меня нет к тебе ни одного вопроса, Ник. Все ответы на свои вопросы я давно получила и, увы, не от тебя.

Стиснул зубы. Так, детка, правильное направление выбрала. Бей по больному. Я усмехнулся и провел рукой по влажным волосам.

— Зато у меня есть к тебе вопросы. И ответы на них я хочу получить, — наклонился к ней, вдыхая ее запах, — сейчас, Марианна.

Она сделала шаг назад, увеличивая дистанцию между нами. Бросила взгляд на резвящихся детей.

— Спрашивай, мне, как и всегда, нечего скрывать от тебя, Ник. Я отвечу на любой твой вопрос.

Поднес руку к ее лицу и убрал со щеки волосы. Она вздрогнула и неосознанно сделала шаг назад. Так, будто ей было противно мое касание. Проклятье. Даже так, Марианна? Тебе настолько омерзительны мои прикосновения? Или ты, наоборот, боишься не удержаться и прижаться к моей ладони щекой? Я опустил руку и сжал в кулак. То, о чем я собирался спросить, ранило до сих пор.

— Тогда скажи, милая, какого дьявола ты убежала от меня с охранником?

Она прищурилась, глаза сверкнули яростью:

— А разве я могла просто уйти? Я могла позвонить тебе, как нормальному мужу и сказать — я ухожу от тебя, рассчитывая на адекватную реакции? Я сбежала не с ним, я сбежала от тебя. На его месте мог быть кто угодно, любой, готовый мне помочь просто выбраться из того проклятого дома, в котором ты меня запер.

Я подошел к ней вплотную. Настолько близко, что нас разделяла только одежда. Схватил ее за подбородок, поднимая лицо и, в то же время, не давая возможности отодвинуться от себя. Процедил сквозь зубы:

— Но зачем? Черт возьми, Марианна, зачем ты от меня сбежала?

Она посмотрела мне в глаза и тихо сказала:

— Потому что я больше не хотела тебя видеть, слышать и чувствовать. Потому что ты… ты сломал меня, Ник. Рядом с тобой я не дышу, а задыхаюсь, а я еще нужна моим детям. Потому что у меня было два выхода из твоего дома — или смерть, или побег с Дэном. Я выбрала второе не ради себя, а ради моих детей… и я сделаю все, чтобы они вернулись ко мне.

Она говорила сбивчиво, с такой яростью. Нет, даже ненавистью. Шептала, глядя мне в глаза. Требовала и просила. О детях. Не о нас. Сердце в груди заколотилось в бешеном ритме. В висках отчаянно пульсировала одна единственная мысль. Это был конец. Ведь конец? Я отвернулся от нее, наблюдая, как дети резвились в снегу. Но на самом деле я не видел ни их, ни парка вокруг нас.

— Это была моя идея, Марианна, — я зло усмехнулся, — и, как ты знаешь, мои идеи редко заканчиваются хорошо. На кону стояло перемирие с Асмодеем. А ты, любимая, как никто другой, знаешь, что он из себя представляет.

Я замолчал. Поднял голову к небу. Такому же пасмурному и серому, как моя душа, от того, что в ней творилось. Я предчувствовал агонию.

— Я мог пойти за Владом, Марианна. Он просил меня об этом. Король просил меня воевать бок о бок с ним. Но я отказался. Отказался, потому что банально испугался, малыш. Не за себя. Я испытал столько всего, что меня собственной смертью не напугать. Я испугался за вас.

Повернулся к ней, чувствуя, как от тоски и нежности при взгляде на Марианну перехватывает горло.

— Я бы не простил себе, если бы с вами что-то случилось, — зажмурился, чтобы не видеть той боли, что отражалась в ее взгляде, — именно так я и сказал Владу. Но, дьявол, Марианна, я и не мог бросить брата одного. Он так же моя семья. Вот только действовать решил другим способом. Пусть не таким благородным, как твой отец. Но действенным… тогда я думал, что единственно правильным. Иллюзия, малыш. Я должен был создать иллюзию раскола своей семьи, всего клана. Чтобы мне поверили мои же враги. Мне нужна была для этого жена, — прикусил щеку с внутренней стороны, вспоминаю эту тварь, — и женой не могла быть дочь Короля. Понимаешь, Марианна? Не могла. И мне пришлось отослать в Лондон детей… тебя… Я не мог, малыш, не мог рассказать тебе всего, понимаешь?

— Ты мог, — все так же тихо сказала она, — ты мог, просто не счел нужным, правильным. Все, что ты сказал, Ник, — она сглотнула, — все, что ты сказал, ничего не меняет. Верни мне детей, пожалуйста. Это все, чего я хочу на данный момент.

Услышал это тихое "ты мог" и едва не застонал от безысходности. Мог, любимая, мог. Но не стал. Хотел уберечь от всей этой грязи. Боялся, черт подери. Был настолько самонадеян, думая, что смогу это сделать безболезненно для нас… Потер пальцами виски, чувствуя, как будто их сдавило тисками:

— Это была моя ошибка, Марианна. Фатальная ошибка. — Вашу ж мать. Как же страшно от мысли, что эта ошибка может стоить мне семьи. — Любимая, я слышу тебя… — засунул руки в карманы, сдерживая себя от того, чтобы коснуться ее. Почувствовать нежную кожу лица, ласкать пальцами пухлые губы…

— Я слышу. Но я не могу понять, — замолчал в поисках нужного слова, — не могу поверить, что ты хочешь оставить все, как есть… Хочешь, Марианна? Хочешь остаться в доме у отца, когда твое место в нашем доме, рядом со мной, с нашими детьми?

Внутренне весь сжался в ожидании ответа. Тогда я еще хоть и слабо, но верил, что он будет положительным для меня.

Она грустно улыбнулась:

— Мое место, Ник, там, где я чувствую себя счастливой, мое место там, где я дышу, а не задыхаюсь, как в тюрьме в ожидании очередного приговора. И больше это место не рядом с тобой.

Все-таки не смог удержаться, шагнул к ней и, схватив за плечи, прошипел, чувствуя, как внутренности скручивает от злости… и бессилия:

— А сейчас ты счастлива, Марианна? Одна, без меня? А сейчас ты свободно дышишь?

— Может, я пока не счастлива… но я свободна. Я буду счастливой. Обязательно. Без тебя. Верни мне детей, Ник, и я буду счастлива целиком и полностью.

Сердце ухнуло вниз. И будто что-то оборвалось вместе с ним. Что-то ценное, без чего дальнейшая жизнь не будет иметь смысла. Скорее всего, это была надежда. Надежда на то, что все рано или поздно встанет на свои места, и мы будем вместе. Надежда, которой теперь не стало, потому что любимая произнесла эти слова не от желания сделать больно. Нет. Это была правда, вымученная ею, выстраданная, и от этого более жестокая.

В этот момент подбежал Ярослав и попросился на руки. Подхватил его и подбросил вверх, вызывая заливистый смех. Прижался щекой к крошечной голове и поцеловал. Посмотрел на Марианну и еле сдержался от того, чтобы не прижать ее к себе. Столько тоски было в ее взгляде:

— Я никогда их у тебя не отбирал, Марианна. Это наши с тобой дети. Те бумаги о разводе…

Она взмахнула рукой, показывая, что не хочет говорить на эту тему, и я замолчал. Нет смысла оправдываться, если тебе уже вынесли приговор.

Передал ей сына и прошептал:

— Единственное, что мне надо — это видеть их тогда, когда я захочу.

Да, это было правильно. Дети должны жить с матерью. Им так будет лучше. Всем четверым.

Она вскинула голову, видимо, не веря услышанному:

— Я могу сейчас их забрать с собой? — спросила с недоверием, ожидая ответа.

Сглотнул, чувствуя, как душу заполняет гнетущее чувство безысходности. Смотрел на нее и все больше сжимал челюсти. Моя девочка. И все дальше от меня. Марианна вопросительно подняла бровь в ожидании ответа, и я кивнул, понимая, что своим согласием лишаю себя возможности видеться с ней. Хотя бы так, как сегодня. Из последних сил выдавил из себя улыбку для подбежавшей Ками и снова обернулся к Марианне:

— Ками, сейчас вы все вместе поедете с мамой.

Марианна привлекла Камиллу к себе:

— Поедем к Владу? Со мной. Я так сильно по вам соскучилась.

Камилла посмотрела сначала на меня, потом на мать:

— Почему с тобой? Ты разве не едешь домой с нами и папой?

Марианна ответила ей улыбкой и погладила ее по щеке.

— Нет, милая. Папа сейчас очень занят, и я живу у Влада. Вы поедете со мной, хорошо?

Я опустился на корточки перед дочерью и улыбнулся ей. Моя любимая принцесса. Чувствует, что что-то в нашей семье не в порядке. Несмотря на то, что Сэми, уверен, не рассказывал ей ничего о том, что сейчас творится. Камилла обняла меня за шею и прошептала на ухо:

— Папочка, я очень-очень хочу, чтобы мы поехали к нам домой. Все вместе. Папаааа, я не хочу к Владу.

Прижался губами к ее щечке, чувствуя, как впервые за столь долгое время увлажняются глаза. Зажмурился, приходя в себя:

— Солнышко, я обязательно приеду к вам и, — голос сорвался, — заберу вас с мамой домой. Но сейчас вы должны поехать с ней. Папе надо уехать ненадолго.

Маленькая чертовка хитро посмотрела на меня и невинным голосом произнесла:

— Тогда поцелуй ее. Как раньше. Папа, поцелуй маму.

Она переводила взгляд с меня на Марианну и снова на меня.

Я резко вскинул голову, встречаясь с Марианной взглядом. Всего лишь на мгновение в ее глазах блеснуло смятение и тут же исчезло. Она с легкой грустью улыбнулась Камилле и шагнула ко мне навстречу, зная, что я ждал именно ее решения. Остановилась напротив меня и подняла ко мне лицо.

Я резко втянул воздух через зубы и склонился к ней, сам не веря, что коснусь ее губ. Пусть даже на короткий миг.

Она задержала дыхание, я это чувствовал и… в самый последний момент отвернулась от меня. Мои губы коснулись прохладной щеки. Лучше бы она меня ударила в тот момент.

Притянул ее к себе за затылок и впился в ее рот, жестко, наказывая за произошедшее.

Она сжала губы, упрямо не отвечая на поцелуй, а когда я ее так же резко отпустил, повернула голову в сторону и быстрым движением вытерла губы. Достаточно быстро, чтоб не заметили дети и заметил я.

С таким же успехом она могла плеснуть мне в лицо настоем вербы или же вырвать сердце. Результат был бы одним и тем же. Она убила меня. Вот так просто, одним быстрым движением разодрала мою грудь и выбросила сердце на заснеженную землю. Только что не растоптала. Меня будто парализовало на месте. Смотрел на нее и не верил, что эта маленькая женщина передо мной и есть моя Любимая. Но это она и была. Вот только прежняя Марианна никогда бы не стала намеренно причинить мне ТАКУЮ сильную боль. А Марианна собрала детей и направилась к выходу из парка, оставив меня одного. Но, вспомнила что-то, обернулась и спросила… Не обо мне… не о нашей следующей встрече… черт, даже не о вещах детей, а о НЕМ. О гребанем охраннике.

— Ты говорил, что, возможно, у меня остались вопросы к тебе. Да, у меня есть всего лишь один — Дэн… он жив?

Я понял, что мои глаза полыхнули красным по тому, как она непроизвольно отшатнулась. Десна запекло, клыки вырвались наружу. И захотелось увидеть реакцию, сделать ей больно. Так же больно, как сейчас было мне от осознания того, что какой-то смазливый ублюдок дороже меня… Нарочито хищно улыбнулся, следя за ее реакцией:

— Ты сама прекрасно можешь ответить на этот вопрос, Марианна. Если только вспомнить, в каком состоянии ты видела его в последний раз.

В сиреневых глазах отразилась боль. Я сжал зубы и отвернулся. Все, что надо, я уже увидел. Но, вашу ж мать, лучше бы мне было ослепнуть.

Глава 17

Суд Нейтралов проходил в закрытой зоне, недалеко от того самого места, где содержались преступники, приговоренные к смертной казни.

Королевская семья уже второй раз находилась на подобном закрытом заседании суда. Фэй смотрела, как подъезжают автомобили с тонированными стеклами, как усиливают охрану по периметру, как заполняется стоянка и по колючей проволоке заграждения пробегают голубые искры охранной системы. Она отвернулась от окна, поправила прическу, ее черные волосы собраны в аккуратный узел на затылке, одежда соответствует профессии. Фэй любила элегантные строгие костюмы, всегда готова к поездке в клинику к очередному пациенту. При мысли о клинике по ее телу прошла дрожь. Проклятые мятежи. Все здание недавно сгорело дотла. Камня на камне не осталось. Около года уйдет на отстройку и ремонт больницы. На данный момент все перенесли в помещение старого университета. Фэй чувствовала нарастающее напряжение в здании суда. Это было естественно, так как собрались представители всех кланов, даже враждебных, и сам Асмодей был вызван на заседание. Он здесь, Фэй ощущала присутствие ненавистного демона, так же, как и присутствие его дочери. Конечно же, эта парочка даст показания против Влада и доказательства она тоже имеет. Впрочем, после сведений, добытых Николасом, им не поможет ни одно доказательство, но все же нервы эта тварь потреплет. При мысли о Мокану, своем непутевом племяннике Фэй вздрогнула. Уже долгое время она совершенно не видит его будущего. Ни одной картинки, глухая стена. Поначалу это сильно настораживало, и чанкр ждала чего угодно, но потом поняла, что, скорее всего, ее блокируют и ничего фатального произойти не должно. Впрочем, куда уж хуже. Это самоуверенный сукин сын хоть и совершил очередное геройство, только в этот раз он сжег за собой все мосты. Сжег настолько, что даже сам не понимает, чем это закончится для их с Марианной отношений. А вот Фэй поняла это еще в Асфентусе, когда Марианну привез Рино. И окончательно поняла, когда поехала с ними в Лондон. Одно то, что Марианна позвала Фэй с собой, говорило о том, что она больше не просто ему не доверяет, а даже боится.

Ведьма смотрела на них, пока сидела в машине, и сердце болезненно сжималось за обоих. Когда со стороны видно намного больше, чем думают эти двое. Их одержимость друг другом невозможно скрыть даже за вот этим диким отчуждением. Напряжение Марианны, ярость, боль в голосе и жестах Ника, когда еще до конца не пришло осознание, что это конец, но подсознательно он чувствует свое бессилие. И дети между ними. Несчастные, не понимающие, что происходит. Никто, кроме Сэми, который все это пропускает через себя и переживает не меньше, если не больше самих Ника и Марианны. Только Фэй уже знала, что это конец. Внутреннее ощущение, когда рвутся все веревки, стальные тросы, да что угодно. Рвется то самое, что держало этих двоих вместе, но всегда останется тонкая невидимая нить, ее не разорвет никто и ничто. У них одно сердце на двоих, и рано или поздно они сойдут с ума от разлуки.

Фэй отошла от окна и спустилась по широкой лестнице вниз. Все заседание напоминало то самое, которое прошло три года назад. Только тогда на скамье подсудимых был Николас. Сейчас судили короля.

Фэй слушала показания свидетелей, обвинение, защиту. Смотрела, как перешептываются в зале и смотрят на Анну. Обвинения были сняты одно за другим. Как позорные кандалы, как метки, которые смывались после слов каждого свидетеля защиты. После показаний Ника, Анны, самой Фэй. Мокану предоставил бумаги, обличающие не только Демона, но и некоторых судей. Нескольких из них уже вывели из залы. Начался ажиотаж и крики, споры. Заседание закрывалось на перерыв несколько раз и снова открывалось. Ее смутило, что во время этих перерывов Ник скрылся с главой Нейтралов в дальнем кабинете. Они не выходили оттуда около часа. Все время, пока длился перерыв. Фэй боялась, чтоб Ник не сказал чего-то лишнего. В ярости он способен многое испортить. Но Мокану вышел из кабинета с бесстрастным выражением лица и она успокоилась.

После подачи документов Асмодею запретили свидетельствовать, Эйбеля взяли под стражу до выяснения обстоятельств. Алекс выступила с обвинениями в сторону Влада, но она была очень сдержана и в конце признала, что все происходило добровольно. Записи видеокамер не показывали по просьбе как обвинения, так и защиты. Их не взяли и как улики. По окончанию заседания Суд вынес вердикт, который запрещал Асмодею появляться в мире смертных, отнимал у Эйбеля все полномочия проходить выборы в ближайшее столетие. Влад был полностью оправдан, но решения о возвращении трона не было принято до самого окончания заседания. Здесь же, в здании суда прошло голосование и большинством голосов Воронова снова провозгласили Королем. Все присутствующие склонили головы перед своим правителем. Заседание объявили закрытым. Фэй смотрела на счастливые лица родственников, на триумфальный выход короля из залы суда. На ненависть в глазах демона и понимала, что это еще не конец. Будет ответный ход, обязательно будет. Пусть не сейчас, а через время.

В доме Вороновых готовились отметить свадьбу и возвращение короля. Только Фэй не чувствовала радости, у нее было стойкое ощущение, что эта война хоть и закончилась, но финальный удар еще не нанесен. Произойдет нечто масштабное, но что именно, она пока не осознавала и не видела, просто внутри росла тревога. Особенно когда понимала, что далеко не все счастливы в этот день, но точки поставлены окончательно и бесповоротно.

***

Я улыбалась гостям отца, стараясь поддерживать беседу, иногда бросала взгляды на широкие стеклянные двери, точно зная, что он придет и мне ужасно не хотелось, чтобы это застало меня врасплох… Меня разрывало от желания ЕГО увидеть и одновременно хотелось бежать отсюда так быстро, насколько смогу.

Увидеть Ника означало новую боль, борьбу, войну с самой собой, а я устала воевать. Мне было проще, чтобы он был где-то далеко. Вне физической досягаемости от меня.

Я сдерживала себя невероятным усилием воли, кусала губы, сжимала пальцы рук, чтобы не думать о том, что скоро он приедет и нам придется увидеться снова. Ближе к полуночи я уже была готова сбежать снова, куда угодно. Снять гостиницу, переночевать в машине, я даже собралась извиниться перед отцом и уехать прямо сейчас, но его новый партнер из Европы вдруг заинтересовался работой моего фонда и все же отвлек на себя внимание. Он расспрашивал о благотворительных акциях, в которых мы раньше принимали участие и какова реклама для спонсоров фонда. По каким каналам европейского телевидения говорят про наш фонд и насколько он известен. Я терпеливо отвечала на вопросы этого напыщенного индюка, одетого с иголочки, с блестящими от геля волосами и скользкой улыбочкой мачо, а он бросал весьма красноречивые взгляды в вырез моего строгого черного платья или на ноги, а иногда весьма откровенно смотрел мне в глаза и проводил кончиком языка по своим тонким губам.

— Вы лично сопровождаете спонсоров на подобные мероприятия?

— Обычно ее сопровождаю я. А спонсоры добираются сами на своих иномарках или общественном транспорте.

Я вздрогнула и резко обернулась — Ник стоял у меня за спиной и, прищурившись, сжимал зубами сигару. Он сверлил взглядом англичанина и тот мгновенно стушевался. Его глазки забегали.

Я мгновенно занервничала… сильно. Мне казалось, я чувствую его близость физически, каждой клеточкой своего тела… и это невыносимо. Особенно, когда он настолько красивый, как недосягаемая мечта, которая была у меня в руках и вдруг стала не мечтой, а кошмаром… и все же этот кошмар манил к себе с такой силой, что у меня свело скулы и заболели глаза. От его красоты.

Черные волосы небрежно растрепаны, слегка зарос и эта синяя рубашка, оттеняющая его глаза, с распахнутым воротом, в вырезе видна сильная шея и тонкая цепочка, на которой покачивается мое кольцо… то самое, что я бросила ему в лицо в порыве ненависти. До боли захотелось провести ладонью по заросшей щеке, большим пальцем по капризной нижней губе, зарыться лицом там, на плече, где пахнет его кожа и волосы, и в изнеможении застонать от его близости… Боже. Это наваждение. Это проклятие. Это зависимость на грани с безумием.

— Я имел в виду, присутствуют ли спонсоры на подобных мероприятиях? — как-то невнятно ответил англичанин и нахмурился. Похотливый блеск в его глазах тут же погас. Еще бы. Когда Зверь пронизывал его насквозь, внушая подсознательный ужас и панику.

Я посмотрела на Ника, потом снова на Питерсона, и кивнула:

— Да, обычно присутствуют.

Резко встала с кресла. Как всегда, сердце предательски билось в тысячу раз быстрее, когда он рядом. Только если я сейчас не уведу Ника подальше от Питерсона, то этот разговор превратится в перепалку, а мне нужны спонсоры в фонд. А еще я не хочу портить прием в честь столь важных событий для отца, а Ника это не остановит, если он придет в ярость.

Я хотела позвать Ника и вдруг поняла, что у меня сел голос, даже произнести его имя вслух больно. Потому что он больше не мой. Не мой муж, не мой мужчина… не мой любимый… чужой. "Николас Мокану никогда и никому не принадлежал"… а мне тем более.

— Ник… нам нужно поговорить, у тебя есть несколько минут для меня? — выдавила я и почувствовала, как от его ответа вся кровь бросилась мне в лицо, а потом отхлынула. Ник медленно повернулся ко мне, все это время он сжигал презрением Питерсона, который явно мечтал исчезнуть. Как всегда, невыносимый взгляд синих глаз, пронизывающий, тяжелый окутал меня гипнозом, похожим на марево наркотика. Только дышать становилось все труднее и труднее, зная, что Ник настолько близко, мне стоит сделать несколько шагов, и я рядом, просто смотрю ему в глаза, один раз… а потом еще и еще… бег по кругу.

— Не минута, Марианна. Вся моя вечность принадлежит тебе.

Ложь… его вечность никогда не принадлежала мне. Она принадлежала ему самому, а я… я ее украшала, не более того.

— Не здесь, — кивнула в сторону двери, ведущей в коридор, и пошла вперед.

Я знала, что он смотрит на меня сзади. Наглый взгляд чувствовала кожей. Я немного нервничала. Его близость не просто волновала, она напрочь лишала смелости и решимости. Мы поднялись по лестнице, ведущей в левое крыло особняка, и я остановилась перед одной из комнат для гостей, замялась. Остаться с ним наедине слишком рискованно.

Ник резко распахнул дверь, пропуская меня вперед.

— Проклятье, малыш, ты так прекрасна, — выдохнул он, и его глаза блеснули в полумраке.

Это было очень неожиданно, я даже вздрогнула. Сердце перестало биться. Оно замерло. Ни одного удара. В горле пересохло, и я непроизвольно сжала пальцы, до боли в суставах.

Смотрела на Ника и видела, что он изменился… неуловимо. Так, как умел меняться мой муж, при этом всегда оставаясь ослепительно красивым… до боли в груди.

Бывший. Бывший… Эхом отдалось в голове, и я болезненно поморщилась. Он стоял в дверях. Не входил. Медленно втянула воздух, не зная, что спросить, смущенная его комплиментом.

— Как ты? Тебе уже лучше?

Я отвела взгляд, стараясь не смотреть ему в глаза. Мне нужно время, секунды, чтобы собраться с мыслями и избавиться от дикого желания бросится ему в объятия.

— Твоими стараниями, малыш.

Выдохнула так же медленно, как и вдохнула. Он действительно в полном порядке. В самом что ни на есть порядке. И я рада этому, очень рада. Ник прислонился к косяку двери, и я все же посмотрела ему в глаза. Когда-нибудь, хоть когда-нибудь я смогу это делать спокойно? Без дрожи во всем теле, без болезненного желания сломаться, послать свою гордость к дьяволу, жажды быть с ним, закрывая глаза на все. Когда-нибудь я смогу. Просто нужно время.

— Я хотел поблагодарить тебя за это. Честно говоря, я хотел сделать это еще вчера. Но у нас вышел немного другой разговор на тот момент… любимая. А когда я очнулся, тебя не было рядом, ты уехала с Фэй, — прозвучало спокойно, даже слишком.

Только его взгляд кричал совершенно другое, он не понимал, ПОЧЕМУ меня не оказалось рядом, я видела в глубине его глаз упрек. Я и сама в чем-то себя упрекала… но не в том, что не была рядом с ним, а, наоборот, в том, что не смогла уехать вчера и осталась на это прием в честь свадьбы и возвращения отцу всех его полномочий в Братстве… Где-то в глубине души… на подсознательном уровне я жаждала увидеть Ника, это неконтролируемое желание, оно разъедает изнутри, сжигает силу воли. Я могу сколько угодно лгать отцу, я могу лгать даже Нику, но не могу лгать себе. Меня сжирает эта ненормальная зависимость, она превращает всю мою уверенность в прах.

— Не стоит благодарить. Я бы сделала это и для отца, и для Габриэля. Ты тоже моя семья, я не могла оставить тебя умирать. Да и лучше иногда что-то сказать позже, чем никогда, Ник. Благодарность принята.

Я слегка одернула платье, заметив, что его взгляд опустился к моим ногам, а потом медленно, скользя по всему телу, вернулся к лицу, задержался на губах. Глаза потемнели, стали насыщенно синими, он вдруг спросил хрипловатым голосом, от которого на спине выступили капельки пота:

— Так это все, о чем ты хотела поговорить, малыш? Спросить, как я себя чувствую? Или испугалась, что я перегрызу глотку этому ублюдку англичанину, который пялился на тебя, как на десерт со сливками?

Я медленно выдохнула:

— Нет не только это, — я собралась силами и продолжила. — Мы уезжаем завтра утром, Ник. Я и дети, оттуда уже пришлю тебе бумаги с адвокатом на счет встреч с детьми.

Кивнул головой, прошел к мини-бару, достал оттуда бутылку виски и наполнил бокал. Повернулся ко мне, наверняка, он прекрасно заметил напряжение, сковавшее мое тело, и бледность, и крепко сжатые губы.

— Присылай своего адвоката, Марианна… — отпил из бокала. — Ты хорошо подумала насчет отъезда?

Внутри всколыхнулось это чувство, когда до боли знакомые жесты, привычки переворачивают душу… они настолько родные, что практически срослись со мной самой. Его привычки. Я буду тосковать и по этим мелочам… особенно по ним.

— Да, я давно обо всем хорошо подумала, Ник. Не волнуйся, ты будешь видеться с ними, когда захочешь.

Отставил в сторону стакан и шагнул ко мне, сокращая расстояние между нами:

— А с тобой? С тобой я тоже буду видеться, когда захочу, Марианна?

Встретилась с ним взглядом и внутри все перевернулось. Я знала этот взгляд… боже, я все в нем знаю. Все, и одновременно ничего, сглотнула и спокойно ответила:

— Когда ты будешь приезжать к детям, конечно, ты увидишься и со мной.

Я сделала два шага назад к двери и с опаской смотрела на Ника… я не была уверена, что просто так пройду мимо, и он промолчит, даст мне уйти. Совершенно не уверена, особенно когда в его взгляде увидела нечто, заставившее мое сердце не просто забиться, а заколотится с такой силой, что мне стало невыносимо жарко, несмотря на холод этой пустой комнаты. Его глаза горели голодом, и он пожирал взглядом меня всю… я слишком хорошо знала этот взгляд… слишком хорошо помнила, что может за ним последовать. По телу прошла неконтролируемая дрожь, и я снова задержала дыхание, чтобы успокоится.

В тот момент, когда я, полная решимости, все же направилась к двери, Ник мгновенно преградил мне дорогу и захлопнул дверь, повернул ключ, сунул его в карман, и посмотрел мне в глаза:

— Куда ты собралась уехать, Марианна?

Я остановилась и, судорожно сглотнув, ответила:

— В Лондон. Мы едем в новые апартаменты, которые я сняла, Ник. Так будет лучше.

— Зачем ты хочешь уехать? Зачем сбегаешь от меня, Марианна?

— Я не сбегаю. Я просто хочу быть дальше от тебя.

Снова отвела взгляд. Невыносимо смотреть ему в глаза и находиться так близко.

Он осторожно взял меня за подбородок и тихо попросил:

— Посмотри на меня, Марианна. Я прошу тебя. Почему, малыш? Я настолько противен тебе? Или, наоборот… — он погладил большим пальцем мою скулу. — Ты боишься, что снова поддашься своим чувствам ко мне?

Прикоснулся к моему подбородку, и я вздрогнула, по всему телу прошла волна электрического тока. Всегда от его прикосновений так, и это не изменить. ОН просит смотреть ему в глаза, а я не могу. Мне больно, невыносимо больно и страшно… я такая слабая рядом с ним.

Провел большим пальцем по моей скуле, и внутри поднялась волна тепла, обжигающего голода по его прикосновениям. ДА. Именно этого я боюсь. Именно это заставляет меня бежать как можно дальше. Эта порочная, дикая страсть, которая сводит меня с ума каждый раз, когда он прикасается ко мне. Ложь прозвучала жалко… Поверит ли он?

— Я больше ничего не боюсь, Ник. Мне больше незачем бояться и больше нечего терять.

Все же посмотрела ему в глаза. Это было неправильно… оставаться наедине… я не готова. Совсем. Совершенно. Но спонсоры с фонда и Ник… который чуть не затеял там скандал.

Он склонил голову ко мне, и я начала задыхаться.

— Мне мало просто видеть тебя по выходным, Марианна, — провел рукой по моей обнаженной руке, — мне этого ничтожно мало. Я хочу большего…

Я нервно провела языком по пересохшим губам, чувствуя его запах и то, как предательски начинает кружиться голова, дрожать колени и учащаться дыхание. Прикоснулся к моей руке, к голой коже чуть ниже плеча, и по всему телу пошли мурашки. Как же я это ненавижу… свою реакцию на него. Одинаковую всегда… одинаковую, потому что знаю, что он может мне дать здесь и сейчас. Потому что ненавистное тело горит от жажды его прикосновений, живет своей жизнью, в диком желании получить то порочное и дикое удовольствие, которое умеет дарить этот Дьявол. Теперь Ник коснулся костяшками пальцев моей щеки, я невольно прикрыла глаза, сделала шаг назад и наткнулась на запертую дверь. Если бы я могла сейчас повернуть ручку и бежать. Без оглядки.

— Нет, — хотела сказать твердо и уверенно, но голос сорвался.

Медленно улыбнулся мне. От этой порочной улыбки я перестала дышать, в горле пересохло, и спина покрылась испариной. Он приблизился настолько, что я чувствовала жар его тела сквозь одежду. Облокотился ладонями о дверь возле моей головы, отрезая все пути к отступлению, и я почувствовала его прерывистое дыхание, колени начали предательски подгибаться, а когда Ник вдруг впился в мои губы губами, меня подбросило, оглушило, как ударной волной. Вкус его дыхания ворвался в легкие и взорвал разум. Внутри вспыхнул пожар, огненная лава. Впилась в его плечи дрожащими пальцами, закатывая глаза от наслаждения. А потом как ледяная волна по всему телу — испробованный метод, безотказный. И я безотказная. Как и все его шлюхи. Распахнула глаза и уперлась руками ему в плечи, теперь уже пытаясь оттолкнуть. На секунду удалось оторваться от его губ:

— Нет, не смей. Нет.

Ник вдруг несильно схватил меня за волосы на затылке, запрокидывая мою голову назад, и сердце забилось в горле, почувствовала, как напряглись соски и мучительно заныло внизу живота. Его животная страсть сводила с ума, с ним всегда безумно чувственно, властно, порочно, пошло. Так умеет только он. Ник рывком прижал меня к себе, и я сорвалась в пропасть. Его губы пожирали мои с диким голодом, кусая, сминая, отбирая силу воли, проникая наглым языком глубоко и быстро, сплетаясь с моим, имея мой рот безжалостно грубо и так умело.

— Да, Марианна. Со мной только Да.

Отстранился от меня, и его взгляд проник мне под кожу, выворачивая изнутри, обнажая все примитивное и дикое во мне. ТО, что мог разбудить только он. Чувствовать всю мощь и жар его тело было невыносимо, как и то, что он хочет меня… Я резко выдохнула и посмотрела ему в глаза, стараясь унять предательскую дрожь. Если дотронется, я не справлюсь… Пожалуйста, пусть не трогает меня… Я уперлась руками ему в грудь, сильно, настолько сильно, насколько могла.

— Именно с тобой — нет. Я не хочу. Не хочу. Не мое тело, а я.

Ник перехватил мои руки и завел над головой, впечатывая меня в дверь, лихорадочно задирая подол платья, касаясь кожи над резинкой чулок, лаская, сминая так сильно, что я уже теряла весь контроль, он склонил голову и обхватил напряженный сосок губами, через материю платья, слегка прикусил, и я всхлипнула. На глазах блеснули слезы от бессилия. Я уткнулась лицом ему в волосы, чувствуя, как от жарких губ, сжимающих, терзающих мой сосок, по всему телу расходятся волны электрического тока и жалобно прошептала:

— Ник… нет. Пожалуйста, пойми — нет, это нет. Не надо. Я возненавижу себя. Возненавижу, понимаешь? Отпусти… прошу тебя.

Он выматерился и со свистом выдохнул через стиснутые челюсти. Его рука ослабила захват, освобождая меня. Да, так лучше. Без прикосновений. Не то я завою, я закричу… только пусть не касается меня. Иначе я сдамся… так быстро, без боя… без сопротивления. Еще одно касание, и вся моя решимость взорвется как мыльный пузырь. Я молила Бога, чтобы Ник не пустил в ход именно то оружие, против которого не может устоять ни одна женщина… Мысли о других женщинах мгновенно отрезвили, и я смело посмотрела ему в глаза, такие пронзительно синие, яркие… Ник отступил назад, отвернулся к окну. Я одернула подол платья, выравнивая дыхание, собирая остатки воли по кусочкам.

— Ник, выпусти меня, пожалуйста. Отдай ключ.

— Пожалуйста, Марианна, давай поговорим. Ты же не можешь вечно убегать от меня, малыш?

— Давай поговорим, — я кивнула и посмотрела на ручку двери, потом снова перевела взгляд на него, — только недолго.

— Ты думала, что будет дальше, Марианна? Завтра ты уедешь отсюда, а дальше? Что ты будешь делать? Что МЫ будем делать? Мы же не сможем стать друг другу чужими людьми…

Он вдруг в несколько шагов преодолел расстояние между нами и снова стоял напротив меня. В нескольких миллиметрах.

Я переоценила свои силы, точнее, свои нервы. Судорожно сглотнула и ответила:

— Дальше? Дальше ты вернешься к себе домой, как победитель, а я останусь с отцом. Дальше, Ник, мы подумаем, как распределить время встреч для тебя с детьми… Как я и говорила.

Осеклась на полуслове, потому что увидела, как он смотрит на меня…

— Малыш, почему? Почему ты предлагаешь ЭТО? Теперь, когда все узнала?

От его "малыш" моментально сжалось сердце. Я была готова, что мне предстоит война. Словесная война… и она будет намного сложнее, чем его ярость и ненависть, на которую я могла отреагировать своей яростью. Мне предстояла иная атака. Атака Николаса, который не привык к поражениям и чувствовал себя победителем.

— Я восхищена твоей стратегией, более того, я просто поражена, насколько ты все просчитал. Я благодарна за то, что не оставил отца одного. Только я ничего не предлагаю, Ник. Твой дом больше не мой дом. Я не вернусь к тебе, если ты это имеешь в виду. Нас больше нет. Есть ты и я. У каждого из нас своя жизнь.

Он сглотнул и все равно продолжил:

— Но почему, Марианна? Ответь мне. Почему ты разделяешь нас в своих словах? С каких пор я и ты каждый сам по себе, а?

На секунду я увидела в его глазах гнев, этот знакомый обжигающий блеск, и я запаниковала. Я не доверяла ни себе, ни ему. Все могло выйти из-под контроля в любую секунду, уже чуть не вышло. Я глубоко вздохнула и ответила:

— Потому что я больше не вижу нас вместе. Потому что я устала от нас. Впервые за много лет, сейчас, находясь у отца, я перестала чувствовать себя как на пороховой бочке и знаешь… мне это нравится, Ник. Прими мое решение, пожалуйста. Мы не враги. Просто прими и все.

По мере того, как я говорила, моя собственная уверенность таяла с каждой секундой. Потому что я видела его глаза… Неужели это отчаяние? Или опять его проклятая игра на моих чувствах?

— Вот так просто, маленькая? После десяти лет жизни вместе, после всего того, через что мы прошли… Ты просто не видишь нас вместе? — последние слова он практически проорал, стиснув руки в кулаки, словно сдерживаясь от желания пробить ими дверь у моей головы.

Я зажмурилась, ожидая удара, но он не ударил. Сердце билось очень быстро. Я все же нашла в себе силы говорить дальше:

— Это было непросто… это было тяжело, долго и больно, Ник. Очень больно. Я совсем тебя не знаю. За эти десять лет я представляла себе кого угодно, но не тебя настоящего. Ты никогда не изменишься. А я изменилась, и ты этого не видишь или не хочешь видеть. Я не вернусь к тебе. Хотя бы потому, что ты даже не понимаешь, почему это происходит. Ты герой, а героев не судят, верно? Вот и я не сужу героя, но ты больше не мой мужчина. И я не хочу, чтобы ты был моим.

Ник склонил голову на бок и тихо спросил:

— А кто я для тебя теперь, малыш? Марианна, не надо, — его голос охрип, и он прокашлялся, — не поступай так. Я не смогу без тебя. Это наша семья, любимая… пожалуйста, — говорил и не отрывал взгляда от моего лица. Я судорожно сглотнула. Это было невыносимо. Я смотрела на него, и сердце билось то громко и хаотично, то очень тихо. Я никогда раньше не слышала от него ничего подобного. Никогда. Какая-то часть меня рассыпалась на осколки. Приступ боли и дикого желания сжать его сейчас в объятиях, стал невыносимым… но… ведь… это его игра. Он не отступится. Он хочет вернуть меня любым способом, и это, возможно, следующий из многих его методов. Первый он применил, когда задирал на мне юбку и жадно целовал, применяя самый жестокий из методов — соблазн. Тот самый метод, который всегда действовал безотказно. Я больше не верю ему. Он смог без меня… смог не один, не два раза и сейчас сможет.

— Ты сможешь, Ник… я уверена, что сможешь. Это не впервые. Наша семья останется семьей. Ты — отец моих детей и никогда не будешь мне чужим, но… я больше не хочу быть с тобой. Пойми. Услышь меня. Я не вернусь к тебе.

Его кулак все же обрушился на дверь, и я непроизвольно вздрогнула. Ник сделал шаг ко мне и осторожно взял за подбородок, поднял мое лицо к себе:

— Малыш, это я. Это всего лишь я. Почему ты так боишься меня?

Вдруг хрипло рассмеялся. Покачал головой:

— Можешь не отвечать, Марианна. Ответь на другой вопрос. С кем ты хочешь быть, если не со мной? Кого ты видишь рядом с собой?

Я понимала, что долго не продержусь, что он не отпустит меня, пока я не отвечу, точнее, пока он не поймет, что это конец. Это финал. Где я далеко не победитель, а побежденный, который просто сбежал. От него, от себя. Я перехватила его руку пальцами, осторожно убирая от своего лица. Возможно, сейчас… я должна сказать то, что навсегда отвернет от меня Николаса Мокану. Он гордый. Он уйдет… или я действительно слишком плохо его знаю… Потому что если этот разговор продолжится, я не знаю, как долго еще смогу держать себя в руках. Все еще сжимая его запястье и глядя ему прямо в глаза, я сказала, чувствуя, как само холодею от этих слов:

— Я больше не люблю тебя… понимаешь? Я не вернусь, потому что больше тебя не люблю.

Мне кажется, или вокруг стало так тихо, что я слышу, как мое сердце стучит у меня в висках… мне кажется, или я сама задыхаюсь от своих слов? Но я смогла это сказать…

— Повтори, — едва слышно, глаза закрыты, а челюсти сжались так сильно, что я слышала скрежет зубов.

Его "повтори" застряло у меня в горле комком рыданий, и я шумно выдохнула, собрав всю силу воли, стараясь дышать ровно, повторила тихо, но отчетливо:

— Я больше не люблю тебя, Ник… Прости… но это правда.

Я зажмурилась и почувствовала, как его пальцы обвели мои губы, стиснула пальцы и очень тихо спросила, пока он отвел взгляд и смотрел в никуда, поверх моей головы:

— Ник, скажи мне правду. Отбрось сейчас свои личные эмоции. Просто скажи мне правду, для меня это очень важно… Не просто важно, а я не могу спокойно жить, не зная, жив ли Дэн или… — я выдохнула, когда он резко посмотрел мне в глаза, я старалась стойко выдержать потемневший, тяжелый взгляд. — Ник, ты убил его?

Сейчас я должна понять, прежде, чем Ник уйдет. Тот, кто рисковал жизнью ради, меня жив ли он? Эта мысль не давала мне покоя, она терзала и пожирала меня все эти дни. Я хотела знать. Возможно, даже ради того, чтобы окончательно не возненавидеть Ника.

— Для тебя это настолько важно, Марианна? — процедил сквозь зубы. Я молча кивнула, по-прежнему даже не дыша.

— А если бы… если бы он и был еще жив, ты была бы с ним, Марианна? Раз он настолько ВАЖЕН для тебя?

Я почувствовала его боль физически, ревность, ярость, ненависть. Как ударная волна, огнем по венам, пощечинами, лезвиями по нервам. Не заслужила доверия. Он никогда не доверял мне безоговорочно. Никогда. Как бы я не любила… как бы не доказывала свою любовь, я не удостоилась единственного, без чего не имеют смысла отношения — доверия.

Вспомнилась фраза из одного романа: "Подозревает в измене тот, кто сам способен на великое предательство". Я резко посмотрела ему в глаза, прямо в эти синие глаза, которые ставили мою душу на колени столько лет. Это будет та самая последняя капля, которая оттолкнет нас друг от друга и пропасть станет такой глубокой, что никому из нас уже не перепрыгнуть ее.

— Да… — ответила тихо, в горле пересохло, и уже уверено произнесла снова. — Да. Возможно.

Когда я увидела его взгляд, я перестала дышать… я не ожидала этой боли. Ожидала чего угодно: его ярости, злости, но не этой всепоглощающей тоски… отчаянной. От которой мне захотелось взвыть. Но уже поздно… слишком поздно что-то менять. Все кончено. Все в прошлом. Я научусь жить без него. А потом скрип двери, и я услышала удаляющиеся шаги. По щекам безжалостно потекли слезы, а ноги подкашивались, и мне хотелось ломать ногти о бетонные стены. Оказывается, любовь умирает очень мучительно… и я в агонии…

И вдруг его голос по обнаженным нервам… по сердцу:

— Один шанс, Марианна. Последний. У меня есть шанс?

Слезы душили меня, и я вцепилась пальцами в волосы, а потом громко и отчетлива вынесла нам обоим окончательный приговор.

— Нет…

Захлопнула дверь, сползла по ней на пол, кусая губы до крови, прижимая ладони к двери, словно в попытке коснуться в последний раз. Вот и все…

Глава 18

Я покинул дом Влада, даже не попрощавшись с ним. А по сути, прошел сквозь толпу, собравшуюся в огромной зале, и выскочил на воздух. Мыслям было слишком тесно в голове.

А сердцу в груди. Оно колотилось как бешенное, не понимая, отказываясь принять, что это все. Конец, черт побери.

Можно заставить женщину принадлежать тебе физически, но нельзя заставить ее отдать тебе душу. Слишком поздно я это понял. Какие-то жалкие минуты назад, показавшиеся теперь целой вечностью.

"Я больше не люблю тебя… понимаешь? Я не вернусь, потому что больше тебя не люблю" Слова, пульсирующие в висках назойливым, монотонным набатом, вызвали очередную волну боли, которую хотелось выдрать когтями изнутри, вместе с душой, которая корчилась в предсмертных судорогах. Оказывается, у Зверя была душа. Я хотел бы выдрать ее к чертям собачьим и растоптать, чтобы никогда больше не питалась ложными надеждами. Чтобы перестать чувствовать эту бесконечную изматывающую агонию, безжалостно сжимавшую горло и не дававшую вздохнуть. Эта боль убивала, но не могла убить окончательно. И оттого бесновалась все больше, добираясь ледяными лапами до легких, до сердца, замораживая его, чтобы оно остановилось наконец, перестало качать кровь. Моя девочка больше не моя. Я потерял право называть ее своей.

Мне не хватило сил крикнуть в ответ, что я люблю. И всегда буду любить. Сколько бы времени не прошло. Еще не одну проклятую бесконечность я буду подыхать от всепоглощающей любви к ней.

"Ты никогда не изменишься. А я изменилась, и ты этого не видишь или не хочешь видеть. Я не вернусь к тебе. Хотя бы потому, что ты даже не понимаешь, почему это происходит". Верно, малыш, мне до сих пор трудно понять, почему это произошло. Почему сейчас я стою над пропастью, и от последнего шага с обрыва вниз, в бездну меня сейчас удерживает именно это непонимание.

"Пожалуйста, пойми — нет, это нет. Не надо. Я возненавижу себя. Возненавижу, понимаешь? Отпусти… прошу тебя".

И я отступил. Несмотря на то, что до боли хотелось прижать к себе сильнее, впиваясь в манящие губы, лаская руками такое горячее, податливое, до боли желанное тело. Но я просто не смог поступить иначе. Я знал — она бы уступила снова, если бы я захотел. Как всегда. Только мне мало тела. С ней этого ничтожно мало. Я не желал, чтобы она ненавидела себя так же сильно, как меня. Ей есть ради кого жить, любить эту жизнь. И это не только дети, вашу мать.

"Я не могу спокойно дышать, не зная, жив ли Дэн…"Тогда я стиснул зубы, отворачиваясь к окну, лишь бы не видеть этих умоляющих глаз, чувствуя, как вырываются наружу клыки от желания схватить ее за плечи и тряхнуть, со всей силы. Выкрикнуть в лицо, что она не должна спрашивать меня об этом недоноске. Что у нас есть проблемы важнее. Те, что касаются нас. Нашей семьи. Но Марианна уже не считала нас семьей. Мы перестали быть одним целым для нее. Точнее, Я перестал быть частью этого целого.

И сердце, которое раньше стучало для нас двоих, замерло в ожидании ответа, когда я спросил, видит ли она себя с тем охранником, наивно ожидая, что она будет отрицать.

Но ответ был положительным, мать ее. Уже нашла мне замену. Того, с кем представляла себя рядом. С ним, а не со мной.

"ДА" Одно слово. Как единственный выстрел. Прямо в сердце. Оказывается, для того, чтобы убить кого-то, не нужно брать в руки оружия. Оказывается, для этого достаточно двух гребаных букв. И жертва будет мучиться в агонии боли, которую не обеспечить самым изощренным пыткам Нейтралов.

Тело оцепенело моментально. А лед отчуждения, который долгое время сковывал его изнутри, потушил те самые жалкие угольки надежды, заморозил горло и язык, лишив возможности достойно ответить.

Я сидел в машине перед собственным домом очень долгое время. Не знаю точно, сколько. Не следил. Но, вероятно, все же не меньше нескольких часов. Когда я решил спуститься в подвал, на улице окончательно стемнело. Заходил в дом абсолютно опустошенный. Уже без каких-либо мыслей. Да, и как может думать тот, кого убили пять-шесть часов назад? И я тоже шел убивать. Нет, это не месть моей убийце. Просто лучше сдохнуть самому и забрать с собой этого подонка, чем позволить ЕЙ принадлежать другому.

Парень выглядел неважно. Настолько неважно, насколько можно выглядеть после ежедневных истязаний и голодовки. Именно из-за нее тело перестало регенерировать. Я склонил голову, наблюдая за ним. Дэн попробовал открыть глаза и сразу закрыл их. Такой слабый, почти немощный. Только бессердечный ублюдок стал бы издеваться над столь слабым соперником. Но ведь я — Николас Мокану. От меня ждут именно этого. Общепризнанный поддонок и подлец. А мое сердце… Оно не так давно перестало биться. Насовсем.

Подошел к нему вплотную и приподнял острием кинжала его подбородок:

— Здравствуй, Дэни? Скучал по Зверю, малыш?

Он заорал от неожиданности настолько громко, насколько ему позволяли ослабевшие связки. Кинжал был смазан вербным раствором. Убрал кинжал, и он замолчал, стиснув зубы и сверля ненавидящим взглядом. Скорее догадался по движению разбитых и потрескавшихся губ, чем услышал.

— Пришел убить меня — убивай…

Долбаный ублюдок. Подыхает, а все туда же — играет в гордость. Меньше всего я хотел убить его так быстро. Подонок недостаточно намучился, на мой взгляд. Улыбнулся, глядя в узкие щелки глаз, полыхающие ненавистью:

— А ты уверен, что хочешь снова разозлить меня, Дэни?

Я прочертил кинжалом линию от правой скулы до левого виска. Его вопли странным образом успокаивали. О да, парень, я знаю, не понаслышке, какова верба в действии. В воздухе запахло его кровью. Аромат смешивался с запахом пота, нечистот и сырости подвала. Но сейчас он был для меня все равно одним из лучших. Сейчас я мог бы просто кромсать все его тело на тонкие полоски, наслаждаясь видом темной, черной крови, упиваясь слабостью врага. Того, о ком ОНА смогла просить… О ком она думала.

Дал возможность ему ответить, чтобы услышать разочаровывающее:

— Да.

Склонил голову на бок, наблюдая, как кровь стекает по его лицу, и капает на грязный пол.

— Подумай хорошенько, Дэни… Я ведь могу не просто тебя убить. Я могу тебя мучить… Снова и снова. Например, — подошел в столу и взял кнут, — отстегать тебя… Хотя… — я положил кнут обратно, — это уже было, и мне самому уже не так интересно.

— Дэни, малыш, а что, если отдать тебя на потеху кому-нибудь из других пленников?

Наконец-то в обреченных глазах свыкшегося со скорой смертью подонка промелькнул страх. Самый настоящий. Как и любой мужчина, он не мог не испугаться такой перспективы.

— Они долгое время не видели женщин. Но не побрезгуют и твоей задницей. А потом я тебя отпущу. Мне сделать это, Дэни? Заставить тебя корчиться не только от боли, но и унижения?

Он отрицательно покачал головой и прошептал:

— Пожалуйста… Николас… Прошу… Нет…

Усмехнулся, услышав его тихий голос. Я знал, каким будет его выбор. Но, как не странно, это не приносило удовольствия. Смотрел в его испуганные глаза на окровавленном лице, а сам видел другой умоляющий взгляд. Слышал его мольбы о смерти, а в висках бьется ее короткое "Да"…

Отбросил кинжал в сторону, и, размахнувшись, ударил кулаком о стену возле его головы, заставив эту тварь вначале зажмуриться от страха, а потом широко распахнуть глаза, в удивлении наблюдая за мной.

Ударил не раз, и не два. Крича от боли в обледенелой груди и бессилия. До тех пор, пока не изодрал костяшки пальцев, пока не послышался хруст сломанных костей, пока не потекла на пол густая черная кровь, смешиваясь с кровью бывшего охранника.

А затем я просто ушел. Оставив его живым. Приказав освободить его и накормить кровью. Но позже. Пусть у него останется подарок на память о пребывании в лапах Зверя. Он и так получил немало за такой короткий период. Мою ненависть. Мою женщину. Мою жизнь.

Поднялся в нашу с Марианной спальню, набирая Серафима и назначая ему встречу, на которой он и получит последние указания. Меня здесь больше ничего не держало.

Лег на постель, вдыхая запах Марианны, въевшийся в подушки, казалось, напрочь пропитавший даже стены комнаты. Но мне его было мало.

Фотографии на полках улыбающейся счастливой семьи сейчас выглядели откровенной насмешкой, наглядно демонстрируя, что я потерял. Позже я не раз задамся вопросом, а стоила ли эта проклятая победа той цены, что мы заплатили? Я заплатил. А сейчас лишь проводил пальцами по фотографиям детей и Марианны. Там, куда я собирался, они будут единственным, что не даст сдохнуть от тоски по ним всем.

Открыл шкаф, втягивая в себя аромат ее одежды и духов, последний раз наслаждаясь возможностью дышать им. Сам шкаф был пуст после того, как Марианна забрала свои вещи. Внимание привлек небольшой лист бумаги, лежавший на дне шкафа. Поднял его и едва не задохнулся, увидев знакомый почерк.

"Знаешь… я почти не думаю о тебе. Нет, я лгу, не верь мне, я думаю о тебе постоянно. Наверное, ты есть во всем, что я вижу, слышу или чувствую. В музыке, стихах, завывании ветра за окном, падающих листьях и раскатах грома, каждой капле дождя на оконном стекле. Ты есть даже в лучах солнца или лазурном небе. Особенно в небе… ярко-пронзительном, высоком и недосягаемом, как мираж или мечта… Как твои глаза. Таким оно бывает только зимой, после сильного урагана, когда холодные лучи солнца не согревают, но ослепляют, отражаясь в ледяной синеве. Только твой лед обжигает. Ты можешь быть таким разным: иногда страшным и жестоким, больно взрывающим каждую клеточку моей души, заставляющим мое сердце замирать от отчаяния и ужаса, а иногда твоя нежность граничит со сладкой агонией, завораживающей и болезненно острой, как прозрачный лист папиросной бумаги, им можно порезаться, совершенно неожиданно, лишь проведя кончиками пальцев по тонким краям, порезаться до крови, чтобы ты почувствовал ее запах и шел за мной, как хищник идет за добычей. Ты заставляешь меня окунуться в водоворот страстей: от самых темных, мрачных и низменных, до полета к пронзительной высоте, к которой, падая и разбиваясь, я все равно буду стремиться снова и снова.

Я хочу тебя ненавидеть, пожалуй, нет ничего слаще, чем моя ненависть к тебе. Я смакую каждую грань этой дикой и непередаваемой эмоции, она заставляет зашкаливать адреналин в моих венах и гнать тебя прочь, кричать, выть, хрипеть от бессилия, смахивать со стола бумаги, бить посуду, яростно сжимать руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и чувствовать, как кровь закипает внутри, превращаясь в горячую магму. Как же безумно я умею тебя ненавидеть, задыхаясь и захлебываясь от первобытного желания убить тебя во мне, сжечь, растоптать, уничтожить, смотреть, как ты исчезаешь, и сходить с ума от хаоса ярости и ядовитой ревности. Иногда мне это даже удается… избавиться от наваждения… я вдруг понимаю, что не слышу, не вижу и не чувствую тебя больше…"

Это как удар в солнечное сплетение — читать сейчас эти пронизанные мучительной болью строки. Когда уже ничего не изменить… Зачем тебе сходить с ума от ревности, малыш? Да за все эти годы, в то время, когда ты была рядом со мной, не было ни одной женщины, ни одной, на кого бы я даже просто посмотрел. Я не изменял тебе. Мне это было не нужно. В моих глазах только твое отражение, а когда я их закрывал, то видел твое лицо.

Я не хотел никого, кроме тебя. Ты сводила с ума, и я сгорал как одержимый, от желания владеть только тобой, безраздельно. И буду гореть вечно, вспоминая, как держал в своих руках счастье. Так крепко держал, что сломал. Вот оно — треснуло, рассыпается сквозь пальцы осколками и режет меня на куски. Счастье, которого больше нет.

"Наслаждаюсь триумфом. Победа. Временная отсрочка. Дыхание выравнивается, и сердце стучит спокойнее. Все тише… тише… тише… пока не начинает замирать. В этот момент и приходит тоска по тебе. Она гложет меня изнутри, как голодный зверь. Появляется издалека, легкими спазмами, тихими всплесками волн, накатывает, уходит, подкрадывается и прячется, чтобы снова неожиданно оскалиться в приступе отчаянной агонии… Ее амплитуда увеличивается пропорционально моей "слепоте" и "глухоте", а потом превращается в цунами, когда уже я сама ищу тебя везде, как одержимая: в черном небе без звезд, в бликах молнии, в глазах равнодушных прохожих, в строках, нотах, моих слезах, горьких, как твое существование. Зову тебя сквозь пустоту и темноту реальности, кричу, срывая голос, умоляя вернуться… один раз… ненадолго… и тогда я понимаю, насколько безумно все еще люблю тебя. Люблю каждую черточку на твоем лице, каждую улыбку, пусть подаренную не мне, каждое слово, каждый твой вздох, я люблю даже ту невыносимую боль, которую ты даешь мне без остатка, которой делишься со мной, и я жадно впитываю ее, пожираю ссохшимся и истосковавшимся по тебе сознанием. Вот тогда я отдаюсь твоей власти и позволяю забрать всю меня, ты взрываешься во мне снова и снова, фейерверком, разноцветными осколками самых диких и извращенных эмоций, самых сумасшедших фантазий, разрезаешь на куски все мои моральные принципы, ставишь меня на колени, заставляя покориться тебе и в эти моменты… я снова живу… дышу… с тобой… тобой.

Только я никогда больше не впущу тебя в мою жизнь, Ник. Живи в моих мыслях, моих горьких и сладких воспоминаниях, беги как яд по моим венам, но никогда не возвращайся в мою жизнь. Дальше я сама… без тебя. Это конец. Прости… и прощай… будь счастлив. Я очень надеюсь, что ты будешь счастлив, и я… когда-нибудь буду счастлива без тебя. Я верю в это…"

Я перечитал это письмо бесчисленное количество раз. Запоминая каждое слово, каждую фразу, заполненную страшной безысходностью и отчаянием. Начиная понимать, что потерял Марианну не там, на нейтралке, а еще здесь. Еще здесь заставил ее ненавидеть себя, и был настолько слеп, что не видел этой обжигающей ненависти. Решил, что важнее продолжать игру по тем правилам, к которым я давно привык, чем прислушиваться к ее робким попыткам достучаться до меня, в закрытые наглухо двери моей самоуверенности. А когда я все-таки открыл дверь, то ее на пороге уже не оказалось.

Вечером я сам отвез Дэна к Марианне, заранее позвонив ей по телефону. Высадил его, не выходя из машины, чтобы молча наблюдать, как моя жена закрывает от радости ладонью рот, а потом бросается к нему на шею, судорожно скользя дрожащими пальцами по его рукам, груди, проверяя, цел ли он. Провела рукой по шраму на лице, а я почувствовал это прикосновение на собственной коже. Осторожное, чтобы не причинить боль. Полное нежности и заботы. Он притянул ее к себе, и она прижалась к нему всем телом, обнимая руками за шею.

"Именно с тобой — нет. Я не хочу. Не хочу. Не мое тело, а я" А с ним хочет. Как кислотой по обнаженным ранам. Намеренно долго, чтобы плоть дымилась и с шипением растворялась, оставляя после себя кости.

И я старался смотреть отрешенно, без той злости, что поднималась во мне. И не мог. Не мог не желать выскочить из машины и снести голову зарвавшейся мрази, которая у меня на глазах обнимала мою жену, и заставить харкать кровью, умолять о быстрой смерти. А после убить и ее. Они оба знали, что я наблюдал, но им было наплевать. Чужое счастье почти всегда равнодушно к чужой боли. Но я все же хотел, чтобы она была счастлива… Да, черт возьми, несмотря на мою агонию ревности и ненависти к сопернику, ей я желал счастья. Она заслужила. Я нет, а она — да.

Вцепился в руль со всей дури, стискивая зубы и отворачиваясь от них. Зазвонил мобильный. Они ждали ответа. Прощай, Марианна. Ну вот и все. Решение принято.

Глава 19

Я тихо прикрыла дверь и прислонилась к ней спиной. Медленно закрыла глаза. Мне не верилось, что это происходит на самом деле. Дэн жив. А я уже оплакала его и похоронила. Это могло быть и чудом, и кошмаром одновременно. Чудо, что Ник пощадил и отпустил его, а кошмар — это взгляд этого парня. Я даже не хотела представлять, ЧТО ему пришлось пережить под пытками самого жестокого и умелого палача. Самого безжалостного и изощренного. Я видела скорее тень прежнего Дэна, чем его самого. Этот жуткий шрам на лице, уставший взгляд, бледность до синевы. Но он жив. Я не знаю, что остановило Ника от его дикой мести мне и Дэну, но он его пощадил. Что это? Жест благородства или… или потому что я просила за него? Я не знала ответ на этот вопрос. Когда эйфория от встречи, бешеная радость схлынули, и я посмотрела через плечо Дэна на отъезжающий черный мерседес моего мужа, я вдруг подумала о том, что это и в самом деле конец. Ник отступился. Он ушел и оставил меня с другим мужчиной. Какое унизительное осознание того, что он по-прежнему считает, что я могла так поступить… впрочем, разве я не сказала ему, что хочу быть с Дэном? Я сама в это не верила, когда говорила, а он поверил. В моей жизни нет места для других мужчин. И никогда не будет.

Я не знала, что именно чувствую из-за этого, но внутри стало до дикости пусто. Словно часть меня медленно умирала от осознания и принятия конца нашего брака, наших отношений и любви, больше похожей на одержимость. Если Ник смирился с тем, что теперь я с другим, значит, для себя он тоже все решил. Дороги назад не будет. Разве не этого я хотела, когда сожгла все мосты за собой?

Я вернулась к себе в комнату и медленно выдохнула. Война окончена, так и не начавшись. А потом возникло странное чувство… возникло из ниоткуда. Тоска. Она поднималась изнутри… сначала медленно, ненавязчиво, потом сильнее и сильнее, нарастая, как лавина. Разгоняясь и наполняя меня неконтролируемым желанием увидеть Ника. Сейчас. Немедленно. Я металась по номеру отеля, кусала губы, сжимала руки до боли, подходила к окну и возвращалась обратно в кресло. Я сидела в нем и раскачивалась из стороны в сторону, глядя в никуда. Боже, со стороны это, наверное, походило на ломку наркомана. Меня ломало в полном смысле этого слова. Я брала в руки сотовый и швыряла его обратно на стол, я впивалась в волосы и тихо стонала, закрыв глаза с такой силой, что перед ними шли круги, а потом меня взорвало. Оно зашкалило. Это дикое желание. Оно стало невыносимым. Я в отчаянии застонала и вскочила с кресла, внутри творился хаос, словно меня разворотило на мелкие кусочки мучительной боли, когда каждая клетка тела, каждый нерв неконтролируемо хотят свою дозу наркотика. Маленькую. Ничтожную. Немедленно. Бросила взгляд на часы — 23:10. Уже очень поздно. Проверила, что няня на месте и бросилась к лифту, нажала кнопку вызова. Ну же, быстрее. Лифт спустился вниз и, стуча каблуками, я побежала к машине. Распахнула дверцу… он говорил, что уезжает сегодня. Во сколько? Кажется, ночью. Я успею. Просто увижу его. Не важно, зачем. Я придумаю. Увижу и уеду… да. Именно так.

***

— Ну так что, Серафим? Решение остается за тобой.

Я шагнул к ищейке, предлагая бокал. Он взял его из моих рук и, осушив одним глотком, поставил на стол. Нервничает. Не знает, что ответить. Странно было видеть его в таком состоянии. Но сейчас меньше всего меня волновало душевное равновесие начальника личной охраны. Единственно важным было, что он выберет.

Он поднял на меня взгляд, и я отметил понимание в его глазах:

— Я останусь, Николас. Можешь не беспокоиться. Я присмотрю за ними.

Выдохнул и лишь тогда осознал, что задерживал дыхание в ожидании его ответа. Отлично. Это будет самое верное решение. Больше никому я не мог доверить ни свой бизнес, ни своею семью. Владу в ближайшее время будет не до этого. Конечно, сомнений в том, что он будет внимателен к дочери и внукам, даже не возникало. Вот только сейчас перед ним стояло слишком много первоочередных задач, требующих немедленного решения. И лучше, если тем, кто останется управлять моими… проклятье, делами семьи Мокану, будет все-таки Зорич. А после, когда Сэми вырастет и встанет у руля компании и клана, Серафим останется прикрывать его спину, как прикрывал мою все эти годы, помогая и направляя. Заменяя меня, черт подери.

Посмотрел на часы — 23:10. В час ночи я уже должен быть на месте.

***

Я выжимала газ изо всех сил, в приемнике орала музыка и неслась больше ста шестидесяти километров в час. Это он научил меня водить машину, как делал это сам. Ник всегда гонял как одержимый. Приучил к скорости, адреналину, опасности. Господи… да, все что я знаю, я научилась от него, с ним, для него. Я росла рядом с ним. Он был для меня всем: учителем, любовником, мужем, другом и… палачом. Моим убийцей. Был. Болезненно обожгло глаза слезами. И желание увидеть его стало невыносимым, причиняющим боль. Настолько сильную, что я начала задыхаться. Словно предчувствуя что-то, сильнее вжала педаль газа и вдруг в отчаянии застонала — впереди пробка, огромная, тянется далеко за мост. Я должна успеть. До того, как он уедет. Обязана. Черт. А если поехать другой дорогой? Но уже поздно, позади меня уже целая цепочка и я как в капкане. Ударила несколько раз по рулю. Я позвоню ему. Просто позвоню и успокоюсь. Да… услышу голос и все, повешу трубку. Сунула руку в сумочку, но сотового там не оказалось. Так торопилась, что оставила на столе. Выдохнула и сильно сжала руль. Впилась в него до боли. Да что же это со мной? Я как с ума сошла. Я же не хотела его видеть… я сделала все, чтобы он ушел. И он ушел… тогда почему мне так плохо сейчас? Словно выдрали сердце с мясом и провернули в ране ножом. Посмотрела на часы — 23:40, а потом в лобовое стекло. Ну же, давайте. Я вышла из машины и посмотрела вдаль — авария. Черт. Это надолго. Вернулась в машину. Меня начало лихорадить, словно я в панике, даже руки дрожат. Вывернула все содержимое сумочки. У меня было такое чувство, что если сегодня не увижу его, то не увижу уже очень долго, а, возможно, и никогда. Я закрыла лицо руками и медленно выдохнула. Я успею. Должна успеть.

***

Оставил Серафима в кабинете, он изъявил желание еще раз пересмотреть все бумаги, заранее приготовленные и подписанные мной, и поднялся наверх. Подхватил небольшую спортивную сумку, много вещей мне теперь все равно ни к чему, и остановился возле полок с фотографиями. Как странно, мы запечатлеваем мгновения нашей жизни практически автоматически. Не задумываясь о том, насколько важными впоследствии могут стать эти застывшие кадры когда-то счастливой жизни. Когда-то… Когда-то Марианна целовала меня в губы, обнимая руками за шею и прикрыв глаза… Когда-то мы катались с ней на лошадях, и ее волосы развевались на ветру, пока она, слегка повернув голову в мою сторону, безмятежно улыбалась мне… Когда-то я купался с детьми в бассейне, подбрасывая вверх Камиллу, брызгая водой на Марианну, лежащую в шезлонге… Когда-то это было. Кадры моей счастливой жизни. Больше не принадлежащей мне. И на том месте, где раньше начинало радостно колотиться сердце при воспоминании об этих днях, сейчас зияла огромная черная дыра, равномерно переходящая в пустоту.

Бросил взгляд на часы — 23:40. Вышел из спальни, тихо закрывая за собой дверь. Отрезая последний путь к прежней жизни, право на которую я утратил.

Коротко попрощался с Зоричем и вышел из дома. Если бы только один раз. Хотя бы издалека увидеть ее. Даже не прикоснуться, нет. Просто увидеть. Почувствовать легкий аромат волос, навсегда запомнить в памяти нежную улыбку… Последний раз. Дьявол, почему же так больно от этого обжигающего желания? Почему чувство, что эта агония будет вечно ставить меня на колени и выворачивать наизнанку, не отпускает?

***

Машина вырулила на пустую трассу, и я вжала педаль газа с такой силой, что та стрелка на спидометре зашкалила. Ну же. Быстрее. Хочу к нему. Ненадолго. На пару минут. Возможно, посмотреть издалека, просто в окна. Увидеть его силуэт и достаточно. Мне станет легче. Намного. Я верю. Попрощаться. Боже, кому я лгу? Я просто слабовольная тряпка, меня надломил этот конец, я просто не могу его отпустить. Вот в чем дело. Я унизительно бегу обратно, к нему, в какой-то идиотской надежде, задыхаясь от жуткого страха больше не увидеть, не услышать, не почувствовать никогда. Я смотрела на указатели, на спидометр, снова на указатели. Пошел снег. Он бился в стекло, заставляя сбрасывать скорость. От отчаяния на глаза навернулись слезы. Дворники быстро расчищали лобовое стекло и сердце сжалось, когда поняла, что проезжаю мимо маленького ресторана, где мы так часто бывали после того, как Ник увозил меня с работы.

В эту секунду мне показалось, что смогла бы все отдать, лишь бы вернуть время назад, туда, где я все еще могла простить, забыть, могла быть счастливой с ним и верить, что все будет хорошо, верить в него. В нас. Кто-то посигналил мне сзади, и я поняла, что невольно сбросила скорость проезжая мимо ресторана. Нажала на газ, бросила взгляд на часы — 00:36… Еще минут двадцать и я дома… и ОН уже рядом. Я даже почувствовала его присутствие, словно он совсем близко. Очень близко… Выдохнула.

Дома? Разве я не сказала, что это больше не мой дом? Разве не сказала, что не хочу жить с ним под одной крышей? В эту секунду я хотела только одного — увидеть его в последний раз… Хотела так сильно, что мне казалось, это граничит с истерикой.

Впереди виднелся поворот на узкую дорогу, ведущую к нашему особняку. Сердце забилось быстро и гулко. В горле пересохло, и по телу прошла волна неконтролируемой дрожи. Увидеть и отпустить… Если смогу.

***

Ночной город горел разноцветными огнями, приветствуя жителей яркими вывесками и светом фонарей. Ну, или прощаясь с теми, кто навсегда оставлял его, как я. Я ехал, не особо торопясь, будто что-то изнутри противилось такому скорому отъезду. Внутренний голос требовал прекратить бегство и вернуться назад, домой. Но я заглушил его в себе, запрещая даже думать о такой возможности. Все уже решено, и назад дороги нет.

Снег валил огромными хлопьями, будто стараясь поскорее похоронить следы моего пребывания на этой дороге, в этом городе.

Время — 00:36. Посмотрел в окно, и дикая тоска охватила при взгляде на наш ресторан. Наш. Тот, в котором мы часто бывали всей семьей или вдвоем с Марианной. Сбавил скорость, невольно вернувшись мыслями в те дни, когда я мог приехать и без вопросов забрать свою жену с любого совещания или деловой встречи, и привезти сюда. Просто потому, что мне так захотелось. И потому что знал, что она, несмотря на возражения и мягкие упреки, наслаждалась этими побегами из скучной будничной реальности в мир, созданный только для нас с ней.

Воспоминания снова сковырнули самые глубокие раны, покрывшие душу, и снова желание увидеть ее, пусть даже и в соседнем потоке машин, затопило с головой. А что чувствует сейчас она? Ведь я говорил ей, что уеду ночью. Терзает ли ее та же тоска, что и меня? Хочется ли ей так же завыть раненым зверем от бессилия что-либо изменить. Да и что, если даже и так, Мокану? Чтобы ты сделал, появись сейчас она перед тобой? Позови тебя обратно? Смог бы забыть ее слова о ненависти, так прочно отпечатавшиеся в твоем мозгу? Или ее чувства к другому? Вернулся бы? Конечно, вернулся бы. Просто-напросто не хватило бы сил отказаться. Но забыть бы не смог. И доверять. Больше никогда. А, значит, мучился бы сам… в неуверенности и бешеной ревности к каждому, утягивая за собой в это болото и ее.

Сжал руками руль и переключил скорость передач. Нет времени предаваться меланхолии. Уже нет. Краем глаза заметил до боли знакомую машину, проехавшую мимо, и, едва не вырулил на встречную вслед за ней. Но здравый смысл победил. Это не могла быть Марианна. Сейчас она с детьми. Или… с ним. А я всего лишь принял желаемое за действительное.

***

Я бросила машину, не закрыв двери, побежала к дому. Снег хлестал по лицу, волосы липли к щекам. Я распахнула дверь и замерла на пороге. Его здесь нет. Его нет. Я почувствовала эту пустоту кожей, всем своим существом и пусть даже его запах витал в холодном воздухе, его все равно нет. От разочарования застонала и выронила ключи от машины. Слегка пошатываясь, пошла в сторону лестницы. Медленно поднялась наверх. Толкнула двери одной комнаты, потом другой. Пустые комнаты. Пустой дом. Пустое сердце. Пустая душа. Тишина… и только эхо былого счастья. Эхо самой большой любви в моей жизни. Эхо его голоса и моего смеха… Толкнула дверь нашей спальни. С открытого окна повеяло холодом, и снег ворвался с вихрем ветра, снежинки опустились на покрывало. Я посмотрела на столик… раньше там были наши фотографии. Он забрал их с собой. Я подошла к столу, провела пальцем по гладкой поверхности и словно увидела, как он делал тоже самое, когда забирал все портреты и складывал в спортивную сумку. По щекам покатились слезы, а я их и не заметила. У зеркала остались только часы. Голубой циферблат показывал 00:55.

Я пошатнулась и оперлась о столик, чувствуя, как внутри все замерзает. Он тоже сделал свой выбор, как и я. Все кончено… а я надеялась. Да, я надеялась, что застану Ника, и вдруг все исчезнет, растворится весь этот кошмар и… Ничего не случилось. Значит, это судьба. Наши дороги разошлись и никогда больше не пересекутся. Я только буду молиться, чтобы он был жив и счастлив. Я буду молиться за него, и отпускать из моей жизни. Но тоска захлестнула с такой силой, что я зажмурилась и стиснула пальцы, впиваясь ногтями в кожу. Ник. Почему ты не дождался меня. Возможно, у нас был бы ничтожный шанс… у тебя был бы шанс… тот самый, который я отобрала. И у меня… у нас. НЕТ. Не было у нас никаких шансов. И нас больше нет.

Резкий порыв ветра распахнул окно, и единственное фото на стене… фото Ника упало на стол, треснула рамка, разбились часы… они остановились, и на циферблате застыло время — 01:00.

***

Я приехал к месту назначения раньше назначенного срока. Время — 00:55. У меня было целых пять минут для того, чтобы просто развернуться и уйти. Отказаться от новой жизни. Или же шагнуть в эту самую жизнь, оставляя позади клан, Братство, свою семью, свою женщину. Шагнуть туда, где все это не имеет ни малейшего значения. А единственное, что важно — не уметь чувствовать, не иметь привязок, и уметь убивать. Ну, что же, убивал я больше пяти сотен лет; все привязки обрубил, захлопну за собой дверь собственного дома; а чувства… Со временем умрут и они. А пока просто достаточно не показывать, что они есть.

Развернулся на еле уловимый шорох за спиной и встретился с горящим взглядом из-под темного капюшона, скрипучий голос задал вопрос, на который я и сам еще не нашел в себе ответ:

— Согласен ли ты оставить этот мир, бессмертный?

Склонил голову, физически ощущая холод, исходящий от фигуры, стоящей передо мной:

— Согласен.

Почему-то бросил взгляд на часы — они остановились, показывая ровно 01:00.

КОНЕЦ 1 ЧАСТИ

ВТОРАЯ ЧАСТЬ. КАПКАН ДЛЯ ЗВЕРЯ.

(прошло 5 лет)

Глава 20

— Вы должны подписать здесь и здесь. Без вашего разрешения мы не можем начать поставки товара.

Я посмотрела на Джо, моего консультанта-секретаря и скептически поджала губы.

— Я подпишу только после того, как мне предоставят полный отчет. Полный, Джо.

— Но Николас…

Я постучала костяшками пальцев по столу, раздражаясь.

— Мне наплевать, как вы работали раньше. Сейчас я правлю кланом, и я решаю, каким образом мне вести бизнес с моими партнерами. Бумаги об отчетности мне на стол. Ты свободен, Джо.

— Я просто хотел сказать, что господин Мокану уже давно лично проверил поставщика. Так как он проверяет… несколько секунд он отвел взгляд.

— Я в этом не сомневаюсь, но проверю еще раз. Господин Мокану больше не ваш босс. Теперь я решаю, как вы будете дышать, смотреть, двигаться и говорить, я так же могу решить, что вам больше совершенно не нужно делать ничего из вышеперечисленного, и в таком случае от вас останется горстка пепла.

Он сглотнул, и я увидела, как дернулся его кадык, а над верхней губой появились капельки пота. В воздухе витал запах страха… и мне он нравился. Да, с некоторых пор он начал мне нравится, иногда это пугало.

Опустила голову, рассматривая на экране ноутбука особняки в пригороде. Вчера я купила новый дом. Просторный, уютный, очень светлый. С утра слуги уже перевезли в него все вещи.

— Госпожа?

С раздражением посмотрела на секретаря.

— Вы еще здесь?

— Полчаса назад пришли бумаги о продаже вашего дома. Сделка состоялась. Через неделю въедут новые владельцы.

Я кивнула и снова перевела взгляд на экран.

— Отличная работа, Джо. Очень быстро.

Он не должен увидеть, как задрожали мои руки, и слышать, как несколько раз замерло сердце. Когда дверь за ним тихо закрылась, я захлопнула крышку ноутбука и уронила голову на руки, зарываясь пальцами в волосы. Вот и разорвана последняя ниточка с прошлым. С Ником.

Я ведь почти не думаю о нем. Почти. Нет, не потому что время лечит, а, скорее, потому что в этом нет смысла. Иногда приходят такие моменты, когда боль, выпитая до дна, притупляется, но она живет внутри тебя, даже дышит, и я знаю о ее существовании. Просто я ее больше не боюсь. Потому что мы с ней единое целое. Так человек смиряется с неизлечимой болезнью и учится с ней жить, подстраиваться под нее. Я научилась жить с болью.

Сколько времени прошло, как мы стали чужими и больше не виделись? Я потеряла ему счет. Вначале дни тянулись бесконечно, потом они переросли в месяцы, а дальше я перестала смотреть на календарь. Сейчас я жила совсем другой жизнью. Я изменилась, все во мне стало другим, иногда казалось, что это и не я вовсе. О Нике я больше не слышала ничего. Возможно, если бы я захотела, я могла бы узнать, куда он уехал, где он сейчас, но я не хотела. Зачем лишний раз кормить мою боль, чтоб она подняла голову и начала сжирать меня? Кроме того, я могла узнать то, чего знать не хотела бы.

Жирная точка была давно поставлена, и я больше не собиралась превращать ее в многоточие. Я занималась делами Братства. Хотя мой бывший муж и передал правление отцу, я настояла, что справлюсь сама. И я справилась, полностью контролируя как торговлю, так и своих подчиненных. Поначалу это было непросто. Сверхсложно. Я не понимала ровным счетом ничего. Я злилась, рвала бумаги, выгоняла своих помощников за дверь, консультанты в моем присутствии бледнели. Сама от себя не ожидала такой агрессии, но я хотела понимать, чем живет мой клан. Его Европейское ответвление. Со временем я разобралась, лично встречалась с партнерами, изучала эти чертовые договора, схемы, законы. Бывало, посреди ночи звонила отцу, и мы разбирались вместе. Через несколько месяцев я могла с легкостью вести все дела, которые вел Ник.

Но у меня была цель. Иная. И я не хотела, чтобы хоть кто-то узнал о ней раньше времени. Я собиралась сделать то, что до меня не смог никто. Для этого мне требовалось время и полное понимание всего, что происходит в Братстве, всей политики, всей изнанки и подноготной этого мира. Возможно, именно это давало мне много сил жить дальше.

Только иногда, по вечерам, когда я оставалась одна в своем новом просторном офисе и смотрела на ночные улицы Лондона, ловила себя на мысли, что опять его вспоминаю, смиренно выпуская боль на волю. Как сейчас, когда продала НАШ дом. Последнее, что оставалось нашим общим прошлым, кроме детей. Порвала тоненькую ниточку с ним… я надеялась, что порвала. Это как самая жестокая, затяжная ампутация без наркоза, когда даже после прошедшего времени все еще болят старые шрамы. Дико болят. Невыносимо.

И сейчас она не заставила себя ждать. Проклятая агония. Вырвалась наружу, пожирая, изматывая. Я позволила. Давай, терзай меня, сегодня я беззащитна. Сегодня можно. Я налила себе в бокал мартини и посмотрела в окно. Ведь та Марианна умерла. Сегодня я похоронила все, что от нее оставалось… у меня траур. Тронула щеку и отняла руку… слезы. Все же я плачу.

Этой ночью я позволю той Марианне снова метаться в агонии, выть от боли, ломать ногти, кусать губы до крови. В последний раз. А утром… утром я буду смотреть, как мои дети осматривают новый дом, как в него завозят наши вещи, буду улыбаться им и махать рукой из окна. Возможно, еще будут такие моменты, когда я снова стану прежней Марианной, только теперь ее больше никто не увидит. Никто не узнает, что она все еще жива, еще плачет о нем… нет, не вслух, плачет в душе, когда на лице надменная улыбка, а в глазах триумфальный блеск Княгини Европейского клана, перед которой трепещут, целуют руки, боятся сказать лишнее слово. Я сыграла по ней реквием, и каждый день слышу его последние аккорды.

Больше нет Марианны Мокану — она умерла. Есть Марианна Воронова, и она поставила перед собой цель, ради которой пойдет по трупам и по головам.

***

Я помню тот день, когда все изменилось. Правда, тогда я еще не поняла, насколько. Вошла в кабинет Ника и увидела Серафима. Он аккуратно складывал документы в папки. Поднял голову, посмотрел на меня, поздоровался и невозмутимо продолжил складывать дальше. Я прошла вглубь кабинета и раздвинула шторы на окнах.

— Я могу не спрашивать куда он уехал, верно?

Не повернулась к ищейке, а просто рассматривала, как по стеклу стекают растаявшие снежинки. Ответ я не услышала, впрочем, вопрос был мыслями вслух.

— Ты тоже уезжаешь?

— Если меня уволили, то — да.

Я резко обернулась, посмотрела на ищейку. Все эти годы у нас был взаимный холод в общении. Я уверена, что он при первой же возможности уйдет. Потому что с этой должностью его связывала лишь фанатичная преданность моему мужу и уж точно не мне. Я, скорее, любимая игрушка хозяина, которую нужно беречь, пока хозяин хочет в нее играться и спустит три шкуры за ее целостность. Сейчас подобная необходимость отпала. Тогда почему он медлит?

— Нет, я не увольняю тебя. Если хочешь продолжить службу — можешь остаться. Если готов быть предан мне и моим детям так же, как был предан моему мужу… бывшему мужу.

Ищейка вскинул голову и слегка прищурился.

— Я всегда был предан всей вашей семье. Для меня ничего не изменилось.

Это было странно слышать. Точнее, понимать, что у этой машины есть какие-то эмоции и чувство долга. Я многого не понимала, да и не хотела понимать, живя в каком-то коконе, за спиной мужа, который ограждал меня от всего внешнего мира, от общения с его людьми, решение вопросов бизнеса и так далее. Мне это было не нужно. Но то, что сказал Серафим, повергло меня в состояние шока.

— Николас все переписал на вас: имущество, бизнес, счета в банках, ценные бумаги. Вы теперь единственная владелица всего состояния Мокану.

Вы можете назначить Влада доверенным лицом. Так что ваш отец, скорее всего, сам сможет заниматься всеми делами Николаса.

Я снова отвернулась к окну. Значит, ушел ни с чем. Полностью пустой. Я горько усмехнулась — гордость. Не дойти до унизительного дележа. В этом весь он. И оставил детей… мысль о детях тогда еще давала надежду, что Ник появится, хотя бы ради них. Потом, со временем, я пойму, что он навсегда вычеркнул из жизни всех нас. Детей тоже. Вопрос "почему" я себе не задавала. Зачем? Если ответа все равно ждать не от кого. Разве что придется объяснять детям… а что объяснять, я тогда не знала.

— Я собираю бумаги для вашего отца, ввести его в курс дела. Есть много нюансов, как по легальному бизнесу, так и по нелегальному…

— Да, подготовь. Я на некоторое время еду с детьми к Владу. Там все и обсудим.

Уже тогда я приняла решение, что не вернусь в этот дом никогда. Не смогу в нем жить больше ни секунды.

***

С того дня прошло почти пять лет. Я изменила свое решение. В тот самый момент, когда должна была поставить свою подпись на доверенности. Положила ручку на стол, посмотрела на отца, а потом неожиданно для себя и обоих мужчин сказала:

— Нет. Я сама хочу править всем бизнесом Мокану. Я хочу все знать. Введите меня в курс дела.

Они этого явно не ожидали, их лица вытянулись, переглянулись.

— Марианна, есть вещи, в которые лучше не лезть и не знать о них, — осторожно заметил отец. Именно в этот момент на меня нахлынула ярость. Какая-то темная злость, о существовании которой я даже не подозревала.

— Не знать? Мне надоело ничего не знать. Думаете, я идиотка? Наивная дура, и не понимаю, что такие суммы, которые крутятся в Братстве, не заработаны на сети ресторанов "Магнолия" и даже не на продаже нефтепродуктов? Я хочу знать. Все знать. Хватит держать меня за тупоголовую слепую овцу, которую водят пастухи. Я имею право. Я такой же член Братства, как и вы. Или у нас процветает шовинизм? Не хотите мне помочь разобраться — я разберусь сама.

Это были первые шаги княгини Марианны Мокану-Вороновой в политику. Тогда еще никто не предполагал, что я справлюсь.

***

Сейчас мне уже странно, что я жила под колпаком, в каком-то счастливом неведении, иллюзиях и придуманном собственном мире. Вначале я изучила весь легальный бизнес, у меня ушли на это месяцы. А когда взялась за нелегальный — волосы встали дыбом от масштабности того беспредела, который контролировало Братство. Но чем больше я вникала, тем больше понимала всю гнилую сердцевину преступной структуры, которая вилась цепочкой до самой верхушки с самых низов. Начиная с бомжей на улице и заканчивая известными и многоуважаемыми политиками, как смертными, так и бессмертными. Наркотики, живой товар, донорская кровь, органы для пересадки, оружие, военная техника. Братство и есть тот самый огромный синдикат, который правит всеми. Если вы думаете, что судьбы стран мира решают президенты и всякие там организации — вы сильно ошибаетесь. Это пешки. Марионетки. Всеми ими управляет кто-то сидящий за их спинами. А этот кто-то и есть синдикат, о существовании которого я даже не подозревала. Вот почему Асмодей так стремился в мир смертных, так хотел свергнуть власть отца и поставить на его место Эйбеля. Вампиры занимают далеко не последнюю лестницу в этой иерархии, и они управляют всей "кормушкой". Это безграничная власть. И мой отец вместе с Николасом стояли у верхушки этой власти. Вот она — обратная сторона медали. Я научилась абстрагироваться от того количества крови и человеческих жизней, которыми платило Братство в своих подпольных грязных делах. Во мне просыпался холодный расчет и… да… жестокость, которой никогда раньше не было. Я менялась с каждым днем все больше, а по мере того, как узнавала каждую мелочь, каждый штрих в этом огромном механизме, я черствела. Первое время не могла отдавать приказы на уничтожение, кару, расправы, а потом и это перестало волновать. Я видела все плюсы и минусы некоторых операций и иногда принимала трудные решения. Самое страшное из них — это поставка доноров клану Носферату и в Асфентус. Нет ничего более жестокого, чем просто поставлять людей, как еду. Решать, кому жить, а кому умирать. Пусть даже жертвы — это отбросы общества. Но я научилась понимать, что если те же Носферату не получат свою пищу, они выйдут на улицы и тогда жертв будет намного больше. И это будут не смертники, и не умирающие наркоманы, а дети, женщины, старики. Начнется хаос. Тоже самое с Асфентусом — Рино раз в месяц присылал мне отчет и запрос, а я отправляла к нему груз. Страшный живой груз, который будет похоронен в сухой земле этого города.

Возможно, я не окунулась бы во все это, если бы не та пустота, которая пожирала меня… После того, как я поняла, что Ник никогда не вернется. Я утешалась детьми и правлением кланом. Какое-то время. Пока не докопалась до документов, которые Ник и отец не стремились кому бы то ни было показывать. Списки жертв братства от руки демона. Персональный счет Асмодею. И он шел на сотни. В этом списке числилась моя мать, Криштоф, Самуил… Все они, неотмщенные превратились в ничто, в то время, как эта тварь спокойно бесчинствует в Мендемае и, нарушая запрет суда, появляется в мире смертных, проворачивая свой бизнес. Ищейки следили за его передвижениями и доносили мне лично. Потому что я знала — это не конец игры. Пока он жив — нашей семье не будет покоя. Ни моим детям, ни моему отцу, ни моим подданным. А еще эта тварь виновата в том, что распалась моя семья. Пусть косвенно, пусть не напрямую, но это он поднял мятежи, разжег войну внутри Братства, спонсировал весь тот беспредел, который унес жизни сотен моих собратьев. Асмодей отнял у меня то, что стоило дороже всех сокровищ вселенной — он отнял у меня возможность дышать и быть женщиной. Это он убил Марианну Мокану руками моего мужа.

Моя ненависть к нему росла пропорционально пониманию, что я никогда не смогу убить эту мразь. Ни я, никто бы то ни было из вампиров. Мы бессильны перед ним примерно так же, как смертные бессильны перед нами. Соотношение сил одинаково. Плюс покровительство Нейтралов. Демоны — высшая раса. Никто не смеет ликвидировать ее без разрешения Суда Нейтралов. Значит, Асмодей будет жить и строить жуткие планы по уничтожению моей семьи, и кто знает, возможно, в этот раз у него все получится. Крепнем мы — крепнет и враг.

Я думала так около года, пока не узнала о существовании сундука. "Ящик Пандоры" — так называл его отец и Серафим. Я случайно подслушала их разговор после поездки отца в Испанию. Именно тогда я поняла, что больше не могу думать ни о чем, кроме этого. День изо дня я вспоминала эту короткую беседу и прокручивала в голове каждое слово, пока не приняла решение. А приняла я его после информации о том, что Асмодею удалось освободить Эйбеля из-под стражи и добиться его помилования. Довольно странно, учитывая те обвинения, которые предъявили барону.

От его фамилии меня бросало в дрожь. Изабелла Эйбель-Мокану. Женщина, которая удостоилась чести носить одну и ту же фамилию с моими детьми. Сейчас, спустя пять лет я знала о ней все. Начиная с ее появления на свет и заканчивая исчезновением. Она пропала перед отъездом Ника. Иногда меня посещали мысли, что они уехали вместе… и я ненавидела ее еще больше. Я презирала всеми фибрами моей души.

Теперь я надеялась только на одно — ищейка поможет мне осуществить план. Серафим знал то, чего не знал ни один бессмертный — тайну, как убить демона, и я хотела, чтобы он рассказал мне о ней. Надо отдать ему должное, весь этот год он всегда был рядом. Как и Дэн. Они помогали вести мой бизнес, Дэн лично занимался охраной дома и моих детей. Он сопровождал меня везде, я знаю, за моей спиной поговаривали о том, что мы любовники, а мне было наплевать. Я не собиралась ни опровергать, ни подтверждать эту информацию. Пусть думают, что хотят. Я свободная женщина. Кроме того, это обеспечивало мне некую защищенность от домогательств других мужчин. Желающих стать мужем Марианны Мокану становилось все больше, пропорционально росту моего состояния и связей.

Я знала, что Дэн ко мне чувствует, а он и не скрывал. Весь этот год он был рядом. Его любили мои дети, которые скучали по мужскому обществу. По обществу отца. После того, как Ник уехал, они тоже собирали себя по кусочкам и учились жить без него. Я с трудом сдерживала слезы, когда Ками плакала, что скучает по папе, спрашивала, где он и когда вернется. Его маленькая принцесса не могла смириться с тем, что Ник больше не рядом, а я не могла объяснить, почему и где он. Я только говорила, что нужно подождать, отец вынужден был уехать, и он про них не забыл, просто там, где он сейчас, нет связи… Я лгала своим же детям, потому что сама не знала ответов на их вопросы. Точнее, я знала… рано или поздно мне придется сказать, что я ушла от их отца и поэтому он уехал. Когда-нибудь я наберусь смелости и расскажу им все. Хотя, Сэми и так все знает. Иногда я ловила на себе его взгляды и понимала, что он не только знает о том, что произошло между мной и Ником, а также то, что я до сих пор плачу по ночам у себя в комнате.

С Дэном дети подружились не сразу. Спустя два года постоянного присутствия в нашем доме. Его признала даже Ками. Какое-то время они его ненавидели, особенно мой старший сын, когда читал сплетни в газетах. Ненавидел до тех пор, пока я не позвала Сэми и не сказала ему, что в моей жизни есть место только для троих любимых мужчин. Это Сэми, Ярик и мой отец. В тот день Самуил впервые пожал руку Дэну. Иногда мы выезжали все вместе на радость папарацци, которые снимали во всех ракурсах Марианну Мокану с детьми и личным охранником, с которым у нее любовная связь. А Дэн, он ничего не просил, а я ничего не давала, кроме доверия, уважения и дружбы. Я еще не была способна на новые отношения и вряд ли когда-нибудь буду.

Четыре года назад, после того, как узнала о сундуке, я позвала Серафима на встречу, назначив ее не дома, а за городом. Ищейка приехал сразу же. По первому зову. Я смотрела, как он поправляет воротник пиджака, стряхивая невидимые пылинки, и усмехнулась — педант. За этот год мое отношение к нему сильно изменилось, я поняла, как много он делает для клана и Братства. И не только по долгу службы — он по-настоящему предан нашей семье. Поэтому то, что я собиралась сказать или даже сделать на этой встрече, вызывало во мне противоречивые чувства, но я приняла решение. Я обдумала его, взвесила все "за" и "против", и пришла к выводу, что нам не избежать войны в ближайшем будущем, если мы не избавимся от Асмодея.

Когда Серафим услышал от меня о сундуке, его лицо вытянулось, а глаза забегали из стороны в сторону. Он занервничал, а когда я сказала, что собираюсь воспользоваться его содержимым. Ищейка расхохотался. Так громко и унизительно, что я не знаю, каким образом, но уже через секунду вдавила его в ствол дерева, удерживая за горло. Он корчился от страшной головной боли, когда я невольно жгла ему мозг. Его плоть дымилась под моими пальцами. Когда разжала ладони, ищейка потирал горло и сплевывал черную кровь на землю, пока я смотрела на него расширенными от ужаса глазами. Я даже не знала, что способна на такую ярость.

— Это было неплохо, — наконец-то пробормотал он, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— Ты поможешь мне?

Он снова усмехнулся:

— Я похож на смертника?

Теперь уже усмехнулась я.

— Похож, очень похож. Особенно учитывая все те грязные делишки, которые проворачиваешь за моей спиной, думая, что я ничего не знаю.

Улыбка пропала с его лица, он явно не ожидал, а я продолжила:

— Живая кровь, красный порошок — это та малая часть, которая уже может стоить тебе головы. Я молчу о ваших прошлых делах с Ником и моим отцом, да и о самом сундуке, который явно достался вам не за деньги или какие-то блага, а полит кровью бессмертных. Сколько их было, Серафим? Десятки? Сотни?

Ищейка поправил воротник и посмотрел на меня исподлобья.

— Ваш отец тоже в этом замешан.

— Верно. Но ведь ты знаешь, что королю намного легче избежать кары, чем тебе.

Я обошла Зорича со всех сторон и остановилась напротив, посмотрела в его серые глаза, которые моментами вспыхивали красным фосфором:

— Мы должны положить этому конец, Серафим. Эйбеля вернули не просто так. Пройдет несколько лет, и мы переживем такую же войну, если не хуже. Только на этот раз противник подготовится намного лучше.

— На этот раз, Марианна, нет вашего мужа, который проберется в его тыл и спасет наши задницы.

Я вздрогнула. Пощечина. Весомая такая оплеуха. Браво, Зорич. Напомнил мне, почему я сейчас разведена и почему Ник ушел… точнее, я его прогнала из своей жизни. Преданный пес вспомнил о любимом хозяине. Укусил. Больно.

— Наши задницы не нужно будет спасать, если ты мне поможешь.

— А если нет?

— Если нет, то завтра же Совет Братства получит от меня все бумаги о твоих преступлениях и нарушениях закона.

Его глаза загорелись так ярко, что я резко выдохнула. Злится. Это хорошо. Больше всего меня всегда бесила его невозмутимость.

— Серафим. Пойми. Это нужно Братству. Нужно всем нам.

— А вы подумали о семье, о детях?

— Подумала. Прежде всего, я подумала о них.

— На кого вы их оставите?

— А ты уже пророчишь мне проигрыш?

— Да. Изначально гиблая затея. Думаете, вы умнее нас всех? Думаете, мы не перебрали все способы уничтожения демона? Поверьте — это провал. Выбросьте из головы даже малейшую мысль о подобном безумии, если хотите жить.

— Возможно, для вас, мужчин, она и гиблая, но не для женщины. Как ни странно, но здесь у меня намного больше шансов, чем у вас было год назад.

Он удивленно приподнял одну бровь.

— Разве Асмодей будет ожидать подвох от хрупкой, одинокой женщины?

— Вы уже далеко не хрупкая и все об этом знают, — в этих словах прозвучала и доля восхищения.

— Так ты поможешь мне или нет? С тобой или без тебя, но я это сделаю.

Он размышлял несколько минут, а потом спросил:

— Что от меня требуется?

От него требовалось всего три вещи: во-первых, держать язык за зубами, и это он умел делать превосходно, во-вторых, научить меня драться на мечах, а в-третьих, раскрыть мне всю информацию об Асмодее, даже ту, которую он предоставлял в отчетах Николасу.

***

Мы готовились четыре года. Четыре долгих года тренировок на износ, изучения материалов, охраны помещения, карты дома, привычек демона и его расписания. Его вкусы и предпочтения даже в сексе. За это время я знала Асмодея как родного, и научилась драться как дьявол. Серафим рассказал мне об особенности препарата, спрятанного в сундуке, о времени его действия и побочных эффектах. Мы просчитали все варианты развития событий, и я приближалась к тому дню, когда верховный демон откроет лично мне ворота своего особняка, чтобы встретить свою смерть. Ведь в течении последнего года я сделала все, чтобы помешать его личному бизнесу и перекрыть все точки поставок живого товара в Мендемай. Скоро он сам выйдет со мной на связь. Ведь легально ставить мне палки в колеса он не может. На нем запрет Суда Нейтралов.

***

Сегодня я наконец-то продала дом, переписала имущество на детей, назначила Влада опекуном Ярика. Сэми и Ками уже стали совершеннолетними и учились в Лондоне. Домой они приезжали несколько раз в год. Если что-то пойдет не так, отец позаботится о них. Впрочем, мы просчитали все до мелочей. Подготовились так основательно, что у нас не оставалось сомнений в том, что задуманное пройдет без сюрпризов. Впрочем, Серафим предупредил, что мы не можем учесть всего, и в доме Асмодея может быть много ловушек, тем более после вторжения моего отца. Только я все решила, меня уже нельзя было остановить или переубедить. Последнее, что мне оставалось сделать — это вывезти оставшиеся вещи из проданного дома. Попрощаться с прошлым окончательно и поговорить с Дэном. На случай моего провала я обеспечила ему безбедное будущее.

Я встала из-за стола, поставила недопитый мартини и выдохнула. Проведу неделю с детьми в новом особняке — и можно приступать. Позвонила секретарю и попросила забронировать чартерный в Лондон.

Глава 21

Кто-то из великих сказал, что в этом мире рано или поздно всему приходит конец. Но при взгляде на шеренгу стоявших передо мной невозмутимых воинов, с абсолютным и холодным безразличием в глазах, в этом утверждении засомневался бы любой. Потому что эти парни не просто были бессмертны, они были самыми непобедимыми из всех тварей, созданных для службы темным силам. Своеобразные судьи, выступающие гарантом равновесия сил между различными расами бессмертных, удерживающие баланс миров. И единственное чувство, которое допускалось им иметь, это ненависть… друг к другу. А в частности, например, ко мне.

За то, что за последние пять лет я добился того, к чему многие из них шли десятилетиями, и не дошли. Опять же, из-за меня. И за это я каждый день видел в их взглядах жгучую ненависть и обещание смерти, мучительной и долгой. Правда, сейчас никто из них не осмелился бы даже озвучить свои мысли, потому что они боялись. Скрывали это от всех, не признаваясь даже самим себе, но безумно боялись меня. До такой степени, что иногда этот страх я ощущал кожей, давая им задания, или как сейчас, на проведении церемонии посвящения в Нейтралы.

Надо сказать, подобное проводилось достаточно редко. И запланировано. Всегда. Раз в пятьдесят лет такой "чести" удостаивались один или двое бессмертных, чаще вампиров. Кандидатуры отбирались из тех, кого с Братством уже ничего не связывало, не имевшие чувств и привязанностей, самые жестокие и беспринципные. И я пять лет назад, как никто другой, подходил под это описание. Только решение о моей инициации оказалось внеплановым, и глава Нейтралов даже не созывал Великое Собрание для выдвижения моей кандидатуры. Он сам утвердил ее в тот день, когда я дал согласие…

Именно с его легкой руки меня и стали называть Моrt. По происхождению румын, Думитру Сrud, часто использовал в общении со мной родную речь. И с первого же дня запретил произносить вслух свое имя и фамилию.

— Я дам тебе новое имя, бессмертный, — прошептал он мне тогда при посвящении, — а пока буду называть тебя Мертвый. Но только я. Для всех остальных и для самого себя ты будешь безымянным. До тех пор, пока не заслужишь право отличаться от других. Имя — это роскошь. А роскошь, как ты знаешь, не бывает доступна всем.

Сукин сын восхищался моей абсолютной хладнокровностью, как по отношению к преступникам, так и к другим Нейтралам. А я лишь склонил голову в день собственного ритуала, молча соглашаясь с этим определением. Мертвый. Это слово подходило мне как нельзя лучше. Тогда и сейчас. В тот день я принял из его рук чашу, наполненную темной жидкостью, в которую он добавил несколько капель собственной крови и велел мне отпить из нее. В ней, помимо крови высшего Нейтрала, содержалась кровь ликана, вампира, эльфа, падшего ангела и демона. Жгучая смесь, от которой подкосились колени, и я упал ниц перед довольным Думитру. Затем он порезал мне руку, и я безучастно наблюдал, как капает в чашу черная жидкость из моей вены, и каждая капля отбрасывает меня все дальше и дальше от прежней жизни.

Затем мне пришлось попробовать яд демона. Именно попробовать — сделать глоток невероятно вонючего вещества, из-за которого помутилось сознание, и я провалился в темную бездну небытия. Сколько я находился в таком состоянии, не знал. Может, час, может, сутки, а, может, неделю, или месяц. Я не спрашивал, и никто меня в это не посвящал. Единственное, что я знал, так это то, что теперь во мне бурлила невероятная сила, которой не обладал более никто. Нейтралы, пережившие ритуал посвящения, обладали боевыми достоинствами всех возможных рас, кроме ангелов света. Мои когти и слюна были ядовиты, как у ликанов, но не только в полнолуние, а всегда, когда это нужно было мне. Нейтралы обладали сверхскоростью вампиров, и телепортацией демонов. Я мог буквально взрывать сознание любого живого существа, как демон, и имел доступ к любой священной дряни, как падший ангел.

Ирония судьбы, теперь я был намного сильнее Асмодея, но уже не мог бросить ему вызов. Потому что основным пунктом Кодекса Нейтралов было соблюдение всех его правил. А Асмодей был тем, кого нельзя трогать. Пока. И пока я терпеливо ждал, когда этот подонок оступится настолько сильно, что его можно будет взять за яйца. И схвачу его за них именно я, так как сегодня меня повысили до уровня вершителя. Выше были только члены Великого Собрания и сам Думитру Курд. Теперь я решал, что делать с тем или иным преступником, и каким видам пыток стоит его подвергнуть. Ну, и обязан был присутствовать на них лично.

Иерархическая лестница нейтралов состояла из четырех ступеней. На первой, самой нижней, находились новобранцы, не получившие позволение пройти ритуал посвящения в нейтралы. Фактически, они и не являлись воинами нейтралитета. Не имевшие собственного имени, особых способностей, представляющие из себя серую массу, они выполняли самую грязную работу в горах на границе с иными мирами. Занимаясь обслуживанием самих воинов.

На второй ступени расположились стражи нейтралитета. Они отличались от низших хотя бы тем, что прошли через ритуал. И не умерли. Яд демона убивал процентов двадцать из тех, кто выпил его. В обязанности стражей входила поимка нарушивших законы и проведение пыток.

Пытки… Единственное, что скрашивало мое пребывание в этих холодных серых скалах, возвышавшихся на границе всех миров. По крайней мере, поначалу. Это потом они станут для меня настолько обыденными, что я перестану выпускать Зверя для того, чтобы и он получил свою долю наслаждения от душераздирающих криков пленников тюрем, точнее, отпадет необходимость в этом.

А первое время я получал дикое удовольствие, наблюдая, как корчатся в предсмертных судорогах вампиры или ликаны, посмевшие плевать на законы. Я — Николас Мокану, тот, кто делал то же самое более пяти сотен лет, теперь выступал карателем подобных мне тварей, которым не повезло попасться в лапы нейтралов.

Четвертую ступень занимало Великое собрание воинов нейтралитета. Они приговаривали преступников к смерти или выносили оправдательный вердикт, принимали решение об утверждении кандидатур в нейтралы. Разрабатывали законодательство, которого должны были придерживаться все расы.

Ну и главой этого Собрания, как собственно, и всех нейтралов был Думитру Курд. Думитру Жестокий. Почему он был назван жестоким, я не знал. В горах не принято было обсуждать друг друга или руководство, да, и я никогда этим не интересовался. Но ублюдок правил нейтралами более тысячи лет, и настолько хорошо справлялся со своей работой, что до сих не позволил миру захлебнуться в кровавых войнах между бессмертными.

Ритуал закончился, и мы собрались разойтись по комнатам, больше похожим на кельи в монастырях, когда ко мне подошел Думитру и приказал пройти к нему. Я молча пошел вслед за главой, смутно догадываясь, о чем пойдет речь. Он пригласил меня сесть за стол и предложил виски. Отказался, терпеливо ожидая, когда Курд начнет разговор. А чертов ублюдок до сих пор продолжал проверять меня. Все эти пять лет он старался подловить меня хотя бы на одном нарушении правил Кодекса, к которым относилось даже чрезмерная нетерпеливость. Но я безмолвно следил, как он наливает жидкость в бокал, рассматривая ее на свету, и медленно выпивает, зажмуриваясь от удовольствия.

Еще четыре года назад это заставило бы почувствовать сухость в горле и безумное желание снова ощутить вкус виски на губах, отвлечься хотя бы ненадолго от тех мыслей, что не оставляли ни днем, ни ночью. Но те времена прошли безвозвратно, а еще раньше я потерял нечто намного большее, чем возможность пить виски, так что сейчас я лишь невозмутимо ожидал, когда начнется главное действо.

Думитру наконец повернулся ко мне:

— Рад новой должности, Морт?

Светло-карий взгляд цепких глаз внимательно следил за моим лицом, не промелькнет ли хотя бы тень эмоции.

— Я не знаю, что такое радость.

Глава удовлетворенно хмыкнул.

— Морт, я доволен тобой. — Прищурился, не отрывая взгляда. — Именно поэтому я сделал тебя вершителем. Теперь в твои обязанности входит не только поимка преступников и проведение пыток. С сегодняшнего дня ты вправе сам решить, какое наказание применить к тому или иному нарушителю. Под твоим командованием будут пятнадцать нейтралов, беспрекословно исполняющие любые твои приказы. Тебе предоставят новый дом…

Он замолчал, с выжиданием глядя на меня.

— Мне не нужен дом, — я пожал плечами, — достаточно той комнаты, что я сейчас занимаю.

— Я бы предоставил тебе служанку… — сказал и снова замер, в ожидании ответа.

— В келье помощь служанки мне не понадобится, Думитру.

Это было предложение века, по меркам нейтралов. Дело в том, воины обязаны были соблюдать целибат. Никаких женщин, никаких мужчин, никаких плотских удовольствий. Кодекс запрещал любую сексуальную связь. Нарушение этого правила каралось изгнанием из рядов воинов. Не так уж страшно звучит, правда? Вот только никто и никогда не позволит такой всесильной твари спуститься с гор. Разве что навсегда. И все понимали — реальным наказанием за подобной проступок являлась смерть. Вдали от любопытных глаз. Втайне от вышестоящих, тех, чьих имен не знал никто, кроме, может быть самого Думитру и нескольких членов Собрания.

Конечно, глупо предполагать, что вполне здоровые бессмертные на протяжении нескольких сотен лет сохраняли целомудрие. Лишь единицы из них, слепо преданные своему делу и не отступающие от предписаний Кодекса ни на шаг. Все остальные развлекались тайно. С пленницами. Или пленниками, если долгое время не задерживали женщин. Еще до выяснения всех обстоятельств дела пускали несчастных по кругу, насилуя круглыми сутками, доводя до отчаяния и выбивая нужные признания. Действенный метод, надо сказать.

Именно с тех пор многие стражи и стали относиться ко мне настороженно. Потому что я не принимал участия в их оргиях. Никогда. Я оставлял их и уходил в свою комнату, закрывая глаза и представляя на месте жертвы, чьи крики доносились снизу, Марианну. А себя в роли ее карателя. Такого же бессердечного и жесткого, как они. И тогда отвращение и ненависть к самому себе накатывали с такой силой, что, казалось, способны были разорвать меня на мельчайшие части. Мне приходилось сдерживать себя от порыва броситься вниз и расправиться с жестокими соратниками. Я заказал особые кандалы и в такие моменты приковывал сам себя к железным столбикам у изголовья собственной кровати, ожидая, пока пройдет очередной подобный приступ. А после завершения издевательств один из парней поднимался и освобождал меня. И так изо дня в день. Почти полгода. А потом меня перестали волновать и вопли женщин, и глумливые выкрики стражей. Я научился отстраняться от всего, что не касалось моей непосредственной работы.

Сейчас мне предлагали вполне официально иметь собственную наложницу, так как, по большому счету в этих самых домах убирались серые. И служанка нужна была для совершенно иных целей.

Но меня эта идея не прельщала. Я давно уже перестал чувствовать какое бы то ни было влечение к женщине. Ко всем, кроме одной, к сожалению.

Голос Курда услышал сквозь туман собственных мыслей:

— Ты сможешь пользоваться нашей библиотекой и интернетом, смотреть телевизор, Морт…

Телевидение и интернет находились в ограниченном доступе. И они считались непозволительной роскошью для всех, кроме определенного круга лиц, к коим относились и вершители.

Я встал, понимая, что разговор окончен.

— Мне это не нужно, Думитру. Меня вполне устраивает моя нынешняя жизнь. Я могу быть свободным?

— Как знаешь, Морт. — Глава встал и склонил голову, отпуская меня. Ответил ему тем же жестом и направился вниз. В тюрьму. Сегодня я должен подвергнуть очередного пленника. Вампира из клана Северных львов, устроившего из одного столичного театра притон для наркоманов и любителей поиграть с едой в смертельные игры. Он продавал у себя "красный порошок", при этом храм Мельпомены был центром огромной раскидистой сети по распространению дури по всей стране.

А каждую неделю вампиры устраивали представления для своих зрителей, становившихся впоследствии их ужином. Шутливым девизом каждой постановки служило высказывание "Работаем за еду", и глупые смертные подкупались на дармовые цены билетов, буквально продавая за копейки свои жизни.

Я зашел в темницу, и ко мне тут же подскочил один из стражей:

— Пленник готов, Морт, — коротко доложил он. — Отрицает любую причастность к этому делу. Не согласен с выдвинутыми обвинениями.

Оно и понятно, актера поймали только накануне, и пока к нему никакие меры не применялись, все были заняты подготовкой к ритуалу.

Я прошел к стулу возле огромного стола с кучей металлических предметов на них.

Вампир был прикован голым к стене. Его фигура напоминала крест — раскинутые в сторону руки и раздвинутые ноги.

Бросил на него быстрый взгляд и приказал, обращаясь к стражам:

— Расковать.

Те принялись освобождать ублюдка, а он, настороженно следил за мной, справедливо не веря, что ему так повезло с инквизитором.

— Распять.

Северного снова схватили, и пока я выбирал инструменты для последующего разговора, стражи оперативно распяли его, не обращая внимания на дикие крики и проклятья пленника, вбив огромные гвозди в руки и ноги.

Наконец, он заткнулся, и я повернулся к нему. Лицо бледное, глаза бегают из стороны в сторону, затравленно оглядывая окружающую обстановку. Заметил, как я взял огромные ножницы и нервно сглотнул. Я подошел к нему:

— Итак, у тебя есть право выбора: или ты рассказываешь нам все о своих махинациях с дурью и организацией "кровавых спектаклей", или я медленно лишаю тебя сначала пальцев на руках, потом на ногах, после-носа.

Закованный гордо вздернул подбородок вверх. Я провел металлом по кисти рук, и он заорал от страшной боли.

— Как ты понимаешь, это верба. И, соответственно, ты навсегда лишишься своих пальцев. — Дотронулся до его носа, наблюдая, как зашипела и сразу покрылась волдырями кожа на нем. — И носа, ушей. Я превращу тебя в обрубок и брошу подыхать где-нибудь на улицах Парижа. А ты сможешь выжить без обоняния, вампир? Без рук и ног, без ушей, без глаз?

Молчание в ответ. Что ж, это было его решение. Раз — и большой палец левой руки полетел вниз. Истошный крик, и он уже лишен второго пальца. А потом, третьего и четвертого. Придурок не говорил ничего по делу, а только истошно орал, глядя распахнутыми от ужаса и дикой боли глазами то на свои обрубки на полу, то на кисти, истекающие черной кровью.

Когда закончил обрабатывать ноги актера, дал ему успокоиться и выразительно посмотрел на нос.

— Прошу Вас, — слезно начал умолять ублюдок, и я поморщился. Значит, не подействовало. — Отпустите меня. Я..я ни в чем не виноват… Я…я ничего…

Кивнул одному из стражей, и тот схватил вампира за голову. Одно движение — и вот уже безносый пленник заливается кровавыми слезами, отчаянно моля прекратить пытки.

— Я прекращу. Только ты должен рассказать мне все о своих каналах поставок, назвать имена лиц, сотрудничающих с тобой, и контакты, по которым ты связывался с ними.

Он обессиленно покачал головой и еле слышно прохрипел:

— Но я и правда ничего не…

И уже через секунду орал, как резаный, когда я отсек его член.

Отошел к столу, выжидая, пока этот идиот будет в состоянии говорить, а не булькать, захлебываясь своей же кровью. Взял в руки набор стрел, больше напоминающих собой длинные иглы. Развернулся лицом к Воронцову;

— Это мой набор для игры в дартс. Слышал о такой?

Недоумок заткнулся, видимо смутно осознавая, о какой "игре" я веду речь.

— Какого глаза тебе меньше жаль? Левого или правого?

Он, как рыба, ловил воздух ртом, по инерции закрыв глаза. Будто это могло их спасти.

Я потерпел минуту, давая ему еще одну возможность добровольно все рассказать. Но он промолчал, тем самым определив собственную судьбу.

Прицелился и попал точно в яблоко. Глазное. Еще один душераздирающий крик, и вот он начинает сдавать всех своих подельников. Одного за другим. Периодически замолкая на долгие-долгие минуты, так как говорить у него почти не остается сил.

По окончании допроса зашел в холодильную камеру и прихватил два пакета вампирской крови. Теперь я питался в основном ею. Хотя здесь у нас была и кровь ликанов, и кровь эльфов.

Поднялся к себе, почему-то обдумывая слова Думитру. Его предложение о переселении в отдельный дом. Нет, я не собирался даже рассматривать возможность согласия. Но ощущение, что неспроста он заговорил об интернете и телевидении, не покидала. Хотя откуда ему было знать? Откуда вообще кто-то мог догадаться о том, что я намеренно старался даже не заходить в то крыло комплекса, где стоял огромный домашний кинотеатр?

Сейчас не старался. А еще три года назад, как чертов наркоман, я ходил за дозой информации о внешнем мире. О той жизни, что больше никогда не будет моей. Особенно тяжело было в первые месяцы. Тоска по семье, по Марианне сводила с ума, лишая разума, заставляя кататься по полу в небольшой келье с закусанной рукой во рту, чтобы никто не услышал и не узнал, что у меня есть чувства. И что они заставляют бежать каждую свободную минуту к огромным мониторам, чтобы хотя бы издалека любоваться любимыми лицами детей, слышать спокойный голос Влада, рассуждающего о той или иной проблеме в стране и бизнесе…

И наблюдать, как моя женщина идет в обнимку с тем, кого я ненавидел больше жизни, позволяя прикасаться к себе, обхватить за талию, улыбаясь ему. И не опровергая слухи о связи с ним. На всех каналах, в любых поисковых системах Марианна Воронова всегда запечатлена рядом с Дэном Ветровым. Счастливая пара, улыбающаяся со всех экранов.

Черт побери, как же это было больно. Наблюдать за ними, находясь здесь. Осознавать, что та, которую ты любишь, теперь уже с другим. Она не вышла за него замуж, но это не имело значения. Она была рядом с ним. И не только она. Почему-то, когда я уходил, труднее всего было свыкнуться с мыслью, что в жизни Марианны рано или поздно появится другой мужчина. Что он будет делить с ней радости и беды, наслаждаться ее телом, и ему она подарит свою душу. Но вот что чувствует отец, когда видит совершенно постороннего мужчину рядом со своими детьми, я тогда не представлял. Эту бешеную потребность вцепиться в горло урода, посмевшего прикоснуться к моей дочери или взять на руки моего сына.

Это уничтожающее чувство, что тебя предали те, кому ты доверял безоговорочно. Только здесь, среди скал, я понял, что единственные, кому я доверял, были мои дети. Только в их любви я никогда не сомневался ни на грамм.

И после этого видеть, как они нашли замену мне, было самым настоящим адом. Адом, в котором я горел каждый день, увлекая за собой пленников и стражей на тренировках. Тогда-то и вырывался Зверь, чтобы отыграться на них за все те страдания, что исполосовали его черную душу на тоненькие кусочки. Душа умерла. Я действительно Мертвый. Какое меткое определение.

Снова кандалы и метания по полу в попытках успокоиться, доказывая самому себе, что так будет лучше. Что им нужен мужчина рядом. Чтобы оберегал и защищал.

"Ты сам ушел, Морт. Ты не должен никого в этом винить" Да, я не имел права никого обвинять. Понимал, что во всем виноват сам. Но боль от этого не становилась слабее, и холод все не покидал тело, которое даже сейчас, по истечении пяти лет, не могло никак отогреться. И каждый день я тщетно мечтал о том, чтобы сдохнуть и избавиться от этой непрекращающейся агонии, ломающей изнутри, выкручивающей кишки и тугими пальцами продолжавшей сжимать горло.

Единственное, что я знал наверняка, — когда-нибудь именно так и будет. Когда-нибудь я избавлюсь от боли навсегда… когда сам превращусь в тлен.

Глава 22

Последний раз я ехала сюда пять лет назад… ночью, в снегопад. Но я бы нашла эту дорогу с закрытыми глазами. Чем ближе подъезжала к особняку, тем быстрее билось сердце. Оказывается, это не просто — приехать к своему прошлому, к тому самому, от которого бежала, сломя голову. Я бы не возвращалась в это место, если бы не вещи, которые привезли с дома на нейтралке. Его я тоже продала. Серафим сказал, что там есть важные документы, расчетные листы, договора. Что нужно перебрать бумаги, а он сейчас не может этим заняться. Конечно, не может, он занимается совсем другими делами… намного важнее для меня, чем какие-то бумажки… Серафим заботится обо всех путях к отступлению после того чудовищного преступления, которое мы собрались совершить. Скрытие всех следов и улик, а если сказать словами самого Серафима, "прикрытием вашей задницы". Да, за эти четыре годы мы сблизились. Даже подружились. Как бы странно это не звучало. Если учитывать, что этот тип каждый день "убивал" меня раз… надцать всеми различными способами, а я ругалась на него похлеще сапожника и ненавидела каждый раз, когда он говорил "вы убиты, госпожа Марианна… вы красивый, обворожительный труп, лежащий на коврике в спальне Асмодея… кстати, вы помните, что он не гнушается мертвецами?"

В этот момент мне хотелось выцарапать эти серые глаза. Но Серафим давал мне знания. Очень ценные, глубокие, интересные. Он провел много лет в Азии. Его слабость — это холодное оружие. Он ловко владел любым видом ножей, мечей, кинжалов. Эти знания ищейка отдавал мне, и, я бы сказала, отдавал очень профессионально. Мне казалось, что на этом свете нет ничего, чего не знал бы этот тип. Анатомию демонов, их способности, скорость удара когтей, время действия смертельного яда, на сколько миллиметров проникают в кожу клыки. Блокировка проникновения в мозг. Теперь я понимала, почему королевские ищейки, находящиеся у него в подчинении, самые лучшие солдаты Братства — он выбирал их сам. Что ж, мой бывший муж не держал бы возле себя бесполезного помощника, а Серафим пробыл с Николасом бок о бок несколько столетий.

Прошло пять лет, а я все еще не могу думать о НЕМ спокойно. Сколько времени нужно, чтобы забыть? Говорят, что время лечит, стирает память, притупляет боль.

Нет, время не лечит, оно просто бежит вперед, а ты остаешься в прошлом. Какая-то часть сердца и души остается там навечно. Но есть мгновения, когда все оживает, возвращается с такой остротой, словно это произошло вчера. И эти воспоминания лучше не трогать. Сейчас я не просто их трогала, я в них вернулась и окунулась все в ту же обжигающую серную кислоту боли. Каждый километр, приближающий меня домой, заставлял сердце биться в висках, задыхаться. Готова ли я к встрече с прошлым? Нет. Не готова. Никогда не готова. Наверное, через столетие я не смогу спокойно произносить его имя, чувствовать запах его одеколона или слышать голос на видео. Я успокаивала себя, что это в последний раз. Точнее, что это последняя ниточка, которая все еще нас связывала — вот этот дом, который мы выбирали вместе, в котором родился Ярик и прошли самые счастливые годы нашей совместной жизни.

Я свернула на узкую дорожку и сбросила скорость. Впереди виднелись ворота особняка и темные окна. Только на первом этаже, в крыле прислуги, горел свет. Сегодня я всем им дам расчет. Кто-то переедет со мной в новый дом, а кто-то получит увольнительные и будет искать другую работу. Рекомендательные письма все получили.

Я припарковала машину и вышла. Вдохнула горячий летний воздух полной грудью и вошла в дом.

Как странно, но дома хранят свой особенный запах, свою ауру. Иногда можно закрыть глаза, но безошибочно определить, что ты дома лишь по запаху. Я поставила сумочку на стол и медленно поднялась на второй этаж, в кабинет Ника, толкнула дверь, включила свет. На столе стояла большая картонная коробка с надписью "документы".

С того дома… с того проклятого места, где он меня запер.

Я тяжело вздохнула и сделала несколько шагов по кабинету. Как будто и не прошло пять лет. Все так, как и было при нем. Беспорядок на столе, приоткрытая дверца бара, в котором красуется графин с виски и два бокала. Рядом коробка с кубинскими сигарами. Я подошла к шкафчику. Протянула руку, открыла коробку и поднесла сигару к лицу. Закрыла глаза вдыхая запах табака:

"Я говорил тебе, что ты мой наркотик? Мой личный антидепрессант"

Я даже вздрогнула и дотронулась до щеки так же, как и он тогда, когда произносил эти же слова в этом самом кабинете. Все тело скрутило от дикой ломки. Внезапно. Быстро и безжалостно. Словно не прошло пять лет. Ничего не изменилось. Совершенно ничего. Я все так же им одержима. Мне все так же больно. Мне дико и плохо без него.

Я научилась жить одна, но я не разучилась его любить. Иногда мне до боли хочется его увидеть. Просто издалека… или услышать его голос. Ненавижу себя за это. Ненавижу каждую мысль о нем и не могу с этим справиться. Мое сердце разодрано оно не зажило за все эти годы, оно все так же кровоточит, оно болит, саднит, ноет, рвется на части снова и снова. За все эти пять лет Ник ни разу не дал знать о себе. Он забыл меня, вычеркнул из своей жизни. Я даже "видела" его мысленно в каком-то ночном клубе с неизменной сигарой в зубах, блеском в порочных синих глазах, высматривающего очередную жертву… а, возможно, он счастлив с другой женщиной… Вспоминает ли он обо мне? О нас?

Ответ очевиден, как то, что я живу — нет. Когда Нику кто-то или что-то нужно, он достанет это из-под земли. А, значит, я ему не нужна, если так легко смог забыть и жить где-то вдалеке, не вспоминая ни обо мне, ни о детях, а я, глупая и жалкая, воспоминаниями рву душу в клочья.

Положила сигару обратно и, судорожно вздохнув, села за стол, раскрыла коробку. Все аккуратно сложено в папки. Я доставала их и перекладывала на стол, листая документы.

На глаза попалась папка "Личное". Открыла. Совершенно пустая. Только запечатанный конверт. Взяла его в руки увидела написанное от его руки "Марианне".

Осторожно вскрыла конверт, и он выпал у меня из рук, подняла с пола и достала письмо. От первых же слов перед глазами все поплыло. Зажмурилась, пытаясь взять себя в руки…

"Здравствуй, Марианна. Знаю, сейчас ты не просто удивлена, ты буквально ошарашена, получив это письмо. Но, поверь, твои удивление и растерянность ничто по сравнению с тем, что сейчас чувствую я. Сам не знаю, зачем пишу сейчас его. Может быть, оно так и останется в ящике моего стола; может, я сожгу его сразу после написания или на следующий день… А, может, мне все-таки хватит смелости, или, скорее, наглости отправить его тебе. И тогда ты сможешь прочитать, если, конечно, захочешь после всего, что произошло, в чем я теперь начал сомневаться.

Я скучаю, малыш. Прошло всего два дня с тех пор, как я приехал домой после встречи с тобой, а я уже безумно соскучился. Домой… Хотя теперь, черта с два, я могу называть это огромное холодное здание своим домом. Скорее, временное пристанище. Такое чуждое без тебя, унылое, глядящее в темноту пустыми глазницами окон. Оказывается, дом — это не архитектурное здание, а живой организм. Он дышит тогда, когда наполнен уютом и любовью. Ты знала это, Марианна? Конечно, знала. Такая маленькая и такая мудрая. Я же понял это только теперь, спустя сотни лет своего существования. Теперь, когда остался один на один с этим огромным умирающим домом. Он так же, как и я сейчас, прозябает в одиночестве. Два зверя в ожидании. Чего мы ждем, любимая? Хотелось бы думать, что дождемся того, что сможем снова дышать с облегчением, а не загнемся с ним на пару в агонии безысходности.

Все-таки я добился своего, маленькая моя. Теперь ты ненавидишь меня. "Ненавижу"… Оказывается, чертовски больно слышать такое от самого дорогого существа на свете. И самое страшное — я понимаю, что это не пустые слова, брошенные в надежде уколоть побольнее. Нет. Теперь это именно то чувство, которое я у тебя вызываю. И это то, что я заслуживаю. Каждое твое обвинение, каждый твой упрек. Заслужил. За те десять лет, что причинял тебе страдания и боль.

Как физическую, так и моральную. Но ты всегда прощала меня. Всегда. Выбирала меня и тот ад, что живет во мне, хотя запросто могла бы жить спокойной и счастливой жизнью с кем-то более достойным, чем я. Не говорю, что я отпустил бы тебя. Не знаю. Наверное, не смог бы. Не могу представить, что ты могла бы принадлежать другому. Улыбаться ему, отдаваться, родить детей. Проклятье… Пишу тебе и чувствую, как изнутри поднимается волна ненависти и ярости к этому эфемерному счастливчику. Мне легче полоснуть себя по горлу лезвием, чем отказаться от тебя.

Но ведь ты никогда и не ставила меня перед таким выбором. Никогда не оставляла меня, даже когда ради твоего же блага я тебя гнал.

"Мой зверь". Так ты меня всегда называла. Твой, Марианна. Целиком и полностью только твой. Весь. Со всеми своими недостатками и мраком. Несмотря на то, что я всегда отрицал это. "Николас Мокану никому не принадлежит". Ложь, малыш. Бравада в чистом виде. Я всегда принадлежал только тебе. С тех самых пор, как посмотрел в твои сиреневые глаза. Ты так легко смогла накинуть на страшного и кровожадного Зверя невидимый ошейник, что ему ничего не оставалось, кроме как отрицать свою зависимость от тебя. Это было слишком сильное и слишком страшное чувство для меня. Я никогда и ни от кого не был зависим. Ни от отца, ни от брата, ни от клана. Но ты, моя маленькая чистая девочка… Ты сделала то, что не смог никто. Каким-то образом ты нашла что-то светлое в той беспросветной тьме моей души и вытащила его наружу.

А я никогда не благодарил тебя. Ни за это, ни за то, что, несмотря ни на что, была моей поддержкой. Даже когда от меня отказывались мои кровные родственники. Только ты одна всегда верила мне… в меня.

Но теперь даже этой веры не хватает для того, чтобы погасить ненависть в твоих прекрасных глазах. Ты сама сказала мне, что любая чашка рано или поздно может переполниться. И, видимо, твою чашу терпения я все-таки заполнил до краев. И теперь осталось только ждать, когда вода начнет выливаться из нее. И тогда… Поймал себя на мысли, что не знаю, что тогда будет, любимая. Мне даже страшно представить, чего могут стоить мне последствия этой игры.

Да, Марианна, игры. Грязной и бесчестной, как и все, что касается Николаса Мокану. Неужели, малыш, ты могла поверить, что я действительно смогу расстаться с тобой? Поверить этим юридическим бумажкам. Этой фикции? Не было никакого развода, любимая. Подделка. Так же, как и никакой свадьбы. Муляж, инсценировка, умело организованная мной и Зоричем. Неужели какая-то кучка листочков с закорючками внутри может разрушить нашу любовь? Растопить мою страсть к тебе? Больно думать, что ты так легко поверила в это. Хуже этого только ловить в воздухе твое обручальное кольцо. Как символ того, что выбросила меня из своей жизни. Лучше бы ты в тот момент выстрелила мне прямо в сердце, было бы не так мучительно.

Я почти закончил это гребаное письмо, и только теперь понял, почему вообще сел за стол и взял ручку. Наверное, все-таки пришла пора раскрыть перед тобой карты и рассказать о причинах моих поступков. Не знаю, будет ли тебе интересно услышать ответы на все свои вопросы теперь, ведь в нашу последнюю встречу ты уже не задавала вопросов, а только просила, нет, требовала, свободы. Но я все равно приеду и попытаюсь это сделать, малыш. Ради тебя. Ради нас двоих. Нет, пятерых. Приеду не потому, что наплевать на твои желания, а потому, что я боюсь, Марианна. Буквально на днях я понял, что ничто на свете не стоит того, чтобы я потерял тебя. Ничто. Даже мои чувства к тебе. Всего лишь пару дней назад ты могла навсегда исчезнуть из моей жизни… из этого мира вообще… И осознание этого — самое страшное, что я пережил за свое бессмертие. Я не могу потерять тебя еще раз, любимая. Именно поэтому я и вернусь в поместье, и тогда уже ты сама решишь, стоит ли давать Зверю еще один, последний шанс. Три дня, Марианна, через три дня ты сама сможешь вынести вердикт нашему будущему"

Я закрыла рот обеими ладонями, меня трясло… мне кажется, я даже застонала вслух. Я вынесла вердикт раньше, не дождалась этого письма. Никогда. За всю нашу общую жизнь Ник не говорил мне и четверти того, что было написано здесь. Я перечитывала снова и снова, размазывая слезы по лицу, всхлипывая и закрывая глаза, чтобы снова открыть и перечитать каждую строчку. Вначале смысл был неясен, скорее, я просто жадно читала все, что написал именно он. Потом я перечитала внимательно. Смакуя каждое слово, чувствуя, как меня бросает то в жар, то в холод. Какого это — читать все сейчас, спустя пять лет. Читать тогда, когда уже поздно что-либо исправить. Если бы я получила его тогда, это бы изменило мое решение?

"Да, Марианна, игры. Грязной и бесчестной, как и все, что касается Николаса Мокану. Неужели, малыш, ты могла поверить, что я действительно смогу расстаться с тобой? Поверить этим юридическим бумажкам. Этой фикции? Не было никакого развода, любимая. Подделка. Так же, как и никакой свадьбы. Муляж, инсценировка, умело организованная мной и Зоричем. Неужели какая-то кучка листочков с закорючками внутри может разрушить нашу любовь? Растопить мою страсть к тебе? Больно думать, что ты так легко поверила в это. Хуже этого только ловить в воздухе твое обручальное кольцо. Как символ того, что выбросила меня из своей жизни".

Перечитала в десятый раз и, положив письмо на стол, набрала Серафима. Я должна была это услышать от него. Должна была.

— Серафим, пришли мне бумаги о разводе. Те самые, которые Ник подписал без меня.

В трубке воцарилась тишина.

— Серафим.

— Да. Я вас слышу.

— Ты можешь переслать мне свидетельство о разводе и о браке Ника с Изабеллой?

Он прокашлялся.

— Таких бумаг не существует, — спокойно сказал он.

— Что значит, не существует? — я сглотнула.

— Их и не было никогда. Николас не разводился с вами.

Я судорожно сжала трубку.

— Бред. Мне сказали и… я сама слышала…

— Что вы слышали? Сплетни слуг? Прессы? Нет ни одного документа, подтверждающего брак Николаса с Изабелой Эйбель. Только фальшивая бумажка, которую я сделал для того, чтобы он мог ей показать.

Мне казалось, что мое сердце бьется у меня в горле, а пальцы дрожат так, что я не могу удержать в них смартфон.

— Я хочу поговорить с Изабелой Эйбель. Где она, Серафим? Я уверен, что ты знаешь, где прячется эта стерва. Я хочу увидеть ее и лично поговорить с ней. Скажи мне адрес.

Услышала смех ищейки, а потом его слова:

— Вы не сможете с ней поговорить. Ваш муж отправил ее туда, откуда не возвращаются. Да, да. Именно туда. Вы все правильно поняли.

Я обессиленно уронила руку с трубкой и закрыла глаза. Потом медленно поднесла ее снова к уху.

— Где он, Серафим? Куда уехал?

— Далеко, Марианна. Очень далеко. Я и сам не знаю, куда.

— Лжешь, — заорала я в трубку. — Ты лжешь.

— Зачем мне лгать? Я действительно не знаю куда. Ваш муж не пожелал сообщить мне об этом.

Я застонала громко надрывно. Отключила звонок и набрала отца.

— Папа, куда уехал Ник?

Видимо, его ошарашил этот вопрос, как и то, что я даже не поздоровалась, в трубке стало тихо, а потом он сказал то, что я не ожидала услышать:

— Не знаю. Он не поставил меня в известность. Прислал несколько доверенностей, письмо с просьбой заботиться о вас и все.

— И ты не искал? — истерически заорала в трубку.

— Нет. Не искал. Он не хотел, чтобы я нашел. Да и ты не хотела. Зачем тогда?

— Папа, найди его.

— Что-то случилось?

Да, случилось, черт возьми, случилось. Я вдруг поняла, что больше ни секунды не могу продержаться без него. Меня добило это письмо. Оно сковырнуло все раны внутри. Вскрыло каждый нарыв, вывернуло меня наизнанку. Мне нужно было услышать его голос. Подтверждение этих слов.

— Просто найди его, хорошо? Найди. Пожалуйста.

— Зачем?

— Найди. Ради меня. Я прошу тебя.

У меня началась истерика, и он это почувствовал.

— Уезжай оттуда домой. Давай, девочка. Садись в машину и уезжай. Нечего тебе там делать. Он ушел, сделал свой выбор, так же, как и ты. За все эти пять лет я ничего не слышал о нем.

— И ты не волновался, и не искал? Неужели не искал? — простонала я в трубку. — Не лги мне, па. Не лги мне.

— Да, искал. Но я его не нашел… — голос отца прозвучал глухо.

— Не нашел и молчал?

— Тяжело найти того, кто не хочет быть найденным, Марианна. Я бы сказал, невозможно.

Я медленно закрыла крышку сотового и положила его на стол. Спрятала письмо в карман жакета.

"Тяжело найти того, кто не хочет быть найденным"

Мобильный зазвонил навязчивой мелодией. Посмотрела на дисплей — Серафим.

— Да.

— Марианна, возвращайтесь. У нас непредвиденные обстоятельства. Объект был засечен Нейтралами и может ужесточится контроль над его пребыванием в нашем мире. Нужно выходить с ним на связь. Немедленно.

— Есть точные сведения?

— Да. Установлена слежка.

— Почему ты так решил?

— Вчера объект встретился с судьей. На нейтральной территории. Думаю, это было предупреждение. Надо приступать, пока не поздно. Потом такого шанса не будет.

Через полчаса я уже покидала Лондон.

***

После разговора с Серафимом у меня не осталось сомнений, что он прав. Я поняла, что провести неделю в компании детей я не смогу, у меня не остается времени. Я позвонила Сэми и Ками, мы долго говорили по телефону, и я сказала, что уезжаю ненадолго по делам Братства, и что их встретит отец вместе с Анной. Ками обрадовалась. Она обожала маленького Криштофа — сына Влада и Анны. Забавного светловолосого мальчишку, с которым часто играл Ярик. С такими же способностями как у Крис. Дампир. Он не развивался так же быстро, как мои дети. С виду обычный человеческий ребенок, но Фэй уже изучила ДНК и сказала, что оно идентично ДНК Кристины. Лет до шестнадцати никто не заметит никаких сверхъестественных способностей.

Я приехала домой, взбежала по ступеням к себе в комнату. Я нервничала. Нет, не боялась, а именно нервничала. Прежде чем я выйду на связь с Асмодеем, мне предстоит пройти несколько этапов перевоплощения, включая само принятие препарата непосредственно перед встречей. Все рассчитано до мелочей. И ни одно звено нашего плана не должно дать сбой.

Я достала из шкафа пакет и рассмотрела его содержимое. Документы на имя некой Валерии. Коробочка с линзами, краска для волос, парикмахерские ножницы и бутылек с раствором вербы. Я сложила заранее купленный наряд в дорожную сумку, запаковала в нее новый ноутбук, сложила несколько кредиток на имя той же Валерии, сотовый телефон с симкой. Посмотрела в зеркало и медленно выдохнула. Я шла к этому четыре года и почему-то сейчас нервничала. Нет, не от страха, а именно от самой эйфории.

У меня должно получиться. Вернулась к сумке, щелкнула змейкой, перекинула через плечо и быстро спустилась по лестнице. Дэна я заметила сразу, он поднимался наверх и, когда увидел меня, замер на месте.

— Ты уезжаешь?

Я кивнула. Черт. А ведь я надеялась избежать этого разговора. Объясниться потом, когда вернусь. Если вернусь.

— Мы можем поговорить, прежде чем ты уедешь?

Я бросила взгляд на часы, а потом посмотрела на Дэна.

— Да, если не долго.

— Не долго, — угрюмо сказал он, и мы прошли на веранду, он прикрыл за собой стеклянные двери и посмотрел на меня. Какой взволнованный взгляд, я даже поначалу испугалась, что он каким-то образом все знает, но когда Дэн заговорил, мои сомнения развеялись.

— Я ждал, когда ты вернешься с Лондона, хотел поговорить… возможно позже, но ты снова уезжаешь, и я не хочу больше откладывать этот разговор.

Я внутренне напряглась, потому что уже знала, о чем пойдет речь.

— Говори.

Отошла к окну и посмотрела на красивый малиновый закат.

— Ты ведь знаешь о моих чувствах, Марианна.

Я тяжело вздохнула. Конечно, знаю. Как и любая женщина, которая замечает любовь не интересующего ее мужчины сразу же. Тогда как в любимом всегда сомневается.

— Знаю.

— Я ждал долгих пять лет… ждал и молчал. Сейчас я хочу знать — у меня есть шанс, что я могу стать большим, чем просто твой друг и охранник?

Я посмотрела ему в глаза и тут же отвела взгляд. Подошла к столику и налила с графина воды до краев.

— Смотри, Дэн, этот стакан полный, верно?

— Верно… — глухо ответил он.

— Ты можешь его наполнить заново, не вылив эту воду или не испив?

— Нет.

Я повернулась к Дэну и медленно поставила стакан на стол.

— Так же и мое сердце, Дэн. Оно полное… не тобой.

Парень усмехнулся:

— Я думал, что через столько лет в нем появилось место для меня. Все эти годы все вокруг считали, что мы с тобой любовники. Ты не опровергала это заблуждение, и я надеялся, что рано или поздно так и случится.

Господи, как же тяжело говорить "нет" тому, кого уважаешь и любишь как друга, зная, что после этого "нет" не останется и дружбы тоже.

— Я не давала тебе этой надежды, Дэн. Никогда.

— Но и не отнимала. Неужели ты все еще любишь его? После всего, что он тебе сделал? Любишь?

Я посмотрела на Дэна, на отчаяние в его глазах и судорожно втянула воздух.

— Разве можно приказать себе: люби этого, а того не люби? Можно сказать себе: не думай, не вспоминай? Ты можешь, Дэн?

Он шагнул ко мне и взял меня за руки:

— Я люблю тебя, мы могли бы попробовать. Ты свободная женщина. Что мешает попробовать, Марианна? Просто дай мне шанс…

— Не свободная… — тихо ответила я и осторожно высвободила руки.

— Ты разведена, разве это не говорит о том, что ты свободна?

— Не разведена. Я по-прежнему Марианна Мокану. Развод был фикцией.

Дэн усмехнулся, отвернулся от меня и посмотрел вдаль.

— Ты к нему едешь, да? Все было напрасно — наш побег, мое освобождение?

— Нет, не к нему, Дэн. И все было не напрасно. Ты помог мне, и я благодарна тебе за это. Благодарна. Но ведь благодарность — не любовь, а любви я никогда тебе не обещала.

— Значит, это конец? Мне не на что надеяться?

— Не на что, прости. Мне пора, Дэн. Мы поговорим, когда я вернусь.

Я вышла с веранды, оставив его одного, посмотрела на часы и пошла к машине. Позвонил Серафим.

— Я уже выехала.

— Вы задерживаетесь, а время пошло. Расскажите мне, что сейчас собираетесь сделать?

— Еду в отель… — я усмехнулась. — Проверяет.

— Дальше вы смените внешность. Только потом появляйтесь в отеле. Расплатитесь кредиткой Валерии. Вы позаботитесь о том, чтобы вас никто не услышал, когда вы будете использовать вербу по назначению?

— Позабочусь.

— Вы знаете, какая это боль? Вы уверены, что вытерпите? Потому что если нет, то откажитесь от этой затеи сразу. Вашими криками вы привлечете внимание. Вас запомнят.

— Я вытерплю, — вырулила на дорогу.

— Когда вас отпустит, дайте мне знать. Я перекрою поставку живого товара. И сразу выходите с ним на связь. Он будет ждать звонок от поставщика лично.

— Что с регенерацией. Сколько времени пройдет, пока отрастут волосы?

— Около трех дней. Время есть.

— А от ожога?

— Несколько часов.

— Сколько?

— От двух до четырех. В сейфе на гостиницы есть пакет красного порошка. Если не уверены, что справитесь с болью, примите его. Это притупит мучения, но и задержит регенерацию.

При упоминании о красном порошке я болезненно поморщилась.

— К черту. Миф о порошке для Асмодея. Я же обойдусь без него.

— Как знаете. Просто запомните, что кричать и стонать нельзя. В этом дешевом гадюшнике картонные стены.

— Я запомнила.

— Давайте. Удачи. Вас прикроют только по дороге туда, обратно вы добираетесь сами. Вертолет будет ждать два часа — если не объявились, значит, все плохо, и я действую по плану номер два.

— Хорошо.

— Если Вы опаздываете на вертолет, помните, где скрываться и как дать мне знать?

— Помню. Черт. Ты ужасно надоедливый, ты знаешь? Я тебе тысячу раз рассказала все наизусть.

— Я обещал заботиться о вас и нарушать это слово не собираюсь.

— Кому обещал?

— Удачи, Марианна.

Он отключился, а я ударила ладонями по рулю. Упрямый негодяй. Когда я вернусь — я вытрясу из тебя правду.

Глава 23

Я меняла внешность в грязном туалете на заправке, пока прыщавый парень заправлял мою машину и радовался чаевым, которые я ему дала за ключ от уборной для персонала. Я даже не посмотрела в зеркало после того, как обесцветила волосы и обрезала их ножницами. Мне было наплевать, как я выгляжу, заправила за уши короткие, жесткие после осветлителя волосы и, высушив под сушилкой для рук, села в машину и, вдавив педаль газа, поехала в отель. Серафим был прав. Хуже гадюшника, чем это место, не придумаешь. Что, в принципе, тоже совершенно меня не волновало. Я взяла ключи от номера у портье и поднялась в скрипучем лифте на третий этаж. Бросила сумку в кресло, достала ноутбук, ввела сторонний ай пи и вошла в электронную почту, открытую на имя Валерии Свирски. В течение нескольких лет почта была рабочей. Кто-то регулярно пользовался ею, социальными сетями и так далее, создавая видимость реально существующей личности. Если меня будут искать, никто не сможет засомневаться в подлинности всех моих аккаунтов. Я заперла дверь и достала пузырек с концентрированным настоем вербы. Мне предстояло налить ее в емкость и опустить туда подушечки пальцев. Просто напросто сжечь кожу, чтобы избежать идентификации по отпечаткам пальцев. Ищейка продумал даже это — в биографии Валерии Свирски значилось, что ее пытали охотники настоем вербы и есть многочисленные ожоги на руках.

Серфим боялся, что я не вытерплю боль. Да что значит физическая пытка по сравнению с моральной? Зорич понятия не имеет о настоящей боли, когда хочется просто умереть. И если физическая рано или поздно заканчивается, то моральная боль вечная. Моя личная боль.

Я окунула пальцы и не издала ни звука, только губы закусила до крови. В воздухе завоняло паленой плотью, и моя кровь закапала на пол. Вот чего не предусмотрел ищейка, да и никто б не предусмотрел. Моя кровь по цвету отличается от вампирской. Я упала на колени и доползла до узкой кровати. Легла поперек и закрыла глаза. Я справлюсь быстрее. Все успею и вернусь вовремя. Я должна. Просто обязана справиться. Я хотела вернуться к детям, и я решила найти Ника. Сейчас, лежа с закрытыми глазами, чувствуя ослепительные волны дикой боли в руках, я опять думала о нем. О том письме, которое прочла, обо всем, что узнала. Проклятый эффект дежа вю. Однажды такое уже было… точнее, могло быть и не произошло. Когда мой мозг взорвался от взгляда на оборотную сторону медали. Сейчас происходило то же самое. Только если я и понимала, то простить уже не могла. Ни Изабеллу Эйбель, ни грязную игру с моей свободой и материнскими чувствами. Нет. Я не могла простить ему, что он не доверился мне. Я хотела увидеть его и трясти за шиворот, кричать в лицо, по которому до безумия соскучилась: "Почему ты не доверился мне? Почему не дал мне шанс? Мы могли все обдумать вместе"… Но с другой стороны — это сейчас я в курсе всего, сейчас мой мозг сканирует информацию, и я нахожу выход из любой ситуации, а тогда… что я могла сделать тогда? Только помешать.

Одна боль глушила другую. Сплеталась с ней в дьявольском танце. Я кусала губы и ждала. Нет, не стихания мучительного жжения в пальцах рук, а именно окончания приступа дикой тоски по нему. Невозможно справляться одновременно и с той болью, и с другой, и я отпустила их. Позволила затопить себя, захлестнуть с головой, вывернуть мне душу наизнанку. А потом, когда физические страдания притупились, я все еще металась по кровати и кусала подушку, чтобы не завыть от раздирающей меня пустоты.

Асмодей вышел на связь сразу же. Именно лично. Посыпались вопросы, угрозы, откровенный шантаж, а потом и предложение встретится. Мне удалось его заинтересовать — я предлагала другой канал по сбыту живого товара. Он позвал меня к себе. Оставался последний шаг — сыворотка. Когда я приняла ее, мне показалось, что я умираю. Нет, это было не больно, просто все тело онемело, я даже чувствовала, как замедлилось сердцебиение, как замерло дыхание, и кровь остановилась в венах. Словно я умерла, а потом кровоток начался с дикой силой. С такой бешеной скоростью, что все тело бросило в жар, засаднило в горле, на коже выступила испарина. Я опустошила пакет вампирской крови и наконец-то почувствовала себя лучше. Сверилась с часами и вышла из номера. Счет пошел на минуты. У Зорича все расписано по секундам.

Через час пути на старой машине я оказалась в пригороде Асфентуса, проехала КПП без проблем, и свернула на закрытую территорию.

В особняк Асмодея меня впустили сразу. Видимо, тот предупредил о гостях. Конечно же, сейчас он меня узнает, но на то и был расчет. Так даже лучше. Демон не просто узнал, а от удивления сжал бокал, который поднес к губам с такой силой, что тот треснул.

— Марианна Мокану собственной персоной. А я то думаю, кто же мог взломать мою охранную систему и написать мне мейл? Наглость, оказывается, передается не только по наследству, а?

— Воронова, — поправила я его. — Марианна Воронова. Мой муж, если ты помнишь, развелся со мной и женился на сестре твоего друга.

Асмодей склонил голову к плечу, рассматривая меня с нескрываемым интересом и любопытством.

— Помню. Я так же помню, ради чего он все это сделал. Так что можешь не рассказывать мне байки, моя красавица, а давай сразу ближе к делу. Тебе что-то нужно, верно?

Я нагло села напротив демона и закинула ногу за ногу, нарочито медленно, так, чтобы привлечь внимание Асмодея.

— Давай кое-что проясним. Я разведена, мне совершенно наплевать, ради чего Мокану изображал из себя героя, я не видела этого сукиного сына более пяти лет, и я сама веду все дела Европейского клана. Поставки в Асфентус проходят через моих посредников.

Теперь демон склонил голову к другому плечу, и я услышала хруст суставов. Он отпил напиток из горлышка графина и откинулся на спинку кресла.

— Так что нужно тебе, а?

— Я назову тебе имена посредников, готовых с тобой работать, а взамен буду получать красный порошок из Мендемая по лучшей цене, и тоже через моих людей. Что скажешь, Асмодей?

Я знала, что сейчас он внутренне насмехается надо мной, считая меня тупой идиоткой, которая сама пришла к нему в лапы. Что ему стоит вытрясти из моего сознания имена нужных ему людей, а меня отправить на тот свет? В моих интересах, чтобы он захотел сделать именно это… и не только…

— А к чему это спектакль с волосами, аккаунтами?

Я засмеялась:

— Неужели ты думаешь, меня красит общение и сотрудничество с тобой, Асмодей?

Я подалась вперед:

— Никто не должен знать, что я путаюсь с нашим злейшим врагом…

Я намеренно употребила это слово, дабы вызвать у него ассоциации, и мне это удалось.

Он вдруг сцапал меня за шиворот и рванул к себе:

— Ты еще не путаешься со мной, Падшая… но скоро это случится и будет входить в условие нашей сделки.

Я облизала губы кончиком языка.

— Я готова скрепить наш союз именно этим методой хоть сейчас.

В белесых глазах промелькнуло недоверие.

— А что это ты такая сговорчивая. А как же любовь? Он меня любит… он придет за мной… Хахаха. Помнишь?

Я пожала плечами:

— Мало ли, что я говорила тогда. Женское сердце очень изменчиво, Асмодей. Я слышала, у тебя в доме есть изолированные покои, где можно кричать очень громко, не боясь быть услышанной.

— А ты хочешь покричать для меня, детка?

— Я хочу покричать вместе с тобой, демон.

***

Он не ожидал, когда в моей руке появился меч и рассек воздух. Все это время холодный голубой металл жег мою кожу на спине. Я ловко достала его и направила острие на Асмодея. Глаза демона расширились от удивления, а потом он расхохотался:

— Маленькая вампирша таки пришла убить страшного злого демона?

— А ты испугался? — подначила его я и, взмахнув мечом, поцарапала ему скулу. Он расплылся в улыбочке:

— Это игра, или ты решила сдохнуть раньше, чем я тебя оттрахаю? Не выйдет, крошка. У меня стоит от мысли, что я сегодня могу поиметь жену Мокану, пусть и бывшую. Поиметь, а потом убить и отправить голову в подарок ее папаше.

Он сделал выпад в мою сторону, но я переметнулась так быстро к нему за спину, что он не понял, как это произошло, а я уже расцарапала кожу на его плече, вспарывая вместе с белоснежной рубашкой. Он еще не злился, не воспринимал меня всерьез. А лишь насмехался и отпускал шуточки.

Через час он уже был в бешенстве, но я знала его слишком хорошо. Он не вызовет охрану, ему нравится эта игра и идея убить меня без свидетелей, без чьей-то помощи, убить, а потом глумиться над моим телом. Он красочно расписал, что сделает со мной, когда я окажусь в его власти.

— Я лучше сожгу себя раствором вербы, чем позволю твоим лапам касаться моего тела.

Он зарычал и ударил меня ногой в живот. Я отлетела к стене и тут же спружинила на ноги, удерживая меч.

— Что-то ты слишком сильная. Кто-то помог маленькой сучке обрести возможности демона, да?

— А ты догадлив, — прошипела я и бросилась на него. Я делала ошибку за ошибкой, распаляясь боем и чувствуя растущую ненависть к этому ублюдку, не понимая, что он тянет время, а его и так мало. Не понимая, что играет со мной, как кошка с мышью. Я недооценила противника и Серафим недооценил. Прошел еще час, а я не нанесла ни одного существенного удара и это несмотря на то, что Асмодей был безоружным, а при мне смертоносный меч эльфов. Зато меня он измотал до такой степени, что я чувствовала, как силы покидают мое тело, а из ран от его когтей капала кровь на пушистый ковер. Потом, когда я буду вспоминать эти моменты, я пойму, что это была одна из самых фатальных ошибок — моя кровь.

Асмодей, устав от игры, выбил меч из моих рук и повалил меня на спину, когтями пробивая плечи и пригвоздив меня к полу.

— Все. Игры кончились, сука. А теперь смотри мне в глаза, пока я буду драть тебя на части.

И посмотрев ему в глаза, я поняла, что вижу саму смерть. Ужас окутал все мое тело, проникая в каждую пору. Асмодей лишал меня воли и силы сопротивляться. Выдернул когти одной лапы с моего плеча, разрезал ими мою блузку, другой лапой по-прежнему держал меня пригвожденной к полу, проткнув насквозь плоть.

— Интересно, твой бывший и сейчас придет за тобой? Или уже променял тебя на очередную шлюху? А, Марианна? Кто тебя спасет сейчас, когда я буду тебя трахать и рвать твое тело на куски?

Он захохотал мне в лицо и провел когтем у меня по щеке.

— Знаешь, что поразит тебя больше всего? Когда я раздеру тебя, ты будешь корчиться от боли и оргазма.

Я смотрела ему в глаза и думала о том, что эта мразь не заслуживает такой радости. Я мечтала умереть раньше, чем он ко мне прикоснется… В моей руке все еще был меч, только рука вбита в пол его когтями и я не могла ею пошевелить, а дикая боль сводила с ума и лишала возможности трезво думать. Яд демонов жжет внутренности, заставляет впадать в болевой шок. Яд демона… яд… Я рванула вперед, несмотря на дикую боль и впилась клыками ему в лицо, физически ощущая, как тлеет под моими губами его кожа. Да. Яд.

Демон заорал и невольно ослабил хватку, отталкивая меня от себя. В этот момент я из последних сил взмахнула израненной рукой и увидела, как застыл взгляд Асмодея. Я сама не поняла, как острая сталь отсекла ему голову, пока та не покатилась по ковру, а черная кровь не залила всю комнату. Я несколько секунд смотрела на мертвого Асмодея, не веря, что сделала это, и одновременно чувствуя слабость во всем теле. Осознание пришло после бешеной эйфории от убийства. Я поняла, что не выйду отсюда. В таком виде, да и сил у меня не хватит. Я бросилась к двери, дернула ручку и истерически расхохоталась, потому что она осталась у меня в руках. Проклятый сукин сын заблокировал все двери, превратив нас в узников собственного вертепа разврата. Я бросилась к ящику на стене. Код. Серафим говорил мне код, и я выучила его наизусть. Набрала цифры, но они не подошли, набрала еще один вариант — бесполезно. Действие сыворотки заканчивалось и меня начало знобить. Еще несколько минут, и от моей силы ничего не останется.

У меня только один выход — это нажать кнопку экстренного вызова его же охраны и сдаться им в лапы. Или же сидеть здесь, рядом с трупом демона и ждать, пока они сами придут. На это могут уйти дни, а то и недели.

"Они почувствуют в тебе демона и не смогут убить. Им запрещено по закону. Пока разберутся кто ты — возможно, успеешь уложить нескольких и сбежать".

Я подошла к столу и надавила на кнопку.

Охрана появилась в считанные секунды. От увиденного зрелища их глаза расширились, а лица вытянулись.

Они перевели взгляд на меня, а я направила на них меч.

— Сдохнет каждый, кто приблизится ко мне. Я хочу выйти из помещения.

Они смотрели то на обезглавленное тело своего Хозяина, то на меня, видимо, прикидывая свои силы. Но я только что убила самого сильного из них, а, значит, вполне могла разделаться и с ними.

Один из демонов, очень мощного телосложения, посмотрел на других и дал короткую команду:

— Заблокировать все выходы. Вызвать Нейтралов.

Они попятились назад и уже через секунду двери захлопнулись. Я осела на пол, глядя застывшим взглядом на кровь Асмодея, которая впитывалась в ковер, расползаясь чудовищным черным пятном.

Мы таки просчитались со временем, да и потеря крови и сил ускорила процесс выветривания зелья. Значит, это конец? Что ж, я прекрасно понимала, на что иду и что все может сложиться совсем не так, как мы рассчитывали. Мне еще не было страшно, я пока не осознавала, что меня ждет дальше. Я понимала только одно — я это сделала. Проклятого демона больше нет. Вот он, гниет на полу и скоро превратится в пепел, забирая меня с собой. Одно я знала точно — ни один суд Нейтралов не оправдает меня за содеянное. Даже связей отца на это не хватит… более того, я не могу вмешивать его в это дело. Раскроются подробности "ящика Пандоры" и тогда я утяну за собой всех, и его в том числе. В свете последних событий ему не поможет ни один адвокат. Лучше, чтобы никто не знал, кто я такая. Для всех я должна оставаться Валерией Свирски. Польской аристократкой-наркоманкой, которая убила Асмодея за то, что тот отказался поставлять ей дозу порошка. Мы с Серафимом обсудили и этот вариант тоже. Сыворотку мне якобы дала ведьма, кто она, я не знаю, нашла по совету знакомых. Впрочем, Зорич предупредил, что, скорее всего, под пытками Нейтралов я во всем сознаюсь.

Он не учел одного — я не боюсь боли. Мне плевать на физические мучения.

Дверь комнаты демона снова распахнулась, и я вздрогнула, когда увидела на пороге три фигуры в длинных черных плащах с капюшонами. Один из ни, бросил взгляд на другого и отчетливым металлическим голосом сказал:

— Это не демон. Это всего лишь вампир… который убил демона.

Потом повернулся ко мне и, кивнув двум другим, равнодушно смотрел, как меня ловко обезоружили, схватили за волосы и поволокли по коридору. Я только услышала короткий приказ охране Асмодея:

— Комнату закрыть, ничего не трогать. Никакой информации не распространять, пока мы не дадим разрешение на обратное.

***

У тебя такие счастливые сияющие глаза, безмятежная улыбка. Лицо светится настоящим счастьем. Жаль, что оно было настолько коротким, правда, малыш? Погладил пальцем щеку. Я помню, какая бархатная у тебя кожа. Я ее и сейчас чувствую, как наяву.

И по подушечке пальца пробегают сотни маленьких искр от невинного прикосновения. Закрываю глаза, полностью отдаваясь этому ощущению. Наклоняюсь к твоему лицу и почти касаюсь губ губами. Осторожно, боясь спугнуть. Наверное, если постараться сосредоточиться, я смогу даже представить себе, как ты мне отвечаешь, жадно прижимаешься ко мне грудью, запустив руку в мои волосы. Твои острые соски трутся о мое тело сквозь ткань рубашки, и я скоро не выдержу, скину ее только для того, чтобы почувствовать их голой кожей. А я все пью и пью твое дыхание, терзая такую мягкую плоть языком, исследуя сладость твоего рта.

Негромкий звук врывается в наш с тобой мир, малыш, разрушая хрупкую иллюзию счастья. Резко открываю глаза, а перед ними твое лицо. Счастливая улыбка… запечатленная на мертвой глянцевой бумаге.

Закусываю губу до крови, чтоб не засмеяться над собой в голос. В который раз рассматриваю твою фотографию и теряю не только контроль над собой, но и связь со всем окружающим миром.

Дьявол, Марианна, как же мне не хватает тебя. Просто твоего присутствия рядом. Тихого голоса, нежных невинных прикосновений, радостного смеха и теплых объятий.

А вместо этого меня окружают грубые мужские басы, четкие указания руководства, сотни проведенных изощренных пыток… и боль. Целые океаны боли. Не физической. Физическая боль — та роскошь, которую я не могу себе позволить. Как и тебя, малыш. Речь о другом — об иссушающей сознание безысходности, опустошающей душу тоске. О том, что все чаще хочется плюнуть на все и увидеть тебя. Хотя бы издалека. Даже не заговорить. УВИДЕТЬ. И ничего более. Один раз. Только один раз и все. А потом… Потом можно и сдохнуть без сожаления.

Но всегда останавливаю себя сам, запрещая даже мечтать об этом, иначе не сдержусь. Сорвусь к чертовой матери. И тогда все окажется зря.

Пусть лучше так. Вдали от тебя. От детей. Это лучше. Намного. Для вас. Для тебя в первую очередь. А остальное ведь не так уж и важно, верно, малыш? Я не устаю повторять себе эти слова изо дня в день. Произнося их как мантру по утрам, и как молитву богам, которыми давно проклят, по вечерам.

Прокручивая их в голове в те жалкие свободные минуты, когда могу позволить себе вспоминать, или же глядя на очередного смертника, жестоко пытаемого нами. В такие моменты, когда я смотрю в их глаза и лица, перекошенные от боли, я чувствую, как всего меня заполняет едкая черная зависть. Потому что та боль, что чувствуют они, никогда не сравнится с моей. Со временем она уйдет. С их смертью или освобождением. А моя… моя будет со мной вечность. И мне не скинуть ее цепей с себя. Она вряд ли отпустит меня даже после жизни.

Спрятал фотографию в карман рубашки и накинул на себя плащ. Нужно получить у руководства информацию на одну преступницу. Какая-то зарвавшаяся богатая сука из клана Черных львов слишком много о себе возомнила и решила нарушить баланс наших миров. Приказ поступил однозначный — возможность ее освобождения не предусматривается вообще, только пытки и казнь. Так что мы с ней будем страдать вместе. Только по разным причинам. Смертнице крупно не повезло. Сегодня у меня очень плохое настроение. Впрочем, как и всегда в последнее время.

Вышел из кельи и прошел по коридору к другому крылу. Думитру должен быть у себя в кабинете.

Однако мне сказали, что он на Собрании. Скорее всего, оно было созвано для вынесения приговора преступнице, которой мне предстояло заняться.

Решил не ждать в помещении и выйти на свежий воздух. Как раз занимался рассвет.

Солнце медленно поднимается все выше и выше, уютно устраиваясь на вершинах скал, лениво раскрашивая темные пики и угрюмое, еще не проснувшееся окончательно небо в бледно-розовые оттенки. Ненадолго. На какие-то жалкие минуты. Чтобы потом снова уступить место мрачным серым облакам, признавая свое очередное поражение.

Среди скал Нейтралов нет места ни радостным птичьим трелям, ни яркому солнечному свету, ни теплому летнему дождю. Только затяжные холодные ливни, пронизывающий насквозь ветер и мертвая тишина самих гор, нарушаемая лишь голосами и шумом воинов Нейтралитета. Ни животных, ни птиц, ни насекомых, на интуитивном уровне избегающих встречи с самыми опасными хищниками в природе. Самыми страшными и непобедимыми в этой реальности. Если, конечно, существуют другие.

Хотя иногда мне казалось, что они есть на самом деле, эти другие реальности. По крайней мере, одна. Та, в которой я впервые полюбил и стал любимым. А после — умер в холодном одиночестве. Та, в которой я проснулся уже не человеком и жил сотни лет. Та, в которой осталось мое прошлое, где я был презренным Гиеной, мечтавшим отомстить за долгие столетия унижения.

Та, в которой я обрел семью и новый смысл для существования. Та реальность, в которой я встретил свою единственную женщину, сумевшую полюбить того монстра, которым я стал. Жестокого, кровожадного, бескомпромиссного. Здесь, в своей новой реальности, я сотни раз задавался вопросом, а полюбила бы этого зверя Анна? Такого, каким меня встретила Марианна? И каждый раз, отвечая на этот вопрос, понимал, что, скорее всего, нет. Она любила того парнишку, который спас ее. Но она ни за что не смогла бы смириться с чудовищем, получавшим удовольствие от чужой боли и смерти. Другое дело — добрый и благородный Влад, который всегда поступает по законам совести и чести. Он — достойная пара для нее. И все чаще ловлю себя на мысли, что меня совершенно не волнует их союз. Да и волновал ли когда-нибудь?

Закрыл глаза, отгоняя видение трехлетней давности, в котором Марианна на очередном приеме танцует с Дэном… Уже три года прошло, а я помню каждую деталь этого проклятого кадра. Облегающий темно-синий шелк на соблазнительном теле, и руки этого подонка, ласкающие ткань. Его довольная улыбка как отражение ее собственной.

В очередной раз от злости и бешеной ревности срывает все планки, и я прихожу в себя стоящим возле полуразрушенной колонны. Я разнес ее в щепки так же, как и свою жизнь… себя. От меня тоже остались одни обломки, гниющие от яда ревности, одиночества, сожаления и боли.

— Проклятье.

Да, что со мной творится сегодня? Какого хрена я снова дал вырваться на свободу чувствам? Я их похоронил. Давно. Почти три года назад. Но каждый раз, стоит расслабиться, и они вырываются на поверхность, раскидывая в стороны клочья кровавой грязи, которыми я их засыпал, пробуждая раз за разом ту боль, что лежала рядом с ними в соседней могиле.

Успел выровнять дыхание и отойти подальше от этого места, когда рядом оказался один из вершителей. Окинул удивленным взглядом колонну и склонил голову, приветствуя.

— Морт, Курд ожидает тебя.

Кивнул ему и прошел внутрь. Надо собраться с мыслями. Такие срывы у меня случались редко, в последнее время я все чаще ощущал себя машиной, равнодушной и холодной, автоматически выполняющей свою работу. До тех пор, пока не позволю себе вернуться назад, в то прошлое, которого уже не вернуть.

Уже на подходе к кабинету Курда с радостью приветствовал привычное спокойствие и равнодушие. Именно так. Я — вершитель. Я — Морт. Я — мертвец, выполняющий свою функцию. Ни больше, ни меньше.

Сказать, что Думитру был взволнован, все равно, что ничего не сказать. Сам глава Нейтралов беспокойно шагал из стороны в сторону, сжимая в руках какие-то документы. Даже стало интересно, что же такого сделала эта дрянь, если смогла вывести из себя вечно невозмутимого румына.

— Итак, Морт, вот данные на нового заключенного. Женщина. Блондинка. Вампир клана Черных львов… — название клана Курд буквально прошипел. — Нам известно только ее имя… Допрос проведешь лично, все-таки когда-то ты имел непосредственное отношение ко Львам.

Он замолчал, всем своим видом показывая, что я свободен.

— Могу я поинтересоваться, какое преступления совершила заключенная?

— Она убила одного из верховных демонов. Асмодея.

Кивнул на прощание главе, выходя за дверь и чувствуя, как ненависть к пленнице, которая сумела сделать то, о чем я мечтал долгие годы, начинает захлестывать меня вместе с диким любопытством и презрительным чувством собственного ничтожества. Какая-то девка смогла, а я нет. Ни я… ни целый клан вампиров. Впрочем, ее за это ждет мучительная смерть, я об этом позабочусь.

Глава 24

Мне завязали глаза и пинками, заламывая руки за спину, куда-то вели, точнее, тащили волоком. Все в пугающей тишине, ни звука. Ни вздоха. Слышу только свое сердцебиение судорожное дыхание. Я знаю к кому и куда попала, я даже примерно знаю, что меня здесь ждет. Я думала о тех документах, что спрятала в сейф на внешнем носителе, документы, которые могли помочь в случае моего провала, оставалась единственная надежда — на них. Да и она была ничтожной.

Вначале мне не было страшно, но постепенно, когда запахи начали сменяться, когда затихли все окружающие звуки кроме завывания ветра и карканью воронов мною начала овладевать паника. Она поднималась издалека от кончиков ногтей на ногах, до кончиков волос. Возможео именно потому что я ничего не видела. Это один из приемов психологического давления. Вряд ли эти типы боятся, что я запомню дорогу. Оттуда куда, они меня ведут почти никто не возвращается. Они уже начали меня ломать, но это даже не цветочки. Это так, детский лепет. Я чувствовала, как по моему виску стекает струйка крови и знала, что они видят ее цвет. Да я вся залита кровью: мое лицо, порванная одежда, мои волосы и руки.

Все тело саднило и болело, раны от когтей демона затянулись, но остались шрамы, болезненно срастались кости. Медленно, очень медленно. Из-за голода. Я только молилась не потерять достоинство, не показать насколько мне страшно и не сломаться. Если им удастся заставить меня говорить, то я всех потяну за собой. Я пыталась мысленно представить куда меня ведут, но бесполезно. Только под ногами насыпь из горячей земли сменилась холодной мерзлотой, а потом и вовсе каменными плитами. От стен здания куда меня ввели веяло смертью. Воздух пропитался ею. Я чувствовала этот дикий ужас, эту вонь гниения. Скорее это мое больное воображение, но в этом месте умирают мучительной смертью и ауру этих страданий я впитываю кожей. Я понимала, что мы спускаемся на лифте, лязгают замки. Меня втолкнули в какое-то помещение и по телу прошел мороз. Каждый волосок встал дыбом.

Пинками и тычками меня заставили идти вглубь комнаты. Меня начало лихорадить от ужаса.

Я слышала чьи-то дикие крики, настолько ужасные, что кровь стыла в жилах. Мольбы, плач, бульканье крови, хрипы и стоны мучительной боли. А потом все стихло тот, кто издавал эти звуки уже мертв. Почувствовала кожей и все внутри заледенело от паники.

Послышался шорох, и я с ужасом поняла, что кого-то тянут по полу. Он не сопротивляется… потому что это только тело. Теперь меня с такой силой толкнули вперед что я еле удержалась на ногах.

— Без Морта не начинаем. Таков приказ.

— После него она превратится в жалкое подобие тела. Они все посмел него непригодны к употреблению.

— Смирись. Будет другая.

— Женщин не привозили пару лет… особенно таких красивых.

— Тихо. Морт идет.

— Да чтоб он сдох.

Они притихли, и я физически почувствовала их страх. Словно воздух завибрировал и появился запах трусливого пота, адреналина и ненависти.

— Поставить лицом к стене.

Я застыла на месте. Нет, не от страха… я замерла потому что узнала этот голос. Меня словно окатило ледяной водой, а потом обожгло серной кислотой. Я не могла пошевелиться… Боже. Это не может быть ОН? Только не здесь. Но я не могла ошибиться. Я бы узнала его голос из миллиона других. Нет. Только не Ник, не в этом мертвом месте.

— Я сказал — лицом к стене.

Мне хотелось содрать повязку, мне хотелось увидеть обладателя этого голоса. А я лишь вертела головой, почувствовала чьи-то руки и треск одежды. Мне хотелось закричать, а я словно онемела, сердце билось в горле, вызывая приступ слабости, тошноты, триумфа…

— Может вырубим камеры и присоединишься к нам… смотри какая.

Холодные пальцы заскользили по ключицам к груди и меня обдало волной омерзения. Хотелось закричать, но я словно онемела.

— Ты бы хоть посмотрел на нее, Морт. Смазливая сучка. Какое тело.

— Я сказал к стене и раздеть. Наголо.

Меня подняли за волосы и толкнули с такой силой, что я ударилось о стену и едва затянувшиеся раны от когтей демона заныли, грозясь разойтись. Кто-то схватил меня за волосы и потянул назад, заставив запрокинуть голову. Я задыхалась. Я хотела слышать голос того, кто отдавал приказы снова. Почувствовала, как на спине рванули ткань и удивленный возглас одного из них:

— Падшая. Какие аккуратные шрамы от крыльев.

Я тихо всхлипнула и вдруг почувствовала, как кто-то касается моих лопаток, по контуру шрама, меня резко развернули и тут же сорвали повязку с лица. Время остановилось. Разбилось вдребезги, исчезло и весь мир завращался вокруг меня на бешеной скорости. Я смотрела в ледяные синие глаза. Пронзительная голубизна. Опасная, острая и завораживающая. Сердце перестало биться, оно остановилось. Меня все еще держали за волосы, но я не чувствовала боли, мне казалось я сейчас разорвусь на части от желания заорать, взвыть… не от страха, от дикой радости, от извращенного наслаждения снова видеть его лицо. Он смотрел на меня не моргая, застывшим взглядом, а потом прорычал:

— Выйти всем. Пошли вон.

Ник мучительно медленно коснулся моих волос и по его телу прошла волна дрожи, она тут же передалась мне, оголяя нервные окончания, обнажая тоску, отчаянную дикую голодную тоску, пожиравшую меня все эти пять лет. Оказывается, достаточно просто его увидеть, чтобы понять какими ничтожными были попытки забыть, какими жалкими и бесполезными. Даже в этом жутком месте, где воняет смертью, я снова ожила и задышала, когда увидела его. Один взгляд, и воскресла. Болезненно наполненная им до краев. До разрывающей безумной радости. Судорожно сглотнула и вздрогнула, когда в мое сознание ворвался его голос, я даже не сразу поняла, что не слышу его вслух:

"Молчи. Ни слова"

***

Я не верил собственным глазам. Голодный, дикий бред. Это игра моего воспаленного сознания. Отчаянная ломка, очередной рецидив, потому что передо мной мой личный наркотик, моя персональная доза смертельного яда. И меня буквально разорвало напополам от желания просто прикоснуться к ее израненной коже, получить хотя бы ничтожную часть, глоток извращенного кайфа.

Твою ж мать. Она не могла сделать этого. Только не моя маленькая девочка. Что же ты натворила, малыш? Посмотрел в глаза, полные недоумения, ужаса и боли, и зарычал на ублюдка, державшего ее за волосы.

— Выйти всем. Пошли вон.

Оставшись, наконец, наедине с Марианной, вдруг отчетливо понял, что это конец. Наш конец. Потому что приговор о ее казни уже вынесен. Не мной вынесен, и не мне его отменять. Я твою мать бессилен, что-либо изменить.

Подошел к ней и едва не зарычал от запаха, сводившего меня с ума в воспоминаниях. Провел рукой по волосам, понимая, что этот приговор был вынесен нам обоим.

Прикосновение отозвалось в теле мучительной болью, каждая клетка заныла, требуя продолжения: гладить, ласкать, обнимать, целовать. Пожирать взглядом и сминать кожу, зарываться в волосы и рычать от наслаждения вдыхать ее всю.

Как голодный, не видевший и крошки хлеба долгие недели, я понимал, что нельзя так много, так сразу. Даже если хочется до безумия, до дрожи. Марианна нервно сглотнула, в глазах отразился страх и недоверие.

Послал ей мысленный приказ, понимая, что всего одно неверное движение, и у местного палача будет сразу две жертвы.

"Молчи. Ни слова".

Ее глаза распахнулись еще шире, она будто не сразу поверила, что слышит меня в своей голове, потому что я молчал.

Схватил ее за подбородок вглядываясь в бледные, заостренные четры лица,

"Что ты натворила, малыш?"

Она дышала слишком часто, задыхаясь от страха, подняла на меня взгляд, и я еле сдержался от того, чтобы не рвануть ее к себе, обнимая, лихорадочно скользя по ее телу голодными руками.

"То, что нужно было сделать еще много лет назад"

Едва не застонал, услышав ее голос у себя в голове. Проклятье. Как же я скучал по нему.

"Глупая, дерзкая девчонка".

Появилось ощущение, что и эти каменные стены, и изодранная одежда, и нейтралы за стеной — все это лишь сон. Жуткий кошмар, терзавший меня на протяжении долгих лет. А сейчас вокруг зимний лес, и передо мной маленькая храбрая девочка, отважно появившаяся в лагере волков для того, чтобы спасти свою сестру.

Очертил пальцами линию ее рта и позволил себе поддасться наваждению и приникнуть к ее губам. Всего на мгновение… Но устоять было выше моих сил. Коснулся нежной плоти и сорвался в пропасть, чувствуя, как разрывает сознание всего от одного поцелуя, от мягкости сочного рта, от восхитительного вкуса, о котором грезил столько лет. Ее сердце зашлось в бешеном ритме, а губы несмело ответили на поцелуй. Тело охватила дикая эйфория от этой ее реакции на мою близость. По позвоночнику пробежала лихорадочная дрожь, а яйца сжались от нахлынувшего желания овладеть ею тут же, незамедлительно. Чего бы это мне не стоило в дальнейшем.

Дьявол, Морт, не тебе — ей. Нехотя отстранился от нее, отходя на несколько шагов назад, устанавливая безопасное расстояние, чтобы снова не проиграть самому себе.

Открыл дверь, подзывая одного из стражей. Тот вошел и остановился в терпеливом ожидании.

— Посадить на стул и привязать.

Страж подошел к Марианне и грубо схватил ее за локоть, она поморщилась, и я едва не сорвался с места, чтобы вцепиться ему в глотку и отбросить от нее подальше. Пришлось стиснуть зубы и отвернуться к пыточному столу, чтобы выиграть время. Услышал безразличный вопрос нейтрала:

— Раздеть догола?

Чего мне стоило не убить идиота на месте, ощутило на себе стальное лезвие ножа, хрустнувшее в руках.

— Я сказал, посадить и привязать, страж.

Бросил взгляд на Марианну, уловив в них вместо нежности и тепла, горевших там буквально минуту назад, холод и ледяное презрение. Ну, же, любимая, ты же видишь, что это игра.

"Подыграй мне, Марианна. Подыграй, черт тебя раздери".

Показал стражу глазами на дверь и выждал, пока он займет свое место. Самым лучшим вариантом сейчас было бы остаться с Маринной наедине и выяснить, какого хрена она ввязалась в это дерьмо. Но было достаточно и того, что камеры выключили ублюдки, которые надеялись на долгожданную оргию. Гораздо легче обвести вокруг пальца одного стража, чем самого Курда, который не преминул бы просмотреть их учитывая, за какое преступление задержана Марианна.

Я взял со стола нож и подошел к стулу. Наклонился к напуганной пленнице и медленно провел лезвием по щеке, наблюдая, как стекает по нежной щеке алая струйка. В нос ударил запах ее крови и я сглотнул, выравнивая дыхание, и борясь с собой, отгоняя желание слизать кровь языком, залечивая рану.

— Имя, фамилия, клан, за какое преступление ты находишься здесь?

"Отвечай, малыш, только не молчи".

Она посмотрела на нож в моей руке и судорожно сглотнула, перевела взгляд на мои глаза и прищурилась. Мысленно усмехнулся. Пытается прочесть мои эмоции. Недоверие сомнение ощущалось кожей.

— Валерия Свирски. Клан Черные Львы. Я убила Асмодея… он не выполнил условия сделки, — она замолчала — красный порошок… ублюдок не дал мне красный порошок.

"Умница, моя девочка. Только не молчать".

Схватил ее рукой за шею и процедил, краем глаза наблюдая за стражем возле двери.

— Каким образом тебе удалось убить верховного демона, дрянь?

Опустила глаза, видимо, обдумывая свои следующие слова:

— Купила зелье. Дорого заплатила… очень дорого.

Черт, этого мало. Любую другую преступницу я уже заставил бы харкать кровью и ползать перед собой на коленях, умоляя поскорее прекратить жуткие страдания. И нейтрал отлично об этом знает.

"Больше страха, малыш. Тебе страшно"

Приставил лезвие ножа кончиком к ее горлу и слегка надавил, пуская новую кровавую дорожку по белой коже.

— Дальше. Каким образом ты его убила?

— Не помню. Я была под кайфом… вы будете резать меня этим ножом? Я убила тварь не помню как. Мне было страшно он хотел меня насиловать и вырвать мое сердце…

"Прости, любимая".

Размахнулся и ударил Марианну по щеке. Она всхлипнула от неожиданной боли, голова откинулась назад.

— Слушай внимательно, сука. Вопросы задаю я. Ты только отвечаешь. Четко и подробно, поняла?

"Кивни, малыш, поплачь".

Она медленно кивнула, не отрывая взгляда от ножа и захныкала:

— Только не режьте меня, пожалуйста…

"ДА. Вот так"

Усмехнулся довольно и выпрямился:

— Если я захочу, ты сама будешь молить меня о том, чтобы я всего-лишь навсего резал тебя этим ножом. Итак, кто тебе дал это зелье? И не ври, что ты не знаешь поставщика. Это просто невозможно.

"Он действительно хотел тебя… изнасиловать, Марианна? И как ты смогла его убить?".

Она задрала подбородок, и я словно услышал в своих мыслях ее крик:

"Да хотел, насиловать и драть на части, наслаждаясь тем, что делает это с твоей бывшей женой. А чем убила? Голубой сталью".

Твою мать. Значит, скоро эту сталь найдут. В этом я был совершенно уверен.

А вслух:

— Я не вру, — ее голос сорвался, — не знаю, кто это. Чанкр. Я много заплатила, и она дала мне зелье. Вы меня убьете?

Захотелось действительно вонзить ей это чертово лезвие в кожу, наказывая за дерзкие слова. Знает ведь, как они на меня действуют, и намеренно злит. А еще до смерти захотелось сдохнуть и попасть прямиком в Ад, чтобы достать ублюдка-демона с того света и убить его снова. На этот раз бесконечно долго и болезненно.

Еще одна пощечина, и вот в ее глазах уже появляется такая нужная сейчас ненависть.

Пожал плечами и отошел к столу, разглядывая инструменты:

— Больше никаких вопросов, Валерия. Запомни, мы тебя убьем. Обязательно убьем. Но будет ли эта смерть быстрой или долгой и мучительной, зависит от того, согласна ли ты сотрудничать с нами…

"Соглашайся"

Она упрямо поджала губы и в мою голову снова ворвался ее голос, пропитанный сомнениями.

"Соглашаться на что? Почему ты здесь? Кто ты теперь?

"Какая на хрен разница, кто я, Марианна? Ты понимаешь, что ты наделала? Знаешь, какая жуткая смерть тебя ждет, самоуверенная идиотка? Соглашайся, черт побери"

Я взмахнул кожаной плетью в воздухе, наблюдая, как сжимает и рахжимает кулаки Марианна. Злится. Дыхание участилось. В глазах пылает огонь ярости.

— Кто тебе помогал?

"Я убью Зорича. Я его на части раздеру, вашу мать. Как он мог согласиться на подобное?"

— Никто не помогал. Асмодей хотел секса, а я хотела красный порошок. Он обманул, и я убила. Я была под кайфом… пожалуйста, не трогайте меня. Господи, вы будете бить меня этой плетью?

"Я хорошая актриса, Ник? Скажи, хорошая? Где ты был все это время? Кого ты имеешь право раздирать на части? Только себя. Посмотри в зеркало и раздери его на части за то, что не знал ничего о нас всех и о том, что задумал Асмодей. Я убила его и мне плевать, если за это казнят меня.

Она вздрогнула от свиста плети в воздухе, запах страха разлился по комнате, напоминая то, о чем я мечтал забыть долгие годы. Перед глазами всплыла картина изодранной в клочья спины и звуки криков… Моих криков. Какого демона я выбрал именно это орудие?

Эти обвинения подкосили меня окончательно. Брошенные в лицо упреки, каждый жалил как острый нож, причиняя невыносимую боль, выбивая почву из-под ног, лишая хладнокровия, заставляя кровь превращаться в яд..

Она еще спрашивает меня, где я был? ГДЕ.Я.БЫЛ? Да, я подыхал от тоски в то время, пока она крутила роман со своим охранником. Я пять лет безостановочно слушал вопли заключенных, пока она танцевала на вечеринках в его объятиях… Мечтал просто увидеть и обнять детей, хотя бы ненадолго, когда она имела эту возможность круглосуточно.

Захотелось заорать на весь долбаный комплекс нейтралов, так, чтобы горы содрогнулись, что это ОНА попросила меня дать ей СВОБОДУ. И я, черт подери, сделал это. Я ушел, оставив ее с тем, кто ей был нужен. С тем, кого она, гребаный ад, любила.

Отголоски воспоминаний пробились через броню, которую я выстраивал пять лет.

"Я больше не люблю тебя… понимаешь? Я не вернусь, потому что больше тебя не люблю"; "Я не вернусь к тебе"; "Отпусти… прошу тебя".

И я ведь отпустил. В кои-то веки сделал то, чего хотела она. Смирился с ее выбором. Отпустил и ушел, потому что она сама верила, что будет счастлива без меня. Верила сама, и заставила поверить в это меня. Ярость внутри забурлила с невероятной силой, затуманив мозги, и уже через пару шагов я оказался возле нее. Зарычал, оскалившись и сатанея от брошенного вызова в глазах:

— Кто тебе помогал, тварь? Думаешь, я поверю, что маленькая шлюха смогла так просто убить Асмодея?

Марианна несла всякую ахинею для стража, а я вдруг разом пришел в себя и мысленно чертыхнулся. Только что я совершил непростительную ошибку, дьявол подери.

Поддался на неосознанную провокацию Марианны, и подонок у двери, наверняка, почуял неладное. Я повернулся к нему и приказал, выпуская наружу весь лед, скопившийся внутри:

— Освободить помещение. Приготовить одну из камер для содержания преступников. — Посмотрел на часы. — Через десять минут отвести заключенную.

Парень кивнул и вышел, но в его глазах я успел уловить толику заинтересованности. Вашу ж мать. Только этого сейчас не хватало.

Дверь бесшумно закрылась, и я развернулся к Марианне и, схватив ее за волосы, прошипел:

— Тебя убьют и без моего участия, идиотка. Смертную казнь ты себе обеспечила, Марианна. Единственное, — отпустил ее и сжал руки в кулаки, борясь с диким желанием то притянуть ее к себе и поцеловать, то ударить, — что я могу обеспечить, так это то, чтобы тебя убили сразу, а не мучили сутками напролет. Кто тебе помог, Марианна? Расскажи мне все, и я придумаю что с этим делать. Расскажи мне, малыш.

Она зажмурилась и невольно сжалась, ожидая удара. Все — таки не поверила до конца в ту игру, думает, что я и наедине причиню ей боль…

— Я знала, что меня ждет. Я знала на что иду. Что тебе рассказать? Я убила демона. Все. Как я это сделала не важно. Моя семья теперь в безопасности.

Она демонстративно выделило слово "моя", будто выбрасывая меня за пределы семьи, указывая, что я больше не принадлежу к их кругу, что я им настолько же чужой, как и любой другой нейтрал, например. Да, только я от этой семьи не отказывался. И не откажусь. Никогда. Пусть даже они так скоро нашли мне замену.

— Наша семья, Марианна, не может быть в безопасности, когда тебе грозит смертная казнь. О чем вообще ты думала? — Я принялся освобождать ее, растирая руки, разгоняя кровь. Уже через пару минут войдут стражи.

— Думаешь, много времени займет догадаться, кто такая Падшая из Черных львов? — Посмотрел на ее руки, и серце сжалось, когда увидел обожженные пальцы. — Глупая девочка, — Прикоснулся губами к пораженной коже. — Да тебя же вычислят максимум через пару дней, если не раньше. Что тогда будет с нашими детьми, ты подумала об этом?

Я посмотрел на нее и застонал, увидев упрямую решимость на лице.

— Черт, Марианна, поверить не могу, что этот идиот — ищейка пошел у тебя на поводу…

Она сжала мои пальцы и отчаянно прошептала:

— Ник… меня поздно спасать. Пусть Нейтралы делают свою работу… а о семье и детях я подумала прежде всего и сейчас спокойна — им ничего не угрожает.

Сжал ее руки в бессильной злости, хотя хотелось встряхнуть ее, заставить очнуться…"Свою работу…" Чтоб ты понимала в этой работе…

Она совершенно осознанно, добровольно шла на смерть. Вот только черта с два я ей позволю сделать этот выбор.

— Нет Ника. Он умер. Запомни — Морт. Не Ник. Никогда больше, малыш.

Отошел от нее, и в этот же момент открылась дверь, и вошли двое воинов.

— Заключенная согласна сотрудничать. Увести.

Они увели ее, а я равнодушно отвернулся, чтобы она не заметила ту безысходность, что буквально струилась по моей коже. Я не мог отвести ее в камеру сам. Я не мог проверить, какие есть там удобства, я ничего не мог, гребаный ад.

Только молча ждать, пока стихнут их шаги, чтобы успокоившись, подняться в кабинет к Думитру. Впервые за пять лет я действительно должен "сыграть" бесчувственного ублюдка.

Глава 25

Я смотрела на него и не понимала, что слышу этот голос у себя в голове, не вслух, а именно так, взрывая мое сознание, он говорил со мной мысленно. Я дышала слишком часто, мне казалось, что я задихаюсь, чувствуя его пальцы на своей коже, мне хотелось перехватить его руку и сжать сильно, до хруста, проверяя, что я не сплю, что он настоящий и он рядом. Когда почувствовала, как Ник очертил пальцем линию моего рта, все внутри задрожало. Каждый мускул, каждый нерв. А потом он прижался губами к моим губам. На мгновение, но мне этого хватило, чтобы сердце сжалось до невыносимой боли и желания зарыться пальцами в его волосы. Еще и еще, чувствовать кожей каждое прикосновение.

Но мой муж позвал стража, отдал приказ привязать меня… и трепыхающиеся бабочки нежности, тоски, голода по нему, словно с оторванными крыльями, перестали трепыхаться, по телу прошла волна холода. За пять лет многое могло измениться. Если он здесь и занимает должность вершителя, то заслужил ее наверняка, выполняя свою работу на отлично. Я в этом не сомневалась ни на секунду.

Когда увидела в его руке нож — судорожно сглотнула, смотрела ему в глаза и понимала, что взгляд непроницаем. Я не вижу, что он чувствует и о чем думает. Тонкое лезвие прошлось по моей щеке, заставляя подобраться и перестать дышать, тонкая струйка крови потекла по щеке. А потом снова его голос в моей голове и это "малыш" — то, что всегда обезоруживало, вводило в смятение, заставляло нежность разливаться по всему телу.

— Валерия Свирски. Клан Черные Львы. Я убила Асмодея… он не выполнил условия сделки… — я должна была играть ту версию, которую мы приготовили с Зоричем, и я играла. — Красный порошок… ублюдок не дал мне красный порошок.

Он сжал мое горло, не сильно, но от прикосновения по коже пошли мурашки и мне захотелось закрыть глаза и зарыдать, впиваясь в его руки, целуя ладони, захлебываясь запахом его кожи.

— Купила зелье. Дорого заплатила… очень дорого.

Голос сорвался, и я посмотрела ему в глаза — голубой лед…

Нет, мне не было страшно за свою жизнь… мне было страшно, что он здесь. Кто он теперь? Что чувствует? О чем думает, когда задает мне эти вопросы. Меч еще не нашли — он становится невидимым, если его не касаться. Когда его найдут, мне придется или заговорить, или замолчать навечно… но мой муж заставит говорить… он сумеет вытащить любое признание. Не зря занимает эту должность.

В этот момент внутри возникло то самое сомнение. А вдруг это игра, стратегия? Его голос в моей голове, который отличается и по тону, и по звучанию от металлического голоса вслух. Ведь получить признания можно разными способами.

Вздрогнула от свиста плети в воздухе, сжала руки в кулаки, и волна страха прошла по телу. Я все еще панически боялась этого звука… хлыст, рассекающий воздух, а потом мою плоть. Зажмурилась, увидев, как в равнодушные глаза загорелись бешенством. Я причинила ему боль своими словами, когда сказала об Асмодее.

Ник схватил меня за волосы, и я невольно сжалась, видя, какой дикой яростью горит его взгляд, а потом эта ярость сменяется отчаянной злостью. Он отпустил мои волосы и сжал руки в кулаки.

— Я знала, что меня ждет. Я знала на что иду. Что тебе рассказать? Я убила демона. Все. Как я это сделала — не важно. Моя семья теперь в безопасности.

Специально подчеркнула слово "моя" и посмотрела на него… Боже. Как же я хотела понять, что он чувствует. Есть ли для него НАША семья или эти годы, когда он превратился в настоящего монстра, стерли его любовь даже к детям?

Ник развязывал мои руки, и я смотрела, как он растирает мои кисти, касаясь… и адреналин забился в висках. Я сжала его пальцы невольно, сильно, до боли в собственных суставах, неожиданно для себя самой. Жажда прикоснуться оказалась сильнее всего, что происходило вокруг. Словно одно измерение внутри другого. В одном — Ник чужой, палач, а в другом — он мой… мой… любимый, который не прикасался ко мне долгие пять лет, и он автоматически сейчас растирает мои руки, смотрит на меня с каким-то диким отчаянием, когда всего секунду назад был готов разорвать на части. И еще он сказал это — "НАША семья". Повернул мои ладони и, увидев подушечки пальцев, прижался к ним губами, я чуть не застонала вслух, в груди застряло рыдание, мешая дышать.

— Ник… меня поздно спасать. Пусть Нейтралы делают свою работу… а о семье и детях я подумала прежде всего и сейчас спокойна — им ничего не угрожает.

***

Меня увели в камеру. Она больше напоминала каменный мешок. В ней ничего не было, ни одного предмета, кроме каменного стола, кольца с цепью в стене, железной миски на полу, грязной, ржавой и крана с длинным шлангом. Своеобразный душ. Я присела на корточки и обхватила себя руками. Больше суток без крови… скоро начнет лихорадить, появится слабость и тошнота. Первые признаки голода, первые разрушения клеток. Повысится чувствительность ко всему, включая холод. А здесь холодно. Не просто холодно, а очень холодно. Смертный превратился бы в кусок льда, которыми покрыты стены и потолок. Тонкой коркой мерзлоты. Двое стражников вышли за дверь, и я закрыла глаза, стараясь успокоиться. Услышала их приглушенные голоса:

— Она заговорит. Очень скоро. У него такие методы развязывать языки, которые не снились никому. Виртуоз, мать его, к каждому заключенному свой подход. Никаких сантиментов.

— Помнишь того из черных Львов, англичанина, который его узнал… вроде даже были близки они.

— Которого освежевали и приварили к лицу маску?

— Да, тот кусок мяса, который дохнет и гниет в подвале.

— Тот самый, который кричал ему, напоминая о былой о дружбе и лишился языка?

Они захохотали, а я сжалась от ужаса. Это о моем муже… о Нике. Это он хладнокровное, бесчувственное чудовище. И самое страшное — я ни секунды не сомневалась, что это правда.

Теперь меня мучало двоякое чувство. С одной стороны, та часть меня, которая так хорошо знала Ника… она была уверена, что он не даст мне погибнуть, а вот другая уже сомневалась во всем… Никогда нельзя быть уверенным в Николасе Мокану, особенно если ты уже давно ничего для него не значиш, и, возможно, он лишь играет для тебя определенную роль.

От голода у меня кружилась голова. То зелье, сыворотка, ослабила все мое тело. Я чувствовала, как трясутся руки и ноги, печет горло. Я потеряла счет времени и теперь раскачивалась из стороны в сторону, пытаясь согреться, не прислоняясь к стенам. Я даже не услышала лязг замков, шаги.

"Марианна, подними голову"

Его голос врывался в сознание, и я приподняла тяжелую, свинцовую голову.

"Малыш, как ты? Очнись, родная"

— ВСТАТЬ.

Я перевела взгляд с Ника на стражей и с трудом, удерживаясь за каменную стену, встала на ноги.

"Ты вся дрожишь. Тебе холодно?"

Я кивнула. Ник прошел вглубь камеры и махнул рукой, давая стражу знак приступать к истязанию. Вжалась в стену, когда один из Нейтралов подошел ко мне и принялся рвать мою одежду. От прикосновения его липких ледяных пальцев по телу прошла дрожь паники и ужаса. Я еще не понимала, что происходит. Я настолько привыкла доверять ЕМУ, что даже сейчас, после всего, что подслушала, где-то в глубине души верила, что со мной он так не поступит. Наивная? Возможно. Рядом с ним всегда глупая и наивная.

"Малыш, вчера ты спрашивала, хорошая ли ты актрис? Вот сейчас мы это и проверим. Я прошу тебя, Марианна, кричи, так громко, как только можешь…"

— Приступай, — крикнул Ник второму стражу.

Когда меня обнажили полностью — я закричала:

— Не надо. Пожалуйста.

Неужели насилие? При нем? И он позволит?

Посмотрела на Ника и вложила в свой взгляд все презрение и ненависть, увидела, как полыхнули красным его глаза, когда он посмотрел на меня, дрожащую, прикрывающуюся руками. Возбуждение или ярость… Боже, я перестала его понимать и чувствовать, или голод туманит мое сознание?

"Хорошо, Марианна. Молодец. Все будет хорошо. Только слушайся меня…"

Он подошел к каменному столу и сел на него, лениво глядя на меня, потом на стражей. Ни одной эмоции на бледном красивом лице. Нейтрал приблизился к крану, торчавшему из стены, и взял в руки шланг. Мои глаза расширились от ужаса.

"Смотри мне в глаза, Марианна. Смотри, не отрываясь. Все будет хорошо, малыш…"

— Открывай — четкий сухой приказ.

Но я не смотрела ему в глаза, и когда ледяная вода обожгла кожу, я снова закричала. Невольно. От голода сильно понизился болевой порог и порог восприятия. Меня жгло, я тряслась как в лихорадке, прикрываясь руками, захлебываясь, вжимаясь в стену. Что он делает? Это игра? Это идиотская игра? Или что это? Боже. Я ничего не понимаю. Ничего совершенно. Мне холодно и если это еще немного продлится, я замерзну насмерть. Я не могла с ним говорить даже мысленно, мое сознание отключалось, я воспринимала только приказы вслух и попытки бороться с приступом паники и отчаяния.

"Марианна. Смотри мне в глаза, твою мать. СМОТРИ. МНЕ. В.ГЛАЗА"

Услышала его голос, который буквально взорвал мой мозг и, невольно вздрогнув, подчинилась. Как только наши взгляды встретились, жгучие ощущения ожогов от ледяной воды начали отступать, чувствительность притуплялась и мой мозг пронзило осознание — он забирает всю мою боль. Забирает сейчас, глядя на меня, устанавливая зрительный контакт.

"О Боже, кто ты? Что ты теперь, Ник"

Внутри меня поднималась волна ужаса от понимания, на что он способен сейчас и какую власть получил. Сомнения грызли мою душу, но я перестала содрогаться от холода, хотя реакция тела не изменилась. Зуб на зуб не попадал, только я сама перестала это воспринимать.

"Отлично. Умница, девочка моя. Кричи. Тебе холодно. Тебе безумно холодно. Кричи, Марианна"

Я закричала, но не потому он приказал, я забилась в истерическом припадке от раздирающих меня чувств, я кричала по тому, через что мы сейчас проходим, и от непонимания. Что я для него? Что будет теперь? Он и есть то чудовище, которое описывали охранники, или передо мной мой прежний Ник? Он со мной или он против меня? Где они — приоритеты? Они остались? Или я снова пекшка в его игре?

Пытка длилась так долго, что мне казалось, она бесконечная, но оторвать взгляд я уже не могла. Он полностью контролировал мое состояние. До такой степени, что я была не в силах даже моргнуть. А потом отдал приказ остановиться.

Ник спрыгнул со стола и подошел ко мне, закрывая собой от стражей, оставшихся за моей спиной. Я увидела, как он сглотнул и дернулся кадык, когда взгляд невольно опустился на мои возбужденные от холода соски.

Поднял глаза и встретился со мной взглядом.

— Я хотел услышать подтверждение твоего согласия сотрудничать со следствием… — достал из кармана пальто пакетик с кровью. — И у меня есть весомые аргументы в пользу этого.

"Не смей сейчас перечить или я буду бессилен что-либо сделать"

От вида пакета вспыхнули десна, начало драть горло, но я успела заметить голодный взгляд. Не просто голодный, а безумный, прикрылась руками и, стуча зубами, ответила:

— Согласна… согласна… я умираю от жажды.

Посмотрел на стража, и тот накинул на меня плащ, в который я тут же закуталась.

Передал пакетик воину и вышел, не оглядываясь, приказав напоследок:

— Накормить, одеть и привести в мой кабинет. Продолжим беседу.

***

Меня волоком тащили по темному узкому коридору. Я спотыкалась, сбивала ноги о каменные ступени, но кого это волновало? Точно не этих роботов, которые выполняли приказ своего начальника. Но мне было намного лучше. Тело покалывало после ледяного душа, кровь прилила к щекам, и я наконец-то не мучилась диким голодом, от которого мне хотелось орать и выть. Стражи привели меня в сильно освещенный зал с множеством дверей. Одна из них была чуть приоткрыта, и меня втолкнули туда. Дверь с лязгом захлопнулась, послышался щелчок автоматического замка.

Ник стоял посредине кабинета и смотрел на меня исподлобья. Больше не было равнодушия… я чувствовала этот взгляд кожей. Он кричал взглядом. Там, в сверкающей синеве — боль и отчаяние. Много боли. В ней можно было потонуть, захлебываясь ею, содрогаясь от осознания мрака, в который он погрузился. Но эта боль граничила с исступлением, когда голодная лихорадка затмевает все остальное. Я видела только его глаза и читала в них адскую смесь ярости и желания. В ответ все мое тело наполнилось жаром. Неконтролируемым безумием, что-то темное зарождалось внутри, демоническое, сжирающее мою волю. Оно заставляло кровь бежать по венам, сердце биться быстрее, даже вызывало приступ боли от желания, чтобы он ко мне прикоснулся. Кончиками пальцев. Унизительная жажда. Только не сейчас. Не здесь. Не в этом каменном мешке, где слово "доверие" обесценивается настолько, что даже не понятно его значение. Попятилась назад и наткнулась на стену. Меня привели к нему. Вот он стоит напротив меня, сложив руки на груди. Такой нереально, безумно красивый, чужой, но в то же время до боли родной, все еще безумно любимый: жесткий взгляд, тяжелый, как свинец, и в то же время блестит голодным блеском. Я помнила этот взгляд очень хорошо. Ник шагнул ко мне и стены закружились перед глазами.

Почувствовала спиной холодную стену, согреваясь в той жалкой тонкой робе, которую мне выдал страж.

— Как ты себя чувствуешь?

Его дрожащие пальцы коснулись моих мокрых коротких волос, и я судорожно сглотнула, видя его настолько близко, чувствуя жар его тела. Мне стало тесно в этом маленьком помещении. Мне стало нечем дышать.

— Это имеет значение для инквизитора Нейтралов?

Мне хотелось сбросить его руку от моего лица, но я не знала, что за этим последует. Мне было страшно… я больше ему не доверяла… и себе… Особенно себе.

Ник потянул на себя завязки плаща, не отрывая от меня горящего взгляда, наблюдая, как судорожно я сглотнула.

— Для него имеешь значение ТЫ, Марианна.

Каждое слово лезвием по обнаженным от голода и возбуждения нервам. Я почувствовала его дыхание, и мой собственный взгляд поплыл как от наркотика… сердце забилось в горле, а губы пересохли.

Я тоже тосковала… безумно, до сумасшествия, но вслух тихо прошептала:

— Не делай этого сейчас… пожалуйста.

Уперлась руками ему в грудь и почувствовала, как сильно бьется сердце.

— НЕ делать чего? Не целовать тебя, любимая? Я не могу, Марианна. НЕ МОГУ. Я.Хочу. Тебя. Безумно.

Подтолкнул меня к стене и прислонился лбом к моему лбу. Я видела, как сильно сжаты его челюсти, до скрежета, как горит безумной бездной взгляд.

— Я соскучился, малыш. Я подыхал от тоски по тебе, понимаешь? Все это время. День за днем умирал без тебя, — пробежался пальцами по моей щеке.

От его слов по телу прошла дрожь, неконтролируемая дикая волна сумасшедшей радости. Как пересохшая губка, как умирающий от жажды впитывает каждую каплю воды, я впитывала этот хриплый, срывающийся голос, умоляющий, неуверенный. Никогда не слышала, чтобы Ник говорил таким тоном. Прикосновение подушечек пальцев к моим щекам — и из горла вырвался стон. Мучительный, болезненный, неконтролируемый отчаянный стон тоски по нему. Я не смогла его сдержать. Все вокруг разбилось вдребезги. Остались только его синие глаза, темнеющие от первобытной страсти, и я… задыхающаяся, слабая, сломанная долгой мучительной разлукой и беззащитная в этот голый момент разорванных в клочья масок лицемерия. Когда все чувства обнажились до кровоточащего мяса, до костей, и у меня больше не осталось сил прятать их под слоем лживого равнодушия.

Коснулся моих губ — и все тело пронизало током, внутри поднимался ураган, совершенно неконтролируемая волна сумасшествия. От испепеляющей страсти в его темно-синих глазах сердце неистово забилось, пробуждая во мне самой голодное обезумевшее животное.

В горле резко пересохло и я почувствовала, как бешенно бьется сердце в груди и болезненно ноет низ живота. Я хотела его. В эту самую секунду мне было наплевать, где я, кто я, и кто он. Для меня он был, прежде всего, моим мужчиной, которого я дико хочу, до боли. Может быть, позже я пожалею об этом… а сей час… мне слишком больно от этого желания на грани с агонией.

Почувствовала губы Ника на своих губах и громко застонала ему в рот, терзая с таким же голодом, впиваясь в его волосы дрожащими холодными пальцами, сатанея от его запаха, дыхания. От вкуса его губ я сошла с ума, мой стон был похож на рыдание. Это был не поцелуй, это напоминало нечто звериное, дикое, первобытное, когда от страсти не можешь думать, когда даже боль причиняет адское удовольствие. От его запаха по венам растекался яд, похлеще любого наркотика, отравляя меня самой примитивной потребностью чувствовать его всем телом.

Его руки сильно сжимали мою грудь, лаская соски быстро, жадно с каким-то исступлением, словно отражая мое собственное безумие, мои глаза закатились от наслаждения, прогнулась навстречу ласке, обхватывая его бедро ногой, накрывая ласкающую его руку своей и сильно сжимая запястье. Ник подхватил меня за талию, приподнимая, и я обвила его бедра ногами, прижимаясь до хруста в костях. Моя одержимость им никуда не делась, она стала в разы сильнее. Порочная, невероятная по своей силе, опустошающая как ураган. Я гладила его лицо, затылок, сжимала плечи, сходя с ума от страсти.

Я хотела его во мне. Сейчас. Утолить дикую жажду. Чувствуя нетерпение, которое передавалось мне, заражая лихорадкой бешеной страсти, граничащей с болью. Одержимости одним единственным желанием — почувствовать его в себе. Как умирающая от голода, как последний глоток воздуха. Ничего не имеет значения в этот момент. Чувствовать, касаться, сильнее, до боли. Я хотела его немедленно. Глубоко. Унять голод. Сумасшедший и болезненный. Пожалуйста. Пусть возьмет меня, иначе я сойду с ума. Я целовала его волосы, путаясь в них дрожащими пальцами. Почувствовала, как Ник лихорадочно задирает мою робу до талии, и когда он резко вошел в меня, я закричала, запрокидывая голову назад, впиваясь пальцами ему в плечи. Крик перешел в гортанный стон.

— Твою мааать, — хриплое рычание, и я задохнулась от той страсти, которую слышала в его голосе.

Я подалась навстречу бедрами, каждый мускул и нерв моего тела вибрировал от напряжения, на спине выступили капельки пота. Я так хотела видеть его лицо в этот момент.

Обхватила за лицо дрожащими руками и посмотрела в глаза, мои непроизвольно закрылись, но я открыла их снова, задыхаясь… Мне был необходим его вигляд — вот этот звериный, горящий сумасшествием дикий взгляд. Снова застонала, извиваясь на нем, сильно сжала его бедра ногами и от ощущения этой наполненности внутри себя, от осознания, что он меня взял с такой властной жадностью, сердце забилось в горле. Вскрикнула снова, чувствуя горячий жадный рот на своей груди, дрожь его большого тела, хриплое со свистом вырывающееся дыхание.

— Тсссс…

Оторвался от моей груди и посмотрел в лицо, в мои затуманенные от страсти глаза, на прикушенную губу, обхватил мой затылок, впиваясь в волосы.

— Я так изголодался по тебе, маленькая…

Он закрыл мне рот ладонью, сделал первый толчок внутри меня, и мы оба застонали, я непроизвольно впилась в его руку зубами, чувствуя, как быстро и резко он проникает в меня. Рвано, хаотично, в безумном ритме, подрагивая, срываясь на сдавленные стоны, и от осознания, насколько он истерзан голодом по мне, чувствую, как меня накрывает с головой. Как неумолимо разорвет на части от мощного взрыва. Сердце выпрыгивает и груди, лихорадочно впиваюсь в его шею, царапая затылок до крови, запрокидывая голову, извиваясь в его руках. Словно мое тело не принадлежит мне… оно целиком его, наполненное им, разрываемое им безжалостно, жестоко. От наслаждения, граничащего с болью, хочется орать до хрипоты, во рту привкус его крови, а по щекам катятся слезы.

Ник зарычал, вздрогнул, и на секунду замер, а потом продолжил бешенно двигаться во мне. Я почувствовала, как пульсирует внутри его плоть, как растекается его семя, как он, взмокший и дрожащий, пытается сдержать рык удовольствия, зарывается лицом в мои волосы, а я сжимаю его еще сильнее ногами, ощущая, как схожу с ума от понимания, что у него давно никого не было. Слишком быстро, слишком яростно, слишком хорошо его знаю. Услышала тихое "Спасибо" — и сорвалась в пропасть, выгибаясь дугой в его руках, сильнее впиваясь зубами в ладонь, сокращаясь вокруг все еще пульсирующего члена, рыдая от бешеногон наслаждения и облегчения, когда боль от голода по нему немного стихла после этой дикой схватки.

Глава 26

Марианна сидела на небольшом диване, укутавшись в мой плащ, и настороженно наблюдала за моими действиями. После дикой вспышки страсти мы не сказали друг другу ни слова. Я не мог определить: это сблизило нас или отдалило еще больше. Гнал от себя мысли о том, что дома ее, возможно, ждет счастливый любовник… гнал мысли, что тот прикасался к ней до меня. Не сейчас. Я подумаю об этом потом, когда прикую себя кандалами и буду корчиться в очередном приступе ревности, боли и одиночества. Когда она будет в безопасности… С ним… На свободе.

Достал из ящика стола пакетик с кровью и протянул ей, кто знает, что нас ждет впереди? Хочу быть уверен, что она, как минимум, не истощена голодом и в ближайшие сутки это ей не грозит, а, значит, и восприятие к боли станет высоким.

— Возьми, малыш. Силы тебе пригодятся.

Она надкусила пакет и, осушив его до дна, вытерла рот тыльной стороной ладони, на короткий миг прикрыла глаза, видимо, отдавшись ощущению сытости, а потом посмотрела на меня и спросила:

— И что теперь будет со мной?

Опустился рядом с ней на диван и притянул Марианну к себе. Уткнулся в ее волосы, закрывая глаза и наслаждаясь прикосновениями к ее рукам и волосам. Просто касаться. Запомнить каждое ощущение. Потом они будут для меня единственной ценностью. Их можно будет перебирать в памяти и возвращаться к ним снова и снова, извращенно наслаждаясь собственной агонией от тоски по ней.

— Я не знаю, Марианна… Черт подери, я понятия не имею, любимая, — отстранил ее от себя, вглядываясь в наполненные смятением глаза. — На что ты рассчитывала, когда готовилась совершить подобное? Неужели думала, тебя не поймают?

Она посмотрела исподлобья и тихо произнесла, отводя взгляд:

— Я рассчитывала только на себя. И да, я знала, что меня могут поймать. Но это не меняло моего решения.

Изнутри начала накатывать волнами ярость. Сжал ее скулы пальцами и прошипел, глядя в глаза:

— Тогда какого хрена ты меня спрашиваешь, что с тобой будет? Ты сама подписала нам смертный приговор, Марианна. Понимаешь? Я постараюсь вытащить нас из этого дерьма, но, твою мать, малыш… Я сам оцениваю возможность успеха процентов в десять. Не более.

В горле резко пересохло и до смерти захотелось опрокинуть в себя хотя бы стакан виски. До появления Марианны я практически поверил, что стал другим и теперь могу отказаться от всего, что раньше любил… Кроме нее и детей, конечно.

Но, гребаный ад, она рядом всего лишь сутки, и я понимаю, что ничего не изменилось на самом деле. Ни мои вредные привычки, ни моя бешеная одержимость собственной женой. Она вносит в меня хаос… но разве я чувствовал себя раньше более живым, чем сейчас рядом с ней?

— А Влад? Твой отец знает об этом?

— Нет, никто не знает. Я сама в это влезла и никого за собой тянуть не собиралась. Я не знала, что ты здесь. Поверь, последнее, чего бы я хотела — втягивать в это тебя. И если процент так ничтожен, то не стоит и пытаться.

Марианна повела головой, пытаясь избавиться от сжимающих скулы пальцев. Внутри нее будто происходила какая-то борьба. Она не отвечала на те вопросы, что я задавал, и злость, сдерживаемая немыслимыми усилиями, грозилась выплеснуться наружу, смешавшись с отчаянием и смятением при мысли о том, что, действительно, я имел лишь примерные понятия о том, как поступить в сложившейся ситуации.

Опустился на корточки перед Марианной и повторил шепотом, не отрывая взгляда.

— Влад знал о твоей сумасшедшей идее?

Мне был важен ее ответ. Потому что если Воронов в очередной раз не смог противостоять бредовым затеям дочери, у меня будет с ним отдельный разговор. Если, конечно, мы останемся живы.

Снова молчание. Проклятье. При желании я мог сам залезть к ней в сознание и прочесть всю необходимую мне информацию напрямую. Но я не хотел поступать таким образом, зная, какую адскую боль это принесет ей. Не с Марианной.

— Малыш, пожалуйста, — взял ее ладони в свои руки и легонько сжал, — расскажи мне все. Кто и как тебе помогал. Где этот чертов меч? Каким образом ты попала к Асмодею? Марианна, мне нужно знать. Абсолютно все. Каждую мельчайшую деталь. И тогда у нас будут хотя бы эти гребаные десять процентов.

Она долго смотрела на меня, а потом тихо сказала:

— Это такой способ узнать правду? Сейчас ты был со мной, чтобы получить эти признания? Впрочем, ты разве ответишь честно? Ты теперь один из них.

Отбросил ее руки и резко встал, чтобы не поддасться искушению сжать ее горло за брошенные мне в лицо слова. Да, черт меня раздери, я один из них. Я — худший из них. Но то, что она приняла мои чувства всего лишь за тщательно продуманный план, убивало, вскрывая вены острыми как бритва словами.

— Ты и правда изменилась. Ты перестала чувствовать, Марианна. По крайней мере, чувствовать меня, мои эмоции и желания. — Оставил ее, резко поднялся на ноги и подошел к столу, испытывая дикое желание разнести его к чертям собачьим. — А с тем ублюдком ты тоже такая? Ты и ему не веришь уже, Марианна? Или только я заслужил такое отношение?

Я не смотрел на нее. Не хотел сорваться. Не хотел, чтоб было хуже, чем есть сейчас. Хотя, что может быть хуже всего этого? Моя женщина принадлежит другому, она занималась со мной любовью и считает это моей очередной игрой с ее чувствами и телом. Дьявол. Не моя… чужая женщина. Моя никогда не бросила бы мне в лицо такие упреки. Еще одно болезненное, отравляющее доказательство, что НАС больше нет.

— Изменилась. Ты прав… — ее голос прозвучал глухо, чуть срываясь. — А ты совсем не изменился, и ты никогда не чувствовал меня. Нет, я ему доверяю. По крайней мере, намного больше, чем Нейтралу. Не моему мужу, а тому, кто равнодушно пробыл вдали от нас пять лет и вообразил, что много обо мне знает.

— Доверяешь? — я ударил по столу, раскрошив его на хрен. — Ему доверяешь, а мне нет? В два шага оказался возле нее, и, схватив за плечи, резко поднял вверх. — Я равнодушно наслаждался жизнью вдали от вас, Марианна? Ты действительно так считаешь? Думаешь, я намеренно выбрал самый легкий путь, оставив свою семью в трудной ситуации? — встряхнул ее, чувствуя, как удлиняются клыки, и красная пелена застилает глаза. — Ты действительно так считаешь?

Она с вызовом и ненавистью смотрела мне в глаза, короткие пряди влажных волос упали ей на лицо и на секунду я увидел этот же образ, только с запрокинутой головой, пересохшими губами и закатившимися от наслаждения глазами. Когда она настоящая? Тогда, когда стонала, извиваясь в моих руках или сейчас, когда бьет меня наотмашь упреками?

— Я знаю только то, что тебя не было, и знаю сейчас, где ты и кто ты. Остальное не имеет никакого значения. И да, я тебе не доверяю. Впрочем, как и ты мне… — несколько секунд она смотрела, разглядывала мое лицо, а потом добавила. — Долгие пять лет я лгала твоим детям… Пять лет. Одна эта ложь заставляет меня ненавидеть тебя.

Как же было сложно устоять перед этими обвинениями. Не взорваться в бешенстве от несправедливых упреков или же, наоборот, не поверить им с глупой надеждой, что все это время я мог значить что-то для нее.

Усмехнулся, оглядев ее с ног до головы:

— И как? Трудно было долгие пять лет лгать моим детям в объятиях другого мужчины? Что ты говорила им, когда приводила его в нашу спальню? Или не в нашу? Может, ты купила новый дом для своей новой жизни?

Прорычал, не отрывая взгляда от лица:

— Ты так хотела быть свободной, Марианна… Так какого дьявола ты не наслаждалась своей долбанной свободой и своим мужчиной?

Последние слова проорал ей в лицо, на секунду забыв о том, где мы находились. Сжал руки в кулаки, впиваясь когтями в кожу, стараясь успокоиться, и уже тише добавил то, что хотелось сказать еще вчера, когда сдернул с ее лица повязку.

— Я же сделал все, чтобы вы были вместе, Марианна. Я сделал для этого то, что еще пять лет назад сам считал невозможным. Я оставил тебя с ним, я хотел, твою мать, чтоб ты была счастлива, понимаешь? Счастлива. Чтобы улыбалась, чтобы наслаждалась жизнью и забыла о боли. Это единственное, чего я хотел. Отдать тебе все, чтобы ты строила свою жизнь заново. Чтобы ты… Твою мать. Все зря.

Она обмякла в моих руках, и я нахмурился, когда увидел, как дрогнул ее подбородок и увлажнился взгляд, задрожали ресницы.

— Счастлива? С другим? Свободна — да… но не счастлива… но не с другим.

Она вдруг обхватила мое лицо ладонями, и меня пронизало током от прикосновения ее холодных пальцев:

— А ты? Ты правда считаешь, что я могла вот так… с ним? — она сглотнула. — Когда-то я поклялась тебе… и я не нарушила эту клятву.

Я хотел захохотать ей в лицо. Марианна действительно думает, что я поверю ей? Я собственными глазами видел ее на этих кадрах… с ним. Изо дня в день. Везде. Он и она. Он и мои дети. Он… везде только он. Улыбается ему, танцует в его объятиях, и ни хрена не отрицает свои отношения, отвечая на провокационные вопросы журналистов.

Обхватила мое лицо, тревожно вглядываясь в него влажными глазами, намекает, что не была с ним. И, вашу ж мать, как же мне хотелось поверить этому. Знать то, что я все еще нужен любимой женщине. Что она не изменяла мне ни с кем.

Встряхнул себя мысленно, а разве она говорила подобное, Морт? Ведь отрицания не было. Сплошные недомолвки. Будто игра. Но зачем ей эта игра? Боится меня? Наивный идиот. Все просто — она не верит, что я действительно хочу помочь, и хочет подстраховаться.

Как только осознал это, ледяное безразличие завладело всем телом, будто оно выжидало момента наконец вступить в свои права, напоминая, за что меня ценил Думитру. Скинул с себя ее руки и холодно улыбнулся.

— Я все понял, Марианна. Не обязательно играть тут большую любовь. Я обещал помочь и не отступлюсь от своих слов, чего бы мне это ни стоило.

Отвернулся от нее и достал аппарат внутренней связи из кармана:

— Успокойся и приведи себя в порядок. Сейчас тебя отведут в камеру.

Она перехватила мою руку и резко развернула меня к себе:

— Играть? — ее голос сорвался. — Ты считаешь, ТАК можно играть? — Марианна вцепилась в воротник моей рубашки. — Ты помнишь ту клятву… скажи, помнишь? Я не могу и не стану что-то доказывать… просто ты вспомни… пожалуйста.

Она спрашивает, помнил ли я ту клятву? А разве мог я забыть, что стал ее первым, и заверения, что останусь единственным? Разве у меня был хоть один шанс забыть? Как и то, при каких обстоятельствах она была дана. Как и то, как зовут моих детей. К сожалению, я помнил каждое мгновение, проведенное рядом с Марианной, тогда как все дни без нее превратились для меня в бесконечно долгую серую однообразную рутину, трясину, которая засасывала своей безысходностью.

Положил руки на ее запястья и грубо сжал:

— Я не знаю, о какой клятве ты говоришь, Марианна. Да, я забыл. Зачем помнить те клятвы, которые нарушены? — пожал плечами. — И мне самому не нужны твои доказательства… — рывком притянул ее к себе и прошептал практически в губы. — При желании я могу взорвать твое сознание, проникнуть в него и выдрать все, что я захочу. Увидеть твои истинные мысли без этой тяжелой завесы лживых слов. Ты согласна, Марианна? Позволишь разодрать тебе мозг и узнать все самому?

Ее глаза расширились, и я усмехнулся. Конечно, она откажется. Я в этом не сомневался ни секунды. Помимо дикой боли, которую может причинить подобное вмешательство, это процедура обнажает всю суть личности. Не остается ни одного секрета, ни одной потаенной мысли. И на такое соглашаются лишь те, кому действительно нечего скрывать.

И она продолжает молчать, а я чувствую, как по моим губам растекается улыбка ледяного равнодушия. В миллиметре от мои губ, так, что мы ощущали горячее дыхание друг друга. Марианна знает, что это самая страшная пытка демонов, самая невероятная боль, которую можно причинить — взять чье-то сознание. Вот она, та хрупкая минута, когда она должна решить, да или нет. Готова ли вручить мне свою жизнь и жизни всех тех, кто в этом замешан, или в эту секунду мы станем чужими, и будем ими вечно. Незнакомцами, которые больше не смогут верить друг другу. И я был уверен в ее выборе, пока она неожиданно не обняла меня, впиваясь холодными пальцами мне в затылок, и, глядя прямо в глаза, не прошептала:

— Согласна…

Марианна прижалась ко мне, и мои руки автоматически легли на ее талию, обнимая. Я замер, вглядываясь в ее глаза, полные фанатичной решимости, понимая, что все еще выискиваю для себя ответ на вопрос, зачем ей это нужно.

Покачал головой, не веря услышанному. Она просто не ведает, на что соглашается.

— Ты понимаешь, что я тебе предложил, Марианна? Ты понимаешь, что я не просто влезу в твои мысли, а буквально выверну наизнанку твое сознание, причиняя сумасшедшее, дьявольскее страдание, несравнимые с любой другой физической болью?

А в ответ елеслышное:

— Понимаю. Но разве есть боль сильнее, чем мы уже причинили друг другу? Я хочу, чтоб ты это сделал. Сейчас. Сделай это.

— Нет. Нет, Марианна, Даже не проси.

Сделал попытку отстраниться, но она не пустила, сильнее притягивая к себе. И эти ее слова, полные отчаяния и безысходности. Они рвали меня на части изнутри, обжигая ледяным огнем, потому что она не лгала. Потому что она сделала свой выбор совершенно осознанно… доверилась мне. В очередной раз.

Погладил большим пальцем щеку, ощущая, как нежность к этой хрупкой и в то же время невероятно сильной женщине вытесняет все остальные чувства, загоняя недоверие глубоко назад. Захотелось обнять и сжать до хруста. Вдавить ее в себя и не отпускать, сжимать и застыть навечно. Вот так. Рядом со мной.

— Я верю тебе, малыш. Верю. Я не хочу поступать с тобой так, Марианна.

В этот момент затрещал телефон, и включилась громкая связь, голос Думитру Курда холодно приказал явиться к нему через двадцать минут.

Марианна перевела взгляд с меня на аппарат, зажмурилась от ласки, перехватила мою руку за запястье и сильно сжала:

— С нами. Если не сделаешь этого, что будет с нами? Возьми все. Сейчас. Ты сам говорил, что может такой возможности уже не будет. Давай. Сделай это. Или… или я ничего не расскажу тебе. Слышишь?

Рывком прижал ее к себе, целуя волосы, гладя спину, и лихорадочно обдумывая, как поступить. Времени оставалось слишком мало, а мне предстояло обдумать две версии преступления. Одну — реальную, а вторую — ту, которую я должен был предоставить Курду в самое ближайшее время.

И сейчас все зависело лишь от того, насколько полной информацией я буду обладать. В том, что она больше не проронит ни слова, я даже не сомневался — слишком явно читалось упрямство в сжатых губах и пронзительном взгляде. Я знал, что Нейтралам под силу прочесть память любой жертвы, не причиняя ей сильного вреда. Но никому это было не нужно, так как такое великодушие возможно лишь в одном случае — когда Нейтрал одновременно с процессом проникновения забирает себе все страдания жертвы. И никогда до этого момента я ничего похожего не пробовал. Зачем? Я хотел причинять эту боль. И сейчас я совсем не был уверен в принятом мною решении. Мерзкая неуверенность подтачивала изнутри, смогу ли забрать или причиню ей самые страшные муки?

Прижался к ее губам, чувствуя солоноватый вкус слез, и прошептал:

— Прости, малыш.

Приподнял ее лицо, удерживая за скулы:

— Смотри мне в глаза, Марианна.

Она напряженно улыбнулась и подняла на меня взгляд. Сосредоточился, отпуская собственное сознание, весь остальной мир перестал существовать, остались только эти сиреневые глаза, и в них — потемневший зрачок, в котором я отражаюсь как в зеркале.

А там, за ним, за этим отражением — боль… Тонны боли, всепоглощающей, лишающей разума и силы воли. Вдохнул в себя эту боль, всю, до мельчайшей частицы. Забрать. Пусть останется со мной. Пусть вскрывает вены мне, не ей. Мой трофей.

И глухим фоном на дне ее сознания горькое "Ник… Ник", и от этого шепота что-то оживает внутри меня. Нечто, давно похороненное. Сейчас, возрождаясь, оно причиняет еще большие муки, скручивая в узел и заставляя тихо стонать, закусив губу до крови.

Ее страх… Липкий, тяжелый, от которого стыла кровь в жилах. Бездна отчаяния, накатывавшая на нее каждый день. Все эти пять лет.

Безысходность, доводившая ее до истерик и срывов. Разбитые стекла, содранные до мяса ногти, вырванные в агонии тоски волосы. Мучительные поиски ответов на вопросы обо мне, о нас… Горький изнуряющий плач наедине с собой. В спальне. За закрытыми дверями. Когда никто не видит слабость той сильной женщины, которую она играла все эти годы.

И эта опостылевшая игра, отнявшая все силы и желания, кроме одного.

Месть. Я видел ее жажду мести. Дикую, едва управляемую. Которая стала смыслом жизни, единственным, что придавал силы для дальнейшего существования. Я видел тот день, когда принял решение, видел циферблат часов ее глазами, слышал биение ее сердца, ощущал ее слезы на собственных щеках.

Я на себе чувствовал ненависть, от которой сводило скулы и вскипали мозги. Ненависть, раздиравшую ее на части и становившуюся неистовее изо дня в день.

И любовь… Она ворвалась в меня с такой силой, что захватило дух и выбило почву из-под ног. От нее кружилась голова, цепенело тело, сердце начало колотиться с огромной скоростью, разгоняя застывшую в венах кровь. Эта безумная любовь словно проникала под кожу, пробираясь к сердцу для того, чтобы поставить клеймо, чтобы никогда больше не быть отвергнутой мною.

И снова эхо в ее мыслях выстукивает как пульс, как сердцебиение: "Ник… Ник", делая невозможное, убирая последние преграды, выстроенные когда-то. И камни из этих стен начинают с грохотом падать вниз, превращаясь на обледенелой земле в серые руины. Не было никого другого. Вся моя. Целиком и полностью. Каждой клеточкой тела и каждой частью ее истерзанной мною души. Моя. Моя. Моя. Всегда. Вечно моя.

Я провалился в глухую пропасть, потеряв сознание от неподъемного объема свалившихся на меня эмоций и острой боли, как моральной, так и физической, от которой, казалось, череп разламывался надвое, и ноют все кости.

Спустя время я слышал лихорадочный шепот Марианны и вкус ее крови на моих губах. А потом жаркое прощание и страстные поцелуи, когда я иступлено целовал ее руки, глаза, волосы, губы и что-то шептал ей… успокаивая нас обоих, окунаясь к какое-то призрачное и скоротечное счастье. Такое чудовищное счастье для этого мертвого места.

***

И вот я стою перед Думитру, безучастно докладывая информацию, полученную от обвиняемой, делая упор именно на убийстве демона. И буквально через полчаса уже выхожу из его кабинета, получив позволение перевести ее в камеру с более приемлемыми условиями. Отдал стражам приказ сопроводить Валерию Свирски в новое место заключения и вышел из комплекса.

А уже ближе к утру я достиг мрачного грота далеко за пределами границы владений Нейтралитета. Секретное место, которое я посещал каждый месяц в определенный день, проверяя, есть ли послание от Серафима. Зорич обязан был оставить мне сообщение в случае опасности, грозившей членам моей семьи. Чего он по какой-то причине не сделал, позволив Марианне самой сразиться с демоном. Ну что же, если только все сложится удачно, серб будет горько сожалеть о принятом решении.

Раз в три месяца он сам обязан был наведываться в эту пещеру и проверять, если ли послание от меня. Это было одним из условий молчания ищейки о моем местонахождении. Именно когда Серафим его озвучил, я и понял, что не ошибся в нем. Ну что же, уже завтра как раз тот самый день, и Зорич прибудет сюда. И уже завтра им с Владом предстоит разобраться в послании, которое я оставил для них. Марианна — умная девочка, она оставила пути к отступлению… оставила нечто, способное взорвать размеренную жизнь этих роботов и заставить их оставить ее в живых. Если только Влад и Серафим успеют…

Я задвинул камень в уступе стены и телепортировался обратно в комплекс. Гребаная интуиция, никогда до этого дня не подводившая меня, противно нашептывала, что мы на краю бездны.

Глава 27

Меня перевели в другую камеру. Она больше напоминала номер недорогой гостиницы. Но, в любом случае, это уже была комната, а не подвальное помещение. Только узкое окно с решетками напоминало, что я арестантка, и наглухо закрытые железные двери.

Я лежала на узкой кровати, аккуратно застеленной тонким шерстяным покрывалом, и смотрела на белоснежный потолок с включенной лампой дневного света. Этих перемен добился Ник. Я в этом не сомневалась. Сейчас, когда голод отпустил, когда я согрелась под кипятком в маленьком узком душе, я смогла думать. Точнее, анализировать. Если вообще в моем состоянии можно хоть что-то анализировать. Я не могла признать, что простила его… нет. Это не прощение. Скорее, принятия и осознание всего, что произошло с нами за это время. Осознание его поступков. Сомнений не осталось. Они исчезли, как только я поняла, ЧТО он сделал. В тот момент, когда меня парализовало от боли вторжения, когда голову обхватило железным обручем, а мучительная боль ослепила и повергла в состояние шока, все вдруг исчезло, и я поняла, что Ник забрал боль на себя. Всю боль. Физическую, душевную. Он принял ее, а, точнее, она разорвала его мозг на части. Но мы оба не могли пошевелиться. Обмен информацией только при зрительном контакте, и я смотрела в его зрачки, на свое отражение, видела, как наливаются кровью белки, как текут черные дорожки из носа и из уголка рта. Он не выдерживал эту боль, а я ничего не могла сделать, потому что Ник "держал" мой взгляд. Я видела, как побелело его лицо, как залегли темные тени под глазами, а по телу волнами проходят судороги боли. Он не выдержал и упал на пол. Я вспомнила тот, другой раз, когда сжимала его в своих руках, обожженного солнцем до мяса. Обугленного до костей. И здесь, сидя на коленях, обнимая его голову дрожащими руками, я поняла, что может произойти все, что угодно — конец света, апокалипсис, не важно, что, но он меня любит. Именно сейчас. Спустя пять лет после нашей разлуки любит. Нет, это не одержимость, не дикая страсть, хотя они, как и всегда, остались между нами, это осознанное чувство. Взрослая любовь. Мы доросли до нее. Через боль, страдания, агонию, разлуку, но мы изменились. Я и он. Когда Ник кричал мне в лицо, что оставил меня с Дэном, чтобы я была счастлива, я вдруг поняла, что в нем что-то сломалось. Что-то треснуло, отмерло, давая возможность родиться другим эмоциям, которые выросли на руинах эгоизма. Только он не учел одного — я никогда не смогу быть счастливой без него. Все эти пять лет я жила в какой-то иной реальности. Каждый день как пытка. Каждый день — воспоминания и боль, тоска, голод, жажда даже по его запаху, голосу. Словно от меня отодрали кусок меня самой, и это место непрестанно кровоточит, болит фантомной болью, ноет, саднит и не заживает. Затягивается, а потом снова вспарывается до мяса лезвиями воспоминаний. Мне казалось, что, наверное, именно так сходят с ума. Он ушел от нас не потому, что хотел исчезнуть и избавиться, окунаясь в новые острые ощущения и спускаясь на дно, он ушел, чтобы дать мне возможность строить свою жизнь. Я просила его об этом. Я умоляла его не один и не два раза. Потом сама же обвинила в том, что исчез. Я сказала "не люблю" и все равно его чувства не изменились.

"Не целовать тебя, любимая? Не могу" Малыш… любимая… маленькая… девочка моя…"

Я закрыла глаза, и по телу пошли мурашки от воспоминаний о том, как он страстно и яростно любил меня всего несколько часов назад. С надрывом, одержимым голодом, безумной торопливостью. И только сейчас мне стало по-настоящему страшно. Впервые за все время пребывания в этом проклятом месте. Нет, не паника или ужас от понимания своей участи, а дикий страх от осознания, что Ник не отступится. Теперь он будет вытаскивать меня из этого дерьма любыми путями. Любыми — в прямом смысле слова. Только от этой мысли на теле вставал каждый волосок. Я знала, на что способен мой муж, и что он не остановится ни перед чем. В этом мире не существует ничего, способного его остановить. Теперь он пойдет по трупам. Я тронула губы подушечками пальцев, провела по нижней, потом по верхнй губе, на моей коже все еще остался его запах. Даже после душа я пахла его руками, его телом, его семенем. Я пахла им. Или просто настолько изголодалась по нему, что мне кажется.

Шли часы. Никто не приходил за мной. Повсюду гробовая тишина. Она действовала на нервы и изнуряла монотонностью. Были секунды, когда я вскакивала с кровати и прижималась лицом к двери, прислушиваясь. И с каждой секундой мне становилось страшнее. Теперь меня пугал мой собственный поступок. Когда от него зависела уже не только моя жизнь. Когда Нейтралы найдут меч, меня снова будут пытать, и у Ника не будет выбора — он или должен будет это сделать, или это сделает кто-то другой. Только если Морт откажется пытать пленницу, что ждет его самого? Ответ очевиден — подозрения, расследование, понимание, кто он и кто я. Сложить дважды два не составит труда. Более того, мои волосы неумолимо отрастали. Они уже полностью потеряли белый цвет и стали темно-каштановыми, отросли до плеч. Через несколько дней я стану слишком похожа на себя саму. Сколько у нас времени, прежде чем меня узнают? Ничтожно мало. Тогда я потяну всех за собой. Отца, Ника, Серафима. Я прижалась щекой к двери. Ожидание мучительно. А что, если меч уже нашли? Или кто-то меня узнал? Что, если в этот момент пытают уже Ника? От ужаса я задрожала и стиснула до боли пальцы.

***

Думитру Курд выключил запись и медленно перевел взгляд на стража.

— И что?

Лаконичность и краткость. Зачем тратить много времени на расспросы? Они все настолько его боятся, что пытаются предугадать настроение и малейшее желание.

— Эмоции. Вы когда-нибудь видели у Морта эмоции, мой Господин?

Думитру, не моргая, смотрел на стража:

— Не видел. И сейчас не увидел.

— У меня создается впечатление, что на каждом допросе он мысленно говорит с ней. Прокрутите последние записи. Есть перерывы, когда они смотрят друг другу в глаза и молчат.

Думитру выключил видео и положил пульт на стекляную столешницу.

— Бдительность хороша всегда. Я подумаю над сказанным, наблюдай за ними. Свободен.

Страж удалился, а Курд снова включил запись. Он перематывал ее снова и снова. С технической точки зрения придраться не к чему, но придурок страж прав — что-то не так.

Курд уже несколько лет не проверял записи допросов, доверив это дело вершителям, и сейчас он особо тщательно просмотрел несколько последних. Особенно те, где Морт допрашивал женщин. Всех без исключения обнажали, пытали ледяной водой, раскаленнм железом, смоченным в вербном настое, а потом насиловали, или до, или после истязаний. Думитру закрывал на это глаза. Женщин в каменных стенах замка не бывало, и мужчинам не доставалась такая нужная для них разрядка. Поэтому Думитру делал вид, что не знает о сексуальном насилии жертв как женского, так и мужского пола.

Оказалось, что за последние годы Валерия единственная, кого не пустили по кругу, не раздели догола, не пытали каленым железом. Курд посмотрел протоколы допросов. Был первичный допрос. Была пытка ледяной водой. Затем Морт долго беседовал с преступницей в своем кабинете. При отключенных камерах. Около двух часов, и та вышла оттуда целая и невредимая.

Курд набрал номер по внутренней связи.

— Провести второе расследование по Валерии Свирски. Определить ее личность. Отправить образцы тканей или крови на экспертизу ДНК. Что с отпечатками пальцев?

— Сожжены подушки пальцев.

— Предусмотрительная сука… — она планировала это убийство, планировала тщательно, и ни в одном протоколе об этом не сказано. Упор идет на спонтанное решение под действием наркотика. — В крови преступницы обнаружены следы красного порошка?

— Нет, мой Господин. Более того, она чиста вообще. Никогда не употребляла.

И опять ни одного слова в протоколе, написанном Мортом. А тот не мог не знать. Рекзультаты анализов он получил первым.

— Когда ты получишь ответы?

— Максимум через двадцать четыре часа.

— Доложить мне лично и никакой утечки информации.

Отключил звонок. Морт — самый страшный палач со времен появления ордена Нейтралов. Более жестокого и хладнокровного солдата у Курда не было давно. У Морта признавались все. Всегда. И сейчас возникла пауза. Заключенная более суток под арестом. Из всех пыток провели только одну — ледяная вода. Признаний тоже нет. Все поверхностно. Но Курд так же знал, что Морт использует самые различные методы давления, в том числе и медленные пытки. Возможно, у этого монстра свои методы, и не стоит придавать значения подозрениям стража. Вот только Курд никогда не стал бы тем, кем являлся, если бы доверял хоть кому-нибудь. И не имеет значения, насколько преданным и исполнительным был воин. Доверие во все времена было слишком большой роскошью даже для бессмертных.

Курд снова просмотрел бумаги по Свирски. Двадцать четыре часа. Целые сутки. Чертова уйма времени, которую его будут одолевать сомнения. А этих мерзких тварей он не любил еще больше, чем зарвавшихся Черных львов, возомнивших о себе слишком многое в последние годы.

Пять лет назад Курд поверить не мог в такую удачу — получить в собственное распоряжение самого сильного из этого проклятого клана, сделав его своим подчиненным. И теперь эта девка. Из того же самого клана. Кто знает, что связывало их в прошлой жизни Морта? Только эти двое. Хотя… По губам главы Нейтралов расползлась змеиная улыбка. Уже через несколько часов он и сам может получить ответы на все свои вопросы.

Курд откинулся на кресло попутно набирая телефонный номер:

— Через полчаса. В церемониальном зале. Детектор лжи. Морт.

***

Я стоял совершенно один в зале для проведения ритуалов, с каждой убегающей минутой все больше теряя надежду на то, что буду простым свидетелем процедуры, уготованной Курдом. Но время шло, а главы все не было, и шансы, что именно мне досталась главная роль в этом действе, становились все больше и весомее.

Думитру любил проделывать подобное с испытуемыми — заставить их ожидать, сходя с ума от неизвестности и трясясь от страха до тех пор, пока те не потеряют концентрацию о не откроют свой разум для "детектора". Единственного вида допросов, который любил устраивать сам Курд. Он же был и единственным, кто способен устроить этот самый "детектор лжи".

Дверь открылась, и в зал вошел Курд в сопровождении двух стражей. Один из них был именно тем, кто помогал мне на первом допросе Марианны. И сейчас, тварь, не позаботился даже о том, чтобы скрыть триумфальный блеск в глазах. Закусил щеку, стараясь не выдать ту волну ненависти, что прошла по телу при взгляде на ублюдка.

Оба стража подошли ко мне с разных сторон, держа в руках железные кандалы на длинных цепях. По большому счету, в них не было особой нужды. Один я не смог бы одолеть их троих во главе с самим главой. Но, тем не менее, эти кандалы несли в себе особую цель — они в достаточной мере унижали испытуемого, что, опять же, способствовало лучшему проникновению в его сознание.

Курд остановился напротив, молча наблюдая, как меня приковывали к огромной колонне с торчащими металлическими крюками. В его руках не было никакого инструмента или прибора, похожего на обычный Полиграф. По сути, этим самым прибором был сам Думитру Курд, глава Нейтралов. Единственный, кто способен управлять сознанием других бессмертных, заставляя тех видеть любые картинки, угодные "детектору". А пока "допрашиваемый" извивался, натягивая руками цепи, крича и извиваясь, пока в его сознании проносились сцены из его самых страшных кошмаров, Курд сканировал состояние несчастного. Или же, наоборот, Курд иногда любил развлекаться, вкладывая в сознание оппонента образы роскошных голых женщин, ласкавших его тело, и глядя, как тот содрогается во время оргазма, расслабляясь полностью и предоставляя Нейтралу возможность без труда выудить нужную информацию.

Подобные допросы проводились только в отношении демонов и Нейтралов при возникновении сомнений в преданности последних, что бывало очень и очень редко.

Стражи закончили свое дело и встали по бокам от меня.

— У меня появились сомнения, Морт… — наконец, заговорил Курд. — Сомнения относительно тебя. А я не люблю быть неуверенным. В чем бы то ни было… — он внимательно всмотрелся в мое лицо. — Может, тебе есть что мне сказать, Морт?

— Все, что я должен был сказать Вам, я уже изложил в протоколах.

— Вот как? То есть ты даже не поинтересуешься, по какой именно причине висишь здесь, прикованный цепями?

Я пожал плечами:

— Если я вишу здесь по Вашему приказанию — значит, на это действительно есть важная причина.

Курд молча кивнул и прищурился, сосредотачиваясь на мне. В голове вдруг зашумело, а собственные веки вдруг показались неподъемными. В глазах появилась резкая боль, будто в них плеснули кислотой, и на секунду все вокруг погрузилось в кромешную тьму.

Видимо, я потерял сознание, потому что когда открыл глаза, то обнаружил себя лежащим возле колонны на полу. Я огляделся вокруг, растирая запястья, уже освобожденные от оков. Какого хрена? Почему они оставили меня здесь одного?

В этот момент вдруг распахнулась дверь, и в помещение влетела запыхавшаяся Марианна. Я буквально оцепенел, наблюдая, как она захлопнула дверь, прислоняясь к ней спиной и поворачиваясь ко мне лицом. Облегченно улыбнулась, оглядывая меня с головы до ног.

— Ник, что же они сделали с тобой?

Она подбежала ко мне и схватила за руки, переворачивая ладонями вверх, прикасаясь к ним губами, подняла на меня взгляд и провела рукой по щеке, запуская по телу мириады искр, вспыхнувших под кожей там, где прикасался нежный бархат ее ладоней.

А я словно упал в ступор, пытаясь понять, каким образом ей удалось освободиться. Неужели Влад? Но как? Даже если Зорич уже получил послание, то они все равно не могли за столь короткий срок достать те бумаги… и меч.

Я отстранил ее от себя, схватив за плечи и напряженно вглядываясь в такое любимое лицо, будто наполненное сейчас сиянием радости и заботы.

— Что за чертовщина? Кто тебя освободил?

Марианна прильнула ко мне, прижавшись щекой к груди, и я закрыл глаза, наслаждаясь прикосновением к ней и ее запахом… Запахом, которого, чтоб мне сдохнуть, не было.

— Это не важно, Ник. Боже, любимый, — она приподнялась на цыпочки, прижимаясь к моим губам. — Я так рада, что все это закончилось.

Я ответил на поцелуй, жадно сминая пухлые губы, кусая их до крови, и, стараясь не кривиться, когда понял, что и кровь не имела ЕЕ вкуса. А после резко развернул ее спиной к себе и толкнул на пол, ставя на четвереньки. Разодрал на ней одежду под истошные крики и слезные мольбы: "не поступать со мной так". Дернул ее голову к себе за волосы и процедил:

— Здесь я решаю, с кем и как поступать, Свирски.

Затем одним движением вошел в нее, намеренно причиняя боль и рисуя в сознании образ Курда, равнодушно наблюдающего, как меня, прикованного, выгибает от дикой разрядки.

Но Думитру, видимо, решил разыграть другую карту. Валерия вдруг развернулась ко мне и окровавленными когтями разодрала мою грудь. Я оттолкнул тварь от себя, скорчившись от адской боли, такой сильной, что, казалось, с меня клочьями слезает кожа, обнажая мышцы, которые выкручивало в страшных судорогах.

"Яд демона" — пролетело в голове, и я отрубился.

— Мокану, мать твою, ну и заставил ты нас всех поволноваться, — голос Влада ворвался в сознание неожиданно. Он подошел к моей постели и улыбнулся. — Знаешь, чего мне стоило вытащить тебя с того света? Будешь мне должен, Ник.

Невольно восхитился Курдом. Настолько точно передать интонацию и мимику Влада. Или же, скорее всего, он проецирует только образ, а жесты и мимика — моих рук дело. И я разозлился на себя. Разозлился за то, что вдруг на самом деле безумно захотелось оказаться в особняке Воронова, чтобы, как бы это смешно ни звучало, но почувствовать его заботу о себе. Еще не так давно я и предположить не мог, что мне так сильно будет не хватать братского плеча рядом. И не только в тяжелые моменты, но и просто в долгие минуты одиночества.

Мысленно встряхнул себя, напоминая о Курде, который, наверняка, сейчас с огромным удовольствием считывал все мои чувства.

Отвернулся от Влада, чтобы не видеть столь родного лица и произнес скучающим тоном:

— Я тебя не просил помогать мне, Воронов. Это была твоя инициатива.

А потом было еще много-много образов. Столько, что я даже перестал их считать. И кадры с моими детьми, и образы Марианны в постели с Дэном, стоны которых я равнодушно слушал, стиснув зубы и удерживая в памяти ощущение той бешеной радости и облегчения, когда понял, что она никогда мне не изменяла. И как апофеоз — Марианна в образе Свирски, прыгающая обнаженной на коленях Курда.

***

Думитру Курд, наконец, отпустил сознание Морта и рухнул на кресло. Поднес дрожащую руку с платком ко лбу и вытер пот. Один из стражей поднес ему бокал, наполненный кровью, и Курд тут же жадно его опустошил. Махнул рукой, давая знак снять вершителя с колонны.

— Отвести в его келью. Накормить. Как придет в себя — проводить ко мне.

Стражи вынесли обессиленного Морта, а Курд принялся анализировать увиденное. К своему удовольствию, ничего предосудительного он в эмоциях подчиненного не обнаружил. Да, поначалу его сбила с толку нежность, затопившая того при виде Свирски, но уже через несколько секунд ее сменила самая настоящая похоть, что неудивительно, учитывая, насколько соблазнительна заключенная.

Затем Курд буквально наслаждался той злостью, что испытывал бывший князь к своему брату и королю. Думитру знал, что отношения между братьями никогда не были гладкими, и пусть даже наличие любого чувства — не самая хорошая характеристика для Нейтрала, но эта неприязнь была на руку самому Курду. Он уже начинал задумываться о том, что со временем именно Морт поможет ему сместить упрямого Воронова и поставить на его место более удобного короля.

Единственной эмоцией, насторожившей главу Нейтралов, была любовь, будто огромной волной захлестнувшая прикованного, когда Курд вложил в его голову образы детей. Заинтересовало именно то, что Морт будто постарался скинуть с себя эту эмоцию, замаскировав ее равнодушием, но у него не получилось. Думитру закурил. По большому счету, любовь к детям — не так страшно. Когда-то, когда сам Думитру был всего лишь простым стражем, глава нейтралов проводил масштабную зачистку в рядах воинов. Своеобразную проверку на верность делу и командиру. Именно тогда Думитру собственными руками оторвал головы своим сыновьям и жене, и принес их Господину, тем самым доказав тому безграничную преданность и полное отречение от прошлой жизни. Именно тогда тот и нарек его Курдом. Да, Думитру честно заслужил свое прозвище. А вот Морт, оказывается, не совсем еще мертв. Но ничего. Пройдет не так уж много времени по меркам бессмертных, и Морт точно так же кинет под ноги своего Господина головы тех, кто пока еще вызывает в нем совершенно лишние для вершителя Нейтралов чувства.

Запищал внутренний телефон, и Курд автоматически ответил на звонок.

Когда понял, КТО ему звонит, вздрогнул. Давно его не тревожили настолько сверху.

— Убийцу демона казнить. Без суда и следствия. Все показания стереть.

Думитру застыл с трубкой в руке, но приказы не обсуждаются. Более того, он не имел права задавать ни одного вопроса. Медленно выключил звонок и в резко поднял голову, когда понял, что к нему снова привели Морта. Курд несколько секунд смотрел на Вершителя, а потом сказал:

— Сопроводишь Свирски на казнь. Больше никаких допросов. Никаких показаний. Таков приказ. Выполняй.

Когда Морт вышел из просторного круглого кабинета, Курд откинулся на спинку кресла. Странный приказ. Впрочем, убийство демона — это совершенно беспрецедентное преступление и сучка заслужила казни без какого-либо права на отсрочку. Другим в назидание. Жаль — только время на нее потратил.

***

Не прошло и часа, как в здании черного храма сработали сирены. Сирены, оповещающие о побеге преступника. Их вой заставил Курда вскочить с кресла и побледнеть. В кабинет тут же ворвался заместитель Вершителя.

— Свирски и Морт сбежали.

Курд прищурился и с такой силой сжал пальцы, что из ладоней закапала черная кровь.

— Это невозможно, — прорычал он.

— Возможно. Он телепортировался с ней в Проклятый лес. Полчаса назад. Как только вывел ее за ворота. Следуя вашим указаниям — погоня только после приказа.

Нейтрал поклонился, а Курд криво усмехнулся. Никто не догадался бы сейчас, что впервые за последние тысячу лет Думитру испытал ненависть и ярость. Морту удалось обвести его вокруг пальца. Проклятый сукин сын. Он обманул самого Думитру. Провел как ребенка.

Снова раздался звонок внутренней связи и заработал принтер, с него выпал лист с отчетом по результатам анализов ДНК. Курд подхватил его на лету и поднес к глазам. Личность преступницы установлена, и когда Думитру прочел имя — его пальцы смяли бумагу, пачкая кровью. Он швырнул лист в камин. Марианна Мокану. Твою ж мать. Он, Курд, не понял, что девка не просто знакома с Мортом, а она его жена. Это не просто упущение — это фатальный промах, из-за него голова Курда полетит с плеч так быстро, что он не успеет моргнуть.

Дочь короля вампиров, падшая, убийца, которую допрашивал собственный муж, и Курд, мать его, не догадался об этом.

Думитру поднял взгляд на заместителя, ожидающего указаний.

— Никакой погони. Лес убьет их сам. Медленно и мучительно. Более страшной казни не придумать. А сейчас слушай меня внимательно. Внизу, в самом дальнем секторе, находится заключенная, та, которую приговорили к пожизненному, смягчив приговор. Ты казнишь ее немедленно под документами Свирски, и отчет вышлешь мне. Если проболтаешься — последуешь за ней. Все ясно? Займешь должность Морта уже завтра.

Нейтрал замер, склонив голову. Твою ж мать, как Курд влип. Искать этих двоих в лесу — все равно, что иголку в стоге сена. Более того, проклятое место блокирует телепортацию, и идти нужно пешком. Да и зачем? Сдохнут эти двое, и Курд избавится от улик навечно. Холод и голод сморят беглецов за несколько часов. В горах -50 по Цельсию. Ни одного животного или птицы. Снег заметет тела, а потом, после разложения, не останется и следа. Вместо Морта казнят другого Нейтрала, и в отчетности будет то количество казненных, которое нужно Высшим. Курду еще повезло — он легко отделался, если только заместитель будет молчать. А он будет. Жадная тварь давно метит на место Морта.

Глава 28

С того момента как Ник, бледный, истощенный с каким-то странным и сухим блеском в глазах, ворвался в мою камеру и до момента, когда мы оказались в самой чаще проклятого леса, прошло несколько долгих часов. Уже тогда, увидев его взгляд, я поняла, что случилось непоправимое, и мы импровизируем. Он нервничал, и я чувствовала, как внутренняя дрожь Ника передается мне. Потом уже я поняла, что он получил приказ казнить меня. Потом, когда мне на руки и на ноги надели кандалы, завязали глаза и зачитали приговор. Ник зачитал. Его голос ни разу не дрогнул, и только я Дьявол — свидетели, чего ему это стоило. А потом мы оказались в лесу, в глазах моего мужа надежда, триумф… недолгие, такие скоротечные, как и короткие поцелуи, слова любви, объятия, жадные взгляды. Его надежда умирала медленно. Я даже чувствовала ее агонию. Такую мучительную, что от взгляда на него у меня сжималось сердце. Мы шли и шли по снегу, и чем дольше шли, тем больше я понимала, что выхода нет. По взглядам, по растерянному выражению лица, по муке в его глазах. Но он старался не показывать мне, а я спотыкалась и шла следом. Я даже питалась его кровью, потому что он обещал, что вот-вот мы выйдем. У меня не было ни одной причины считать иначе. Это же мой Ник. Он найдет выход даже из Ада. Долгие, изнуряющие часы я думала именно так… у меня еще тоже была надежда.

***

Марианна в очередной раз споткнулась, и я подхватил ее за руки. Она подняла ко мне побледневшее лицо, и я не смог удержать глухой стон, заметив отчаяние в ее глазах, дрожащие пальцы лихорадочно сжимали рукава моего пальто. Ее уже лихорадило от холода, голодную и истощенную. Посмотрел в любимые глаза, и по телу прошла судорога болезненного понимания — это конец. Рывком притянул ее к себе и поцеловал влажные от снега волосы.

— Все, малыш. Мы пришли.

***

Я стерла подошву сапог, у меня уже не было сил идти дальше. Холод пробирал до костей. От голода сводило скулы и драло в горле, но я шла за ним, часами, долгими, нескончаемыми минутами. Шла, спотыкаясь, цепляясь за его холодные пальцы. Шла, хоть уже и понимала, что надежды выйти из этого проклятого места почти не осталось, но я могла бы идти или ползти за ним до последнего вздоха. А потом Ник остановился, обвел взглядом местность, и я увидела, как сильно он сжал челюсти, до скрежета. Рывком привлек меня к себе, но даже его объятия не согревали, только давали защиту. Он поцеловал мои волосы. Я слышала, как гулко бьется его сердце.

Подняла к нему лицо, но, видя дикое отчаяние в его глазах, — все поняла. Это конец.

***

Закрыл глаза, сдерживая непрошеные слезы, посмотрел вокруг, выигрывая хоть какое-то время для того, чтобы разбить вдребезги эту робкую веру в лучший исход. Какие-то ничтожные секунды до того, как мы окажемся посреди осколков разрушенной мечты о свободе.

Это был тупик. Все это время мы ходили по кругу. По гребаному кругу, отнявшему наши силы, истощившему до предела.

Вот и все. Хотелось кричать от бессилия, истерически смеясь при этом. Все-таки Курд, мать его, добился своего. Я был уверен, что знаю западную дорогу. Но ни хрена. Те карты, что я изучал и знал наизусть каждую отметку в них, были ненастоящими.

Долбаный ублюдок провел меня. Не удивлюсь, если окажется, что погоня уже завернула обратно. Зачем она? Я сам… САМ стал нашим с Марианной палачом. И кто сказал, что это будет милосердная казнь?

Кто знает, что лучше — сгорать на солнце считанные минуты, испытывая дикие боли, или подыхать долгие-долгие часы, замерзая голодными в снегу?

Марианна коснулась руки, обращая внимание на себя, и я отчаянно прижался к ее губам. Сейчас я не мог произнести этих слов вслух.

***

Я смотрела Нику в глаза и увидела в них влажный блеск, почувствовала, как сильно он сжал меня обеими руками, и все поняла. Он не отводил взгляда, и я смотрела в пронзительную синеву. Сама сцепила пальцы с его пальцами. Чувствуя, как на него давит груз вины. Он в отчаянии… потому что мы в тупике. Казнь состоялась, и она будет медленной и мучительной — умирать от голода и холода посреди снега, пронизывающего ветра и засохших деревьев. Я прижалась щекой к его груди и, все еще сжимая пальцы Ника, закрыла глаза.

Это был тот адский путь, который мы прошли друг к другу. Если мы вместе — значит, это финал. И кто сказал, что не этого я хотела — умереть в его объятиях. Не важно когда, важно, что рядом с ним.

От голода во рту выделялась слюна, и мне казалось, что скоро я потеряю сознание. Не задавала вопросов, чтобы не заставлять Ника давать ответы. Зачем вопросы? Если все можно прочесть в любимых глазах.

— Значит, пришли… — тихо сказала я и провела дрожащими пальцами по его ледяным щекам.

***

Марианна провела по моему лицу холодными пальцами, и прикосновение отозвалось в душе мучительной болью. Сердце защемило от нежности, когда она подняла на меня понимающий взгляд.

Моя сильная девочка. В глазах ни капли страха. Только обреченность и… спокойствие?

Ноги подкосились, и я буквально рухнул на снег, усаживаясь и прислоняясь к стволу ели спиной. Притянул ее к себе на колени.

Она дрожала так сильно, что эта дрожь отдавалась и моему телу. Надкусил свое запястье и поднес к ее губам.

— Поешь, малыш.

Марианна посмотрела на меня через плечо, и я зарычал, понимая, что она собирается отказаться.

— Прошу тебя… любимая…

Она отвернулась, и я прижался лбом к ее спине. Чертовы слезы все-таки потекли по щекам. Я бессилен что-либо изменить. Я завел нас в тупик. Нет, не сейчас… гораздо раньше. Нельзя было уходить. Оставлять ее одну. Я бы добивался и вернул ее себе. Как всегда… но я… я решил, что впервые поступаю правильно, и ошибся. Моя ошибка будет стоить ей жизни. Нам обоим.

***

Я отвернулась и до крови закусила немеющие от холода губы. Почувствовала, как Ник прислонился лбом к моей спине и задрожал, я зажмурилась, сердце разрывалось от боли… не за себя. За него. За ту безысходность, которая овладела моим самым сильным, самым смелым мужчиной, который даже не стонал, сожженный до костей вербой, а сейчас плакал как ребенок. Он не смог нас спасти… для него это хуже самой смерти. Осознание, что не смог… и эти немые рыдания по нам… точнее, по тому, чего уже никогда не будет. По мне. По нашим детям, которых мы больше не увидим. По счастью. Он предложил свою кровь, а это значит, что очень скоро у него больше не останется сил. Я резко повернулась к Нику и прижала его к себе. Он уткнулся лицом в мою шею, а я зарылась несгибающимися ледяными пальцами ему в волосы.

— Если я поем… у тебя не останется сил… не останется, Ник.

Потом я отстранилась и посмотрела ему в глаза. Пронзительно синие. Вытерла пальцами черные слезы.

— Пообещай мне… Пообещай, что я уйду первая. Пообещай, что сделаешь это для меня. Я не хочу оставаться одна…

***

Прижал ее к себе еще сильнее, отвел взгляд, отрицательно качая головой. Но, дьявол меня раздери, умом понимал, что должен сделать это. Своими собственными руками я должен убить ту, ради которой жил все это время.

В очередной раз сука-судьба, равнодушно скалясь, предоставляет мне право этого страшного выбора.

Рука сама нащупала крохотную капсулу в кармане. Сжал ее в ладони. Мое спасение от Нейтралов. С виду обычная пилюля, а внутри самое мощное орудие на свете, способное погубить тех, кого боятся все расы. Она содержала в себе помимо яда демонов капли крови Курда. Я выкрал ее накануне из лаборатории. Мы использовали такие при допросе предателей среди своих. Те корчились в невыносимых муках, харкая кровью, после принятия всего лишь одной капсулы. Говорят, от нее выкручивает внутренности так, что ты сам чувствуешь, как смещаются собственные кишки и перестают работать легкие. Дикая пытка. Самая жестокая смерть, какая существует в мире смертных и бессмертных. Внутренности гниют живьем, пока яд не доберется до сердца. А это происходит медленно.

Ее я взял с собой на всякий случай. На случай, если нас поймают.

Пальцы коснулись холодного лезвия ножа, и сердце сжалось. А куда ты денешься, Мокану?.. Ты же не позволишь, чтобы ее схватили.

А Влад, если только он успеет появиться в горах до того, как Марианну сожгут, получит из рук Нейтралов лишь ее истерзанный труп. Или… она останется одна и будет мучительно долго умирать от голода и холода.

Уткнулся в ее грудь и еле выдавил срывающимся голосом те слова, что заставили ненавидеть самого себя с дикой силой. Слова, которые застряли в горле, обожгли легкие:

— Обещаю, малыш… Обещаю… Только подожди, хорошо? Дай побыть с тобой еще немного… потом… позже.

***

Я лихорадочно гладила его по щекам, понимая, насколько тяжело ему далось это согласие. Чувствуя его боль как свою. Сейчас он проклинает себя. Ненавидит с такой силой, что я почувствовала эту бессильную ярость кожей. Мои глаза наполнились слезами, и я покрыла поцелуями его ладони, когда услышала мольбу побыть с ним еще немного. И пусть меня выкручивало от невыносимой жажды, сводило все тело от холода.

— Да, позже, — мой голос сорвался, и слезы покатились по щекам, — позже любимый. Ты сможешь… если у тебя будут силы, сможешь.

Это я виновата… я. Втянула нас в это. Господи. Он мог бы жить дальше… Ледяной ветер впивался в мои кости, кожу, замораживая, не давая возможности нормально дышать. Я прижалась к Нику еще сильнее и закрыла глаза, стараясь не стучать зубами.

***

Не знаю, сколько времени прошло, мне казалось, что я засыпаю под сильный вой ветра и шорох сухих веток над головой, потом я снова открывала глаза, смотрела на Ника. Его кожа уже приобрела сероватый оттенок. От голода началось разложение клеток, а истощение и дикий холод ускоряли процесс. Под своей щекой я слышала, как бьется его сердце. Нет, не его. Это мое сердце. МОЕ — оно бьется, и билось всегда для меня. И пока оно стучит — я могу дышать. Когда мне казалось, что Ник засыпает, я будила его, рассказывая о детях… о том, какие они взрослые и как сильно Сэми похож на Ника. А Ками, его маленькая принцесса, каждый день пишет ему письма и складывает в дальней комнате нашего особняка, а Ярик мечтает, что, когда вырастет, поедет искать папу и обязательно найдет. Они его не забыли. Не было дня, чтоб не спросили об отце.

Я говорила, а сил почти не осталось, голос звучал все тише и тише. Меня уже не лихорадило. Я так замерзла, что не могла пошевелить ни руками, ни ногами. Мне казалось, я примерзла к нему и не смогу оторваться. Пусть так. Только бы не разжимал рук никогда.

***

Прошла, кажется, целая вечность, а мы все лежали на этой заледенелой земле, и я чувствовал, как жизнь вытекает из нас обоих. По крупицам. По капелькам. И это было охренеть как больно. Когда ты ощущаешь, как иссякают все твои силы, как все медленнее бьется сердце любимой рядом… Ты уже почти не слышишь его, и паника сжимает твое собственное ледяными клещами, потому что не знаешь, отчего это происходит. То ли от того, что ты слишком слаб, чтобы уловить еле ощутимое трепыхание ее сердца… То ли, потому что оно уже перестало биться.

Дикий страх накатил и затопил все тело с головой, и я резко распахнул глаза — единственное, на что был сейчас способен. Первое, что увидел — встревоженный сиреневый взгляд, и наивное, совершенное глупое сейчас облегчение все же осторожно коснулось груди.

Стиснул зубы, собирая силы и поднимая руку, чтобы коснуться ее хотя бы еще раз… Напоследок. Пока еще теплую… Живую…

— Прости… малыш… Прости меня… за все.

***

Я смотрела ему в глаза и понимала, что собираюсь с силами, чтобы ответить. Он касался моей щеки из последних сил. Мне стало страшно, что потом он не сможет… потом будет поздно, и я останусь одна в этом мертвом лесу. Он уйдет… а я останусь. Без него. От голодной боли скрутило все тело, пекло внутренности. Но я не стонала, чтобы не добить его и своими муками. Я терпела, но понимала, что сил все меньше. Скоро я буду выть, как животное, когда начнется распад плоти. Мы должны уйти раньше… пока имеем человеческий облик. Пока можем уйти достойно.

— Ты… ты прости меня, — прошептала очень тихо, но я знала, что он слышит, — сделай это сейчас, пожалуйста. Мне так больно… так холодно, Ник. Так холодно. Сейчас, любимый.

***

Я закрыл глаза, уступая ей. Сил ответить совсем не оставалось. А мне они еще нужны будут. Нам обоим нужны будут мои силы…

Засунул руку в карман и вытащил то единственное, что все это время сдерживало меня в горах. Крошечный предмет, лучше любой цепи удерживавший Зверя на таком расстоянии от нее.

Кольцо, когда-то брошенное Марианной мне в лицо. Каждый раз, сжимая его в руках, я вспоминал, почему и зачем я здесь.

Облизнул пересохшие губы, не отрывая от нее взгляда, и медленно поднял ледяные пальчики, будто разом ставшие тонкими, почти прозрачными.

Но не спешил надевать его, ожидая ее разрешения. Пусть это всего лишь на несколько минут, но она должна принять это решение самостоятельно. Последнее решение в своей жизни.

Марианна слабо улыбнулась и осторожно кивнула в знак согласия.

— Я любил тебя… всю свою вечность… Марианна…

***

Он надел кольцо мне на палец, и я чувствовала, как слезы текут по моим щекам, замерзая, превращаясь в лед. Но в этот момент боль от холода и голода отступила. Любимый. Как же ему больно сейчас. Он должен сделать то, что я бы не смогла сделать никогда… ради меня. Все только ради меня. Я хотела, чтобы Ник простил меня за это. За то, что сейчас будет умирать дважды. Первый раз вместе со мной, а второй совсем один. Я сделала усилие и обхватила его пальцы, почувствовала в них рукоятку кинжала, поднесла лезвие к своей груди и, глядя в безумно любимые синие глаза, которые потемнели от отчаяния, прошептала:

— Я любила тебя всю свою вечность… Ник.

***

Слышать это признание… от нее… сейчас. это было больно. Безумно больно… И бесценно… Важнее, чем глоток воды для страждущего от жажды в пустыне… Драгоценнее, чем корка хлеба для умирающего нищего… Прекраснее, чем чувствовать нежные лучи солнца на коже после пяти сотен лет жизни в кромешной тьме…

В этот момент эти слова стали для меня всем. Именно ради них мне была дана эта никчемная жизнь…

И ради этого мгновения стоило пройти все те шесть кругов Ада, что я оставил за спиной. Пройти, чтобы окунуться в самый страшный, последний, седьмой круг.

Прошептал занемевшими ледяными губами:

— Закрой глаза, любимая.

***

— Нет, я хочу смотреть на тебя… хочу, чтобы ты остался в моих глазах. Хочу, чтобы навечно остался в них. Прости меня… прости за это, — я почувствовала как голос совсем исчезает, — но я буду с тобой… ты меня почувствуешь. Обещаю.

Сжала его пальцы сильнее и улыбнулась из последних сил. Я хотела послать ему надежду, дать кусочек тепла. Пусть больше никогда ему не будет больно.

***

— Я заберу тебя туда, где мы будем счастливы.

— Только не отпускай меня, держи крепче. Не разжимай рук.

— Не отпущу. Никогда. Клянусь. Буду держать до последнего вздоха. Моего вздоха.

Я потерял себя в ее глазах. В той любви, что плескалась в них. Резко вонзил кинжал ей в сердце, а сам потонул в сиреневом цвете, поглотившем всего меня… Мои мысли… Мои чувства… мое прошлое… будущее и гребаное настоящее, в котором я убивал одним движением, одним орудием сразу двоих… Успел сплести пальцы другой руки с окровавленными пальцами Марианны, которые она невольно прижала к своей груди. Я смотрел на нее, забирая ее последний вздох, последний взгляд. А потом она уронила голову мне на грудь… Я заорал. Захрипел. Взвыл. На несколько секунд обезумев от отчаяния, от потери, от того, что я еще жив, а она уже нет… От того, что по моим рукам течет ее кровь, и она еще теплая…

Осторожно закрыл ей глаза, в которых навечно осталось мое отражение.

Я не знал, откуда появились эти чертовы силы обнять мою мертвую девочку, но я обещал, что не отпущу, не разожму рук. Прижал к себе, последний раз вдыхая запах ее волос, смешавшийся с запахом снега и смерти, уже наточившей свою косу и в нетерпеливом ожидании кружившей надо мной… Ее она уже забрала, проклятая.

Мне казалось, что я вижу жуткий образ… и кровавую пасть, оскаленную в триумфальной улыбке… и пустые глазницы бездны. Почувствовал, как щелкнула под зубами оболочка капсулы, и яд обжег небо.

"Я иду за тобой, любимая"…

***

Я чувствовал необычное беспокойство. Буквально десять минут назад его не было. Я просто стоял на огромной ветке ели и разглядывал лес, когда почувствовал какой-то странный толчок. Он шел изнутри, со стороны сердца.

Я хищник, и привык доверять своим инстинктам. Начал оглядываться в поисках того, кто или что нарушило мое уединение.

А потом почувствовал его. Запах. Ее. Ее аромат. Он был необычайно тонок и практически неуловим. Терялся на фоне других запахов — хвои, снега, мелких животных, пробегавших внизу.

Но я поймал его, а значит, не отпущу.

Я перепрыгнул на соседнее дерево, стряхнув с веток снег. Потом еще на одно. Аромат стал сильнее. Стала сильнее и зависимость.

Сейчас я понимал, какие чувства испытывают наркоманы, пытающиеся излечиться от пагубной привычки. Они могут обманывать окружающих и себя, иногда даже довольно удачно, что вполне излечились. И даже могут некоторое время существовать без этих наркотиков. Именно существовать, а не жить.

Но стоит им увидеть вожделенные таблетки, порошок, или любую другую дурь, как у них отказывают тормоза. И они сломя голову бросаются навстречу новым ощущениям.

Примерно, как я сейчас несусь в поисках своего собственного сорта героина. ОНА. Увидел ее и замер, не веря своим глазам. Нашел. Этого не может быть, но это и не сон, Мокану.

Я спрыгнул вниз и оказался позади нее. Просто дежа вю.

***

Я чувствовала, как меня скручивает эта дикая потребность в нем. Она никогда не уходит, она сильнее силы воли и даже инстинкта самосохранения. Увидеть один раз. Ненадолго. Я снова закрыла глаза, и к горлу подкатывает ком, саднит в груди. Боже… я даже чувствую его запах, как будто нас не разделяют тысячи километров. Я просто схожу с ума, но ведь я его чувствую, так, словно, он где-то рядом. Совсем близко. Я тяжело выдохнула и сделала шаг по снегу, чувствуя непреодолимое желание закричать. Позвать его так громко, чтобы с этих проклятых равнодушных елей посыпался снег, чтобы этот холодный воздух разорвало от моего крика. "Ник… где же ты? Почему ты так далеко от меня?" Я сжала руки в кулаки, чувствуя, как ногти впиваются в ладони, и в этот момент услышала шорох. Очень тихо, точнее, бесшумно для человеческого уха, но мне показалось, что он громче выстрела, потому что мое сердце забилось так сильно, оно… оно почувствовало раньше, чем разум. Нет, оно заклокотало не от испуга, оно зашлось, захлебнулось. Я медленно повернулась, и мне показалось, что я лечу в пропасть. На невероятной скорости, так быстро, что у меня захватывает дух. Он здесь. Не знаю, как… не знаю, почему, но он здесь и с моих губ срывается жалобный вздох. Я так истосковалась, что мне физически больно его видеть, я пожираю взглядом его бледное лицо, каждую черточку, я смотрю в его глаза и… не понимаю, КАК? Как он оказался здесь, сейчас, в тот самый момент, когда я так отчаянно его звала?

***

Ее глаза расширились. В них мелькнул целый калейдоскоп чувств: узнавание, неверие, надежда, удивление и вопрос. Немой вопрос. Я будто читал его "КАК?"

Черт, любимая, да я сам не знаю, КАК?

Это то, что сложно объяснить даже древнему бессмертному.

Она прижала ладошку ко рту, застывая в изумлении.

Я шагнул ей навстречу, пряча руки за спиной.

Открыл рот, чтобы поздороваться, и не смог произнести ни звука. Горло сдавило.

Единственное, что мне оставалось — это жадно пожирать ее взглядом, отмечая каждую черточку такого родного и любимого лица.

Моя девочка, вот мы и встретились… Не важно, где мы. Не важно, кто и каким образом дал нам этот шанс. Но мы вместе. Ты меня дождалась и здесь.

Приблизился к ней вплотную и посмотрел в ее глаза. Поздоровался. Молча.

"Доброе утро, малыш…"

***

Я судорожно глотнула холодный воздух, но изнутри уже горела, меня испепелял все тот же ослепительный огонь, пожирал изнутри. Я поднесла руку ко рту, чтобы не закричать его имя, смотрю в эти синие глаза и понимаю, что ничего и никогда не изменится. Это больше, чем любовь. Это мое проклятие, наваждение, одержимость. Он сцепил руки за спиной и шагнул ко мне, и в этот момент мое сердце пропустило один удар. Ведь все это уже было… все точно так же. Тогда он сказал:

"Доброе утро малыш"

Я слегка улыбнулась, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы…

"Любимый, выполнил обещание… мы вместе… там, где счастье… я знаю, что ты сдержал свое слово"

***

Маленькая. Еще бы, тебе не знать. Вот только на этот раз ты ошибаешься. Потому что никакими словами ни на одном языке мира нельзя выразить то, что я сейчас чувствую и хочу сказать. Хочу, но не могу. Просто не знаю, как.

Поднял руку и провел по ее щеке, наслаждаясь бархатистостью кожи. Задел большим пальцем нижнюю губу и поймал ее потемневший и в то же время настороженный взгляд.

"Вот… я тут кое-что тебе принес.." Так же молча протянул ей ветки рябины.

Черт, я сам не знаю, зачем сорвал их. Просто, пока несся к Марианне, показалось правильным подарить ей их. Частицу нашего прошлого. Прошлого, которого не забывали ни она, ни я.

Будто по-другому и не должно быть…

***

Он улыбался, как когда-то давно, для меня. Я уже успела забыть, насколько улыбка меняет его, насколько иным становится это красивое безупречной жесткой красотой, лицо. Его глаза казались такими светлыми, прозрачными и я… я снова видела в них свое отражение. Мы словно вне времени, вне ненависти, вне измерений. Вдвоем. Когда чувства обнажены, и никто не прячется за масками. Надолго? Не знаю. Я не верила, что вижу в его руках букет рябины, невольно улыбнулась, а в глазах застыли слезы. Я прижала ветки к груди.

Ник коснулся моей щеки и мучительно нежно провел по ней кончиками пальцев. Мне не хотелось отстраниться. Мне хотелось прижаться щекой к его ладони и закрыть в изнеможении глаза.

***

Смотрел в ее грустные глаза и видел в них слезы. Появилось дикое желание осушить их поцелуями, но я не стал, не хотел пугать ее в самом начале нашего такого странного свидания. Видимо, все-таки я за свою поганое долгое существование сделал что-то хорошее, раз сейчас мне выпала возможность снова находиться рядом с Моей Малышкой. Я провел руками по ее мягким локонам.

"Марианна, скажи, это сон? Я сплю?"

***

Я могла смотреть ему в глаза бесконечно. Мне казалось, что в этот момент все проклятые стены между нами рухнули. Он МОЙ. Как и раньше, как прежде. Такой, каким никто кроме меня никогда его не знал, не видел, не чувствовал. Ник гладил мои волосы, и я протянула руки, обхватывая его лицо ладонями, ощущая, как внутри зарождается вопль дикого восторга от прикосновения, от ощущения его кожи под пальцами, колючей щетины.

"Мы спим вместе, и нам снится чудесный сон. Я не хочу просыпаться, любимый…"

Закрыла глаза и, приподнимаясь на носочки, коснулась губами его губ, едва ощутимо, чтобы почувствовать дыхание, впитать, запомнить… Ветки рябины упали в снег… Откуда-то издалека доносилось завывание ветра… где-то очень-очень далеко.

***

Она снова прощала меня своим поцелуем, нежным, осторожным. Пусть ненадолго, только на этот конкретный миг, но все же прощала. Я ответил ей. Сначала нежно, позволяя ей вести, а затем уже впиваясь в них, жадно сминая нежные лепестки. Положил руку на ее затылок и привлек ближе к себе.

***

Он целовал меня, мне казалось, что я разрываюсь от тоски и счастья одновременно. Снова чувствовать его губы, обвивать сильные плечи руками, прижиматься всем телом. Оторвалась на секунду, глядя в потемневшие синие глаза. Когда-то давно он говорил мне:

"Я погублю тебя, малыш. Рано или поздно я сломаю тебя. Откажись от всего этого, пока не поздно. Мы никогда не сможем быть вместе. Это нужно прекратить прямо сейчас. Мы слишком разные. Даже больше, мы полная противоположность. Демон и ангел, это насмешка, наверное, я бы истерически смеялся, если бы не было так горько".

А я не верила тебе, я так отчаянно хотела узнать, что такое любить тебя, и я узнала… Я ни о чем не жалею. Прижалась щекой к его щеке, рывком обнимая за шею, чувствуя на своих губах слезы.

***

Я помню, малыш. Помню каждое свое слово, произнесенное тебе. Отстранил ее от себя и посмотрел в глаза. Но я никогда, Марианна, никогда не захотел бы забыть то, что ты мне ответила тогда. Позднее я произносил тебе эти слова сотни, нет, тысячи раз. "Я не могу… Я не хочу от тебя отказываться, Марианна". Прислонился своим лбом к ее лбу. "Это сильнее меня, любимая. Я не могу управлять этим. Своей зависимостью тобой. Я знаю, что такое любовь, Марианна. Я видел это чувство у Влада, я каждый день наблюдал его у Изгоя, Габриэля. Но то, что я чувствую к тебе… Проклятье"

Я гладил руками ее плечи, почувствовал, как она напряглась, вскинула голову и посмотрела мне в глаза. Я грустно улыбнулся ее сомнениям.

"Это моя болезнь. Моя вредная зависимость. Это мое безумие жестокого Зверя. Это слепая одержимость Демона нежным Ангелом. И, черт побери, я до сих пор не научился справляться с этим. Малыш, я так люблю тебя" Не понимаю, откуда слышу завывание ветра, и почему оно холодит мне душу.

***

Я смотрела ему в глаза, и мне казалось, что сейчас я живая, целая, настоящая. Живу, дышу, и мое сердце снова бьется. Не нужно произносить ни слова, хотя мы так и не сказали ничего друг другу вслух, все ответы во взгляде. Взгляд не лжет, не лицемерит, он кричит правду, и если бы я могла сейчас захлебнуться от счастья — я бы уже захлебнулась, потому что там, в пронзительной синеве его глаз я видела себя. Видела то, что он не смог бы передать обычными словами, прикосновениями, поступками. Я видела наше общее безумие, тот самый огонь, который грел и обжигал всегда. Его боль, его тоску, отчаяние, одиночество и страх… да, страх потерять. Тот самый дикий страх, который всегда отравлял и меня саму.

Ник прислонился лбом к моему лбу, и я закрыла глаза, касаясь его лица, исследуя его на ощупь, зарываясь пальцами в его жесткие волосы, вдыхая его запах. Он гладил мои плечи, прижимая меня к себе так нежно, как никогда раньше, и я обняла в ответ. Если это сон, пусть он не кончается, ведь я счастлива.

Подняла голову и дотронулась подушечками пальцев до его губ, увидела, как он сам в изнеможении закрыл глаза:

"Твои губы, они выжгли на моих губах неповторимый узор. Твои руки — они подарили мне рай. Я не прошу у тебя твое сердце, я не беру у тебя твою жизнь, просто позволь мне любить тебя…"

Порыв ветра унес мои слова куда-то высоко к макушкам деревьев, и мне стало так тепло… так уютно в его руках. Ведь он позволил.

Глава 29

— Давайте разделимся, — Влад повернулся к Курду, который с равнодушным лицом смотрел на короля, чуть прищурив темные глаза под густыми широкими бровями. — Вы сказали, что приведете нас к ним. Мы ходим здесь несколько часов и безрезультатно.

— Лабиринты проклятого леса мне не подвластны. Я вас привел, а найдете вы их или нет, я не знаю.

Владу захотелось вцепиться в тонкую шею Курда и трясти того так долго, пока из него не выйдет дух. Увидев яростный взгляд короля, тот криво усмехнулся.

— Бессилие — это самая болезненная эмоция, переживаемая как смертным, так и бессмертным. Утопия. Осознание своей слабости перед обстоятельствами, которые намного сильнее.

Влад сжал кулаки и стиснул челюсти. Проклятый Нейтрал знает о своей неприкосновенности и физическом могуществе.

"Его впустили на территорию, запретную для всех бессмертных только после того, как кусок документа из флэшки был отправлен Курду. Дьявол свидетель, чего стоило Владу сохранять спокойствие, когда Серафим принес эти проклятые бумаги и рассказал ему все то, что тщательно скрывали ищейка и Марианна. Не было времени на ярость, на расспросы и на отчаяние. Только на действие. Все остальное потом. Потом он разорвет на части начальника личной охраны Марианны, потом он посмотрит в глаза собственной дочери, которая рисковала своей жизнью и даже не попросила о помощи и да, потом, он лично вытрясет черную душу из своего брата, который похоронил себя заживо на проклятой службе Нейтралам. Потом. Когда вернет их домой. Если сможет. Проклятое "если" сводило с ума, но и на безумие не было времени. Под ударом могли оказаться не только Ник с Марианной, но и его собственная семья. Если правда всплывет наружу — она потянет всех. Серафиму удалось изъять меч из особняка Асмодея. Влад не спрашивал, как ищейка провернул это дело, сейчас нет времени на разбирательства. Но свой "плюс" скрытный и самоуверенный наглец себе заработал. Влад перечитал бумаги, раздобытые Марианной, и, несмотря на дикое волнение за свою девочку, он не мог не восхититься. Это не документы — это хрустальные яйца всего ордена Нейтралов. И теперь они у короля. Стоит сжать их посильнее — и треснет весь проклятый вертеп тех, кто возомнил себя Богами. Потому что они не Боги — они такие же, как и все, если не хуже. Оргии в застенках черного храма, живой товар, красный порошок. Сильные мира сего баловали себя плотскими удовольствиями наравне с простыми бессмертными.

Курд принял Короля в круглом кабинете. Том самом, в котором Влад уже побывал много лет назад, но тогда он получал пропуск на свидание. Тогда он пришел просить, сейчас король пришел требовать. Как только двери за Вороновым бесшумно затворились, Влад положил на стол бумаги. Молча. От предложения сесть отказался.

Курд прочел все. Медленно, очень медленно, вынуждая Влада нервно сжимать пальцы в кулаки. Думитру положил документы на стеклянную столешницу и посмотрел на короля.

— Я так понимаю, что ты принес мне это не для блага ордена, верно, король?

— Я хочу вернуть мою дочь и моего брата. Живыми. Сейчас. Снятие всех обвинений. Меня совершенно не волнует, каким образом вы это сделаете.

Курд усмехнулся уголком тонких бледных губ.

— Ценный материал. Я бы сказал — убийственный по своему содержанию. Прекрасно проделанная работа. Но ты опоздал.

В этот момент Владу показалось, что белые стены кабинета закрутились у него перед глазами, а Курд продолжил:

— Они не дожидались, пока ты совершишь благородный поступок и придешь ко мне. Они решили сбежать. Отдам дань восхищения и твоей дочери, и твоему брату. Более интересной импровизации и способностей к актерскому мастерству я ранее не встречал. Только отсюда не сбегают, разве что туда, — Думитру поднял указательный палец к потолку.

— Я хочу видеть тела, — прорычал король. — Тогда ты получишь оригиналы этих документов, а я уничтожу копии.

Влад смотрел на румына, а тот с деланым равнодушием шуршал уголками бумаг на столе. И у короля лопнуло терпение.

— Через четверть часа информация, которую я показал вам, будет обнародована, и мне совершенно наплевать, чем это кончится для вас. Скорее всего, вы лишитесь места, но что-то мне подсказывает, что и головы тоже.

Курд захлопнул папку. Слишком быстро, чтобы король понял — удар достиг своей цели.

— Ты мне угрожаешь, жалкий бессмертный? Мне? Твоему господину?

— Что вы… — Влад криво усмехнулся. — Как я могу? Я не опускаюсь до угроз — я констатирую факт и ставлю вас в известность. Давайте устроим честный обмен. Всего лишь двое вампиров. Это ничтожно мало по сравнению с тем, что потеряете вы.

Курд вышел из-за стола и направился к огромной своеобразной доске на стене. Как только он коснулся ее пальцами, на темной поверхности появилось изображение. Высокие скалы и густой лес, окутанный дымкой снегопада.

— Они в Проклятом лесу. Около пяти часов. Минус 50 градусов по Цельсию. Он повел ее западным выходом из Черного Храма, рассчитывал выйти с другой стороны. Потому что, как только они исчезли, мгновенно были перекрыты все границы. Телепортация стала невозможна, на беглого Нейтрала накладывается запрет и Морт знал об этом, как и в Проклятом лесу. Куда бы он ее не вывел на тот момент — это был бы тупик. Только единственный выход через лес. Твой брат не учел одного — карта, которую они все изучали была фальшивкой. Из лабиринтов есть один выход — на тот свет. Или же обратно в Храм и только через него в мир смертных. Так что истощенные, голодные они далеко не ушли. Я думаю они уже мертвы.

— Думаете? Или знаете?

Курд повернул голову к королю и его глаза блеснули триумфом, когда он увидел искаженное мукой лицо короля.

— Думаю.

— Отведите нас туда. Я хочу найти хотя бы тела, если они мертвы, я должен убедится в этом лично и похоронить как подобает.

— Слабые существа — вампиры. Сохранившие человеческие эмоции, ненужные чувства. Сколько трагизма. Вечность не вечна даже для таких, как вы. Смирись и живи дальше. Дочь не родная, брат — ублюдок без особого права на наследие.

Влад яростно ударил кулаком по столу и по стеклу пошла мелкая трещина.

— Время идет, Курд. Осталось десять минут. А точнее… — Влад посмотрел на часы. — Девять минут и сорок восемь секунд.

***

Их было четверо, тех, кто пошел бы не только в Проклятые скалы на границе с мирами, а в самое пекло ради друг друга. Влад, Изгой, Рино и Габриэль. С ними не хватало еще одного, того, кто всегда стоял плечом к плечу и именно сейчас они решили найти его и Марианну любой ценой, живыми или мертвыми.

— Каковы наши шансы? — спросил Изгой, поправляя воротник плаща. Холод ощущался, несмотря на сытость.

— Довольно неплохие… — ответил Курд. — Прошло не слишком много времени. Для того, чтобы снег не замел трупы… — добавил он, явно наслаждаясь болью, которую причинил всем четверым.

— Разделимся. Связываемся по рации. Давайте.

— Я обожду здесь… — сказал Нейтрал и прислонился к высокой ели, наблюдая, как вампиры исчезают за стволами деревьев. Влад посмотрел на Думитру.

— Никаких фокусов. Если не вернемся обратно — информация уйдет куда нужно автоматически. Поэтому лучше бы вам принять участие в поисках. Я очень рассчитываю их найти. Не подведите меня, — глаза короля сверкнули, и в ответ зажегся ненавистью взгляд самого равнодушного из Нейтралов.

— Думаешь, схватил Бога за яйца, Воронов?

Король резко повернулся к Курду и оскалился:

— Не Бога, а тебя, и я оторву их без малейшего промедления, если ты меня разочаруешь.

Затрещала рация и Владу показалось, что его сердце перестало биться:

— О Господи. Господи.

— Габриэль, что там? — голос короля сорвался.

Он услышал стон и сдавленное рыдание.

— Где ты? Посвети лазером.

Голубой луч скользнул по снегу и, прежде чем сорваться с места, Влад успел заметить, как злорадно блеснули глаза Нейтрала, но тем неменее тот последовал за королем.

***

Если бывает боль сильнее, чем увидеть мертвыми самых дорогих, самых близких… то Владу казалось, что настолько больно ему еще никогда не было. Габриэль плакал как ребенок, согнувшись пополам и прислонившись к стволу дерева, Изгой побледнел словно полотно. Только Рино склонился на припорошенными снегом телами, в мертвой тишине послышался его голос:

— Они мертвы около часа. Тела хоть и холодные, ледяные, но процесса полного разложения пока нет. Вначале он заколол ее, потом принял яд. Видимо, она попросила… боялась остаться одна. Ее кожа имеет более здоровый оттенок, чем его. Поначалу, видимо, Мокану отдавал свою кровь. У них еще была надежда. Убил, когда надежды не осталось и когда сам ослаб окончательно.

— Замолчи. Невыносимо.

Влад глухо застонал и впился пальцами в волосы, упал в снег на колени и дрожащей рукой коснулся щеки Марианны, отнял пальцы — ледяная.

— Почему? Почему не подождали? — хрипло простонал он и сжал тонкую руку Марианны.

Полукровка поднял из снега пустую капсулу и посмотрел на Курда:

— Что это за дрянь?

— Яд. Сжигает все внутренности мучительно долго. Единственное оружие способное убить таких, как мы. С каплей моей крови… — добавил с некоторым бахвальством.

Со стороны казалось, что они спят, прислонившись друг к другу, обнимая руками. Голова Марианны на груди Ника. На губах улыбка, и припорошенные снегом ресницы бросают тень на бледные щеки. Князь выглядит намного хуже: посеревшая кожа, маска страдания застыла на лице. Его смерть была мучительной и все же он не разжал рук. Когда Рино вытащил кинжал из груди Марианны, из горла короля вырвалось рыдание.

Влад вскинул голову и посмотрел на Курда:

— Ты сдохнешь как собака. Я обещаю. Никаких уговоров. Никакой пощады. К черту слово короля. Я хочу, чтоб ты сдох.

Нейтрал отступил на шаг, испепеляя короля взглядам черных глаз:

— Прошло недостаточно времени для того, чтобы процесс был необратим. Холод сохранил и задержал разложение тканей. Они думали, что он их убивает, а он наоборот — хранил баланс в их организмах. Холод даст вам возможность вернуть их обратно… — сказал Курд, явно делая над собой усилие.

Послышался голос Изгоя:

— Кровь родственников. Твоя, Габриэль, и твоя, Влад. Давайте, сейчас.

— Их души здесь, рядом. Проклятый лес не выпускает своих пленников даже после смерти. Они бродят между деревьями, невидимые нашему глазу… — продолжал Курд, прикрыв глаза. — Лабиринты сохраняют каждое мгновение жизни и смерти. Здесь стерты границы между всеми мирами.

Влад вспорол вену одновременно с Габриэлем, стараясь влить в посиневшие губы капли крови. Им не удалось расцепить руки Ника и оторвать от него Марианну. Он держал ее мертвой хваткой. Обнимая одной рукой, а другой сцепив свои пальцы с ее окровавленными пальцами. Вначале они думали, что просто примерзла одежда, но потом поняли, что эта последняя хватка была самой сильной в мгновение смерти.

— Не работает, — закричал Влад в отчаянии.

— Нужно время… — Курд оживился. — Это первая порция. Я вызову подмогу, вертолетом доставите в клинику вашей ведьмы и вливайте внутривенно. Оживите. Только не забудь про копии, Король.

***

Их не смогли разъединить даже тогда, когда появились санитары с носилками, пришлось связать носилки между собой и нести их вместе. Пульс не прощупывался, и Влад попеременно сжимал то запястье Марианны, то Ника. В отчаянии заламывал пальцы, смотрел то на Изгоя, то на смертельно бледного Габриэля.

— Они выживут, — прошептал он, — они вернутся. Должны.

***

Шли часы, но никаких признаков жизни не наблюдалось. Фэй делала возможное и невозможное. Время беспомощно уходило как сквозь пальцы. Минутная стрелка отсчитывала приближение окончательного решения прекратить реанимацию. Каждый раз, когда Фэй выходила из палаты и отрицательно качала головой, Владу казалось, что он сам умирает, что у него обрываются в сердце кусок за куском. Он не хотел думать, в каком отчаянном безумии находились оба, если пошли на такой шаг. Чего стоило Нику отнять жизнь Марианны. До чего они дошли, если решили, что смерть лучше, чем еще одна минута ожидания?

Нужно было смириться. Фэй сказала, что больше шансов нет. Это конец. Время истекло. Нужно собирать семью, и, как всегда, в таком случае в Братстве поднимались все. Похороны бессмертных стремительны. Нужно рассылать сообщения. Влад не хотел этого слышать, он метался по коридору как раненый зверь. У него отнимали надежду. Она ведь была. Влад помнил, как много лет назад кровь Самуила вернула Ника к жизни. Кровь родного отца. И вдруг его осенило, он бросился к Фэй:

— Все не то, не то. Кровь не просто родственника, а родителей или ребенка. Сэми, Ками, Ярослав. Их кровь. Да. Давай попробуем Фэй, я тебя умоляю.

Ведьма рывком обняла его и, рыдая, прошептала, что уже слишком поздно.

— Попробуй, заклинаю тебя. Просто попробуй. Они все здесь. Если не получится…

— Они малы, их организмы перестраиваются. Да, внешне они зрелые, но как вампиры ничтожно маленькие. Это может навредить детям.

— Это мы будем решать, — послышался девчачий голосок, и Влад вместе с Фэй резко обернулись.

Камилла держала за руку Самуила и Ярослава:

— Мы попробуем. Мы так решили. Если каждый из нас отдаст часть крови, нам это не навредит. Мы решаем.

***

По тонким трубкам ярко алая кровь детей, перетекала в безжизненные тела родителей. Фэй смотрела на мониторы с прямыми линиями и судорожно вздыхала. Сначала на один, потом на другой, и по ее щекам катились слезы. Влад физически ощущал, что она уже не видит смысла бороться. У Влада замирало сердце, когда он смотрел на все еще переплетенные пальцы рук, которые так и не удалось разжать. Из-за этого кровати придвинули вплотную к друг другу.

— Все… — тихо прошептала она. — Хватит.

Выдернула иглу с тонкой руки Камиллы, потом с маленькой ручки Ярослава и из вены Самуила. Посмотрела на Влада.

— Созывай всех. Мы разогрели тела, подняли температуру комнаты до невозможного. Распад начнется очень быстро. Мы не успеем их…

Что-то тихо пикнуло, и она обернулась на прибор, возле головы Марианны. Тонкая линия пустила небольшую волну. Потом еще одну… и еще. Монитор возле Ника все еще показывал ровную прямую. Фэй замерла. Теперь все смотрели то на один экран, то на другой. В этот же момент появились волны на втором мониторе. Запищали датчики пульса и сердцебиения. В той же последовательности. Сначала ее, потом его. Словно эхо.

"Одно сердце на двоих" — почему-то подумал Влад и сильно сжал руку Марианны, посмотрел на брата. Пока смерть не разлучит нас — это не про них".

Зверь попался в капкан и уже никогда из него не выберется, даже если этот капкан будет добровольно открыт, он останется внутри, в этом плену. Капкан — это его выбор.

— Да, — послышался радостный крик Габриэля. — Да. Черт возьми. Да. Давайте, выкарабкивайтесь, родные. Никто не разрешал вам уходить.

— Выходите отсюда, быстро.

Влад все еще смотрел на бледные лица и чувствовал, как улыбается сквозь слезы. Этих двоих не так-то просто убить, если они вместе. И в то же время, отняв жизнь у одного, одновременно можно забрать ее и у другого. Любовь, которая убивает и воскрешает. Жутко и завораживающе одновременно.

ЭПИЛОГ

Я не знаю, кто подарил нам этот шанс. Еще один. Наверняка самый последний.

Но в тот момент, когда открыла глаза, я снова видела пронзительную синеву, в которой отражалась я сама, чувствовала наши сплетенные пальцы рук и захлебывалась счастьем.

Мы сильно изменились. Настолько, что мне казалось, подобные перемены невозможны, но все же это случилось. Сейчас, лежа на груди своего мужа и выписывая узоры кончиком пальца на его коже, я думала о том, что свои круги ада мы прошли полностью. Если существовало счастье, которое мы так искали и не могли найти, то оно здесь. С нами. На этом острове, который подарил мне мой муж, когда мы вернулись из клиники в наш дом. В тот самый, который я продала. Его купил отец и отдал нам ключи, как только мы сели в его машину, судорожно сжимая руки друг друга, боясь расстаться хоть на секунду.

Ник отошел от дел Братства полностью. Он оставался в тени, помогая правлению только советами. Теперь он полностью погрузился в политику мира смертных. Он больше не касался никаких нелегальных сделок Братства. Всем этим занялся его заместитель. Мы везде были вместе. Страх расстаться хоть на секунду не покидал обоих. Возможно, он будет преследовать нас еще очень долго. До сих пор, когда воет ветер, я схожу с ума от паники и Ник качает меня на руках, успокаивая. Именно поэтому мы пережидаем зиму здесь, на острове. Раньше я любила снег, сейчас мне кажется, что снег имеет не белый, а красный цвет крови. Старшие дети проводят с нами выходные и снова улетают в Лондон, а мы с Яриком живем в своем мире, который наконец-то смогли себе позволить. Жаль, по законам бессмертных падшие могут иметь только троих детей. Я бы хотела родить еще одного малыша, словно еще одно продолжение моей любви к нему. Ведь бессмертие нам дарят не способности и не вечность, а дети. Они и есть продолжение нас самих. То, что останется после. Вечность — понятие очень относительное.

Никто не хотел вспоминать о том, что было. Мы даже не говорили об этом. Никогда. Словно если заговорить, то можно вернуться обратно. Нельзя трогать прошлое, нужно научиться его отпускать, тогда оно не ворвется ни в настоящее, ни в будущее. Мы отпустили. Простили… но не забыли. У меня на груди остался шрам от лезвия деревянного кинжала и иногда, когда мой муж нежно касался его кончиками пальцев, я чувствовала, как он дрожит и тихо шептала, целуя его волосы.

"Я буду любить тебя вечно"

А он тихо отвечал мне по-румынски:

"Теvоi iubi реntrutоtdеаunа…"

КОНЕЦ 9 ЧАСТИ